Чтение 7–й страницы книги ~Все дороги ведут в Рим~

- Да, потеха была бы замечательная, - согласился диктатор. - Особенно ее конец. Потому что нам не удалось бы уйти живыми из амфитеатра.

- Ты преувеличиваешь гнев римлян, - фыркнул Аспер. - Они способны лишь на вопли. К тому же преторианская гвардия нас охраняет.

- Шутка насчет детей неудачна, - заметил Бенит. - Ведь это наши дети. - Он помахал рукой юным.

Трибуны разразились воплями восторга, похожими на рыдания. Или так показалось? Нелепое сравнение. С некоторых пор Бенит испытывал неуверенность. Он и сам не знал, почему. Но что-то его сейчас тревожило. Ах да! Отсутствие Августа в ложе. Где же император? Главная потеха вот-вот начнется. Постум обещал прийти посмотреть, как будут убивать его учителя.

- Никогда не думал, что у нас с тобой, ВОЖДЬ, столько незаконнорожденных отпрысков, - хихикнул Аспер.

Очередная шутка сгладила неприятное впечатление от предыдущей.

В ложу заглянул префект исполнителей Макрин и протянул смятый листок Бениту.

- Раскидано по всему амфитеатру, - сообщил он.

Бенит глянул на листок и смял мерзкую бумажку.

- Очередное послание Нормы Галликан. Я уже его читал. Вновь злобный бред старой одинокой женщины.

Макрин пожал плечами:

- Не понимаю, почему ты возишься с этой скандальной бабенкой. Отдай приказ, и любой из твоих гвардейцев с удовольствием прирежет эту суку.

Бенит покачал головой:

- Будет слишком большой резонанс во всем мире.

- Весь мир - это Альбион и его прихвостни. Да еще вики. Какое тебе до них дело? Ты управляешь самой могучей Империей в мире. - Макрин так привык льстить, что не замечал уже, что льстит. - Норму все равно рано или поздно придется задушить.

- Норма Галликан... - задумчиво произнес Бенит, развернул мятую листовку и несколько секунд смотрел на бумагу, - Она могла бы мне помочь. Но не захотела.

И тут в ложу вошел император. Бенит с изумлением смотрел на Постума - тот был в легких пластиковых доспехах гладиатора, шлем прижимал к груди. При виде Макрина Август рыкнул совершенно по-звериному, ухватил главу исполнителей за шиворот и выволок из ложи. При этом рванул с такой силой, что шелковая туника лопнула. Шелк-то оказался дешевый. Макрин что-то вякнул и получил хороший пинок под зад. Август никогда не пытался скрыть, что ненавидит Макрина. Глава исполнителей платил ему тем же. Бенита забавляла их вражда. Порой он их специально стравливал. Но всегда тайком или открыто в конце концов становился на сторону Постума. Макрина это приводило в ярость.

- В чем дело? - спросил Бенит, разглядывая доспехи императора. Он подозревал какую-то игру. Но пока не понимал - какую.

- Хочу повеселиться и выступить на арене. Коммод так веселился, почему бы и мне не последовать его примеру? Кажется, тебе нравится, когда я подражаю древним? - спросил Постум.

- Такое выступление унизительно для императора.

- Тем легче меня будет свергнуть, - подмигнул Постум Бениту. - А впрочем, это занятие было унизительным раньше. А потом, когда гладиаторы стали исполнителями желаний, напротив, превратилось в почетное. Все меняется со временем - смысл слов и назначение предметов. И даже мечты Империи меняются порой. После того как меняются ее императоры. Так что вели присоединить к твоим ребятам еще одного исполнителя. А то я прикончу их слишком быстро.

- Как бы они не прикончили тебя, - буркнул Бенит. - Оружие-то боевое. - Происходящее ему не нравилось. Он не желал гибели этому юноше. Видят боги - не желал.

- Ты отдал приказ меня прикончить? - Постум изобразил притворный испуг.

- Не говори ерунды. В Риме есть только один человек, который тебя любит. И этот человек - я. - Бенит верил, что говорит правду. И Постум ему верил. Почти. - Но приказать исполнителям подставить горло под твой меч я не могу.

- И не надо. Бой будет честным.

- Исполнители - прекрасные бойцы, - ухмыльнулся Аспер. - И они любят кровь. Как и я. - Аспер плотоядно облизнул губы.

- Это заметно.

И Постум вышел.

- Его в самом деле могут прикончить, - предположил Аспер и глянул на Бенита, пытаясь угадать, что думает диктатор по этому поводу.

- Пусть боги решают. Надеюсь, парень умеет драться. Кажется, его этому учили. Ведь он император.

- С моими ребятами ему не справиться, - сказал Макрин. Он потихоньку вернулся в ложу и теперь из-за плеча Бенита озирал арену. - Они - самые лучшие. - Глава исполнителей выжидательно посмотрел на Бенита - что тот скажет. Но диктатор не сказал ничего.

Приговоренных выпустили из куникула. Первым шагал Корв, последним - рыжий. И вдруг распахнулись ворота под императорской ложей, и на арену шагнул сам император. Зрители, начавшие свистеть при виде осужденных, умолкли - узнали Постума. Его появление было для них загадкой. Зачем император на арене? Хочет наградить? Или... неужели будет сражаться сам? Ропот побежал по рядам. Скорее неприязни, чем восторга. Из осужденных лишь Корв казался достойным бойцом. Остальные напоминали жертвенных животных, почему-то одетых в доспехи и вооруженных мечами и щитами. Вряд ли они продержатся и минуту. На самом деле минута - это очень долго. Это бесконечный бой - тот, который длится минуту. Все значительное слишком кратко, как Венерин спазм. Постум неспешно подошел и встал в ряд с осужденными. Муций по левую руку от него. Кумий - справа. Корв понял замысел и выступил вперед, заслоняя Кумия с другой стороны плечом. Рыжий занял позицию рядом с Муцием. Каждый опытный боец должен был прикрыть неумеху. Риск был велик. В предстоящей драке и собственную-то жизнь отстоять можно было с трудом. А уж если думать про соседа...

- Оставьте меня, не рискуйте. Я встану отдельно. Пусть я погибну... не надо... - путано забормотал Муций. Вчерашний хмель прошел, а вместе с ним улетучилась и смелость. Теперь он отчаянно трусил. Да, он боялся. Но пусть будет Юпитер Всеблагой и Величайший свидетелем - он не хотел спасти свою жизнь ценой жизни старшего брата.

- Стоять! - рыкнул император и наградил приговоренного ощутимым тычком в бок. - Все решения принимаются до начала войны.

Против пестрого сброда вышли одетые в черное, закованные в черные доспехи воины. Исполнители казались монолитной неодолимой стеною. И даже пластик их доспехов выглядел вороненой сталью.

- Путь наступают, - сказал Постум, глядя, как черная шеренга движется на них. - Главное, не дайте себя обойти с флангов. Помните, новые Канны нам ни к чему. Рыжий, ты готов?

- А как же!

- А ты, Корв? Покажи на что ты способен, парень!

Пятеро черных кинулись в атаку. Зрителям казалось, что осужденные вместе с императором полягут на песок, где стоят. Черная волна налетела на них, но не сшибла. Сверкнуло оружие, лязгнула сталь, вопль боли разнесся над ареной, и двое черных рухнули на песок. Шеренга осужденных распалась. Каждый теперь сражался за себя. Но в этой новой схватке мальчишка и Кумий оказались неучастниками. Они стояли посреди арены, растерянно оглядываясь, и с изумлением наблюдали, как их товарищи орудуют щитами и мечами. Корв оказался отличным бойцом - меч его так и сверкал, будто ткал в воздухе замысловатую серебристую паутину. Больше витийствовал однако. Сравнения, аллитерации, метафоры - он прибегал к ним непрерывно, медля нанести последний разящий удар. Хороший ученик, но неопытный воин - видно сразу. Зато рыжий дрался за троих и первым опрокинул своего противника. На золотом песке стал медленно набухать красный круг. Зрители завопили, вмиг возненавидев черных. "Август! Август!" - неслось над Колизеем. Черные уже не наступали - оборонялись. Зрителям понравилась выдумка юного Августа. Постум старался - пусть римляне поглядят, как умеет драться их император. Все мыслимые удары и блоки были им продемонстрированы с тщанием. Трижды полоснул он противника до крови. Один раз и его задело, но чуть-чуть, и боль лишь разозлила Постума.

Корв в третий раз выбил оружие из рук противника. Тот поднял меч, и тогда рыжий встал на место Корва, решив избавить парня от сомнительной чести стать убийцей. Бой почти сразу завершился. На песке застыло раздавленным насекомым еще одно черное тело.

Постум остался с противником один на один. Пора было заканчивать. Трибуны неистовствовали.

"Если сейчас прикажу убить Бенита, его убьют", - подумал, пьянея от одной только дерзкой мысли, Постум.

И едва не поплатился.

Противник сделал неожиданный выпад. Чудом император успел увернуться. И тогда, разъярясь, полоснул по открывшемуся на мгновение бедру черного. Из-под пластиковой защиты вдруг вывернулась валиком полоса красного мяса. Исполнитель покачнулся. Постум ударил вновь - в шею. Кровь брызнула в лицо. Сквозь решетку шлема теплые капли упали на кожу. Исполнитель, еще живой, извивался на песке.

- Я милую тех, кто остался в живых! - крикнул император звонким юношеским голосом.

Зрители на трибунах ревели от восторга. Кумий плакал. Муций, потрясая мечом, хохотал. Потом кинулся бежать вдоль трибун. Ему бросали цветы. Он поднимал их, прижимал к груди и швырял назад - зрителям. А на арену летели новые букеты и венки. Наверняка они предназначались исполнителям. А достались другим. Постум поднял один из букетов и протянул Кумию.

- Ну как? Нравится купаться в лучах славы? Сейчас нам на головы наденут венки победителей.

Кумий беспомощно развел руками:

- Знаешь, меня ни разу не награждали... ни разу... А тут... Меня наградят как гладиатора.

Кумий в надетом набекрень шлеме смотрелся нелепо. И пятна не им пролитой крови на его коже напоминали краску. Но он принял венок из рук юного императора и расплакался - в который раз за последние сутки.

III

Лишь один зритель в амфитеатре не вскочил с места, чтобы выкрикнуть в восторге имя Постума. Он сидел неподвижно среди прыгающих и орущих, сцепив руки в замок и положив на них подбородок. Если бы кто-нибудь обратил на него внимание, то по этому характерному жесту мог бы узнать странного зрителя. Но никому не было до него дела. Седовласый Философ смотрел на арену, где юный император обнимался со спасенным сочинителем. "Игра судьбы. Всегда только игра", - вот о чем думал Философ. Не просто игра - изощренная насмешка. Он сам когда-то бился и едва не погиб на этой арене. Быть может, на камнях Колизея до сих пор хранится микроскопическая частица его крови. Когда-то он сделал все, чтобы сохранить игры, пытаясь продлить прошлое, которому надлежало умереть, и вот теперь его собственный сын сражается на арене. На которой льется кровь. Когда-то, чтобы сберечь Империю, он отдал ее подонку. Нет, не стоит перечислять дальше все совершенные ошибки, потому что тогда начнет казаться, что было сделано лишь надлежащее. Если смотреть на мир с последнего ряда Колизея, сидя под пурпурным веларием в жарком полумраке, то человеческая боль становится величиной второго порядка малости, которой вполне можно пренебречь. И тогда уже не имеет значения, что ты ненавидишь Бенита - потому что твоя ненависть ничего не значит. И не имеет смысла ненавидеть тиранию, потому что Империя твоей ненависти не разделяет. Ты помнишь, что жил вчера и позавчера, и сегодня тоже еще не умрешь. И значит - жизнь твоя была очень длинной, и наверняка можно отыскать нечто, достойное упоминания в анналах. Но тебя не волнуют анналы, а волнует лишь одно: успеешь ты совершить то, что задумал?

Потеха закончилась, амфитеатр Флавиев быстро опустел - все зрители могли покинуть зрительские места за двадцать минут. Философ шел с последними восторженными почитателями, которые никак не желали расходиться и, останавливаясь в проходах, продолжали хлопать в ладоши, орать "Постум Август!" и свистеть. Император для них был почти что гладиатор, исполняющий желания. Но кто знает, может, так оно и есть?

- А здорово он, здорово, правда? - обратился "обожатель" к Философу.

Тот не ответил и прошел мимо, опустив голову, и столкнулся с немолодой женщиной в белом платье. Странно среди пестро одетой публики смотрелась эта женщина в белом, да еще с деловой папкой в руках. Философ извинился и глянул ей в лицо. Она тихо ахнула и уронила папку. Узнала. И он узнал. Наклонился, стал собирать бумаги. Она не двигалась, стояла, будто одна из многочисленных статуй в нишах. Он подал ей папку, она механически взяла.

- Я ищу Понтия, - сказала женщина зачем-то. - Мы договорились встретиться, а его нет.

Наверное, не хотела, чтобы Философ подумал, что она специально за ним следила.

- Рад видеть тебя, Порция. Очень рад. - Он говорил искренне. Он в самом деле испытал радость от этой встречи, хотя она, то есть встреча, сулила ему лишь опасность. - Как сын?

Порция растерялась. То ли не хотела говорить о Понтии, то ли вообще не хотела говорить.

- Ничего. Как все. И я рада. Правда, рада. - Она через силу улыбнулась. - Мне надо идти. Прости. - Она заспешила к выходу, почти побежала.

Не оглянулась. От кого она бежит? От Философа? От своего прошлого? Или от своего настоящего?

Выйдя из Колизея, Философ обернулся и взглянул на четырехъярусную облицованную мрамором громаду. В верхних арках - бесчисленные статуи. Прежде, когда он смотрел на Колизей, то видел только мрамор и пурпур, и золото повсюду. А теперь все обнажилось - будто некто содрал облицовку и драпировки, повсюду мерещились каркасы, контрфорсы и арки перекрытий, невидимые прежде, и вместо мрамора - серо-коричневый туф. И кровь. Колизей похож на крепость. Но он не защищает, а, напротив, смертельно опасен. Камня столько, что из него можно выстроить новый Рим. А сколько крови? Сколько жизней оборвалось здесь? И что можно было сотворить из них? Что могли сделать те, бессмысленно убитые? Мир упущенных возможностей, мир, слишком тесный для людей, мир, замкнутый, как эллипс Колизея, в котором никто не знает ответа на вопрос: "Как искупить прошлое?" Тому, кто найдет ответ, поставят памятник куда выше Аполлона. Нет, Колизей - отнюдь не та стена, за которой можно укрыться. Величие еще не означает истины. А истина в том, что жизнь коротка, а желания - неисполнимы.

На стоянке Философ отыскал пурпурное авто императора. Преторианцы не хотели его пропускать, но Философ указал на надетое поверх черного платка золотое ожерелье, похожее на галльский торквес. Только на этом была выбита надпись - "Философ, раб императора". Увидев ожерелье, преторианцы беспрепятственно допустили Философа к машине Августа. Постум уже сидел на заднем сиденье, обнимая Туллию.

- Ну как, тебе понравилась развлекуха? - поинтересовался император. - Признайся, что понравилась. - Август похлопал Философа по плечу.

- Нет. Не понравилась. Не люблю, когда убивают на арене.

- Вот как?! Тогда ты чудовищно стар, приятель. Ныне другие времена и другие нравы. А я люблю игры. Особенно те, где надо драться.

- "О, времена, о, нравы!" - воскликнула Хлоя, смеясь. - Ты здорово дрался, Постум Август!

- Ты бы видела Бенита - он чуть не лопнул от ярости, когда побили его черных. Кумий, ты видел его рожу?

- Нет, - признался сочинитель. - Я плакал... так, как не плакал, когда получил двойку за письмо при поступлении в лицей... клянусь Геркулесом.

- А по-моему, Бенит был доволен, что ты победил, - сказала Туллия. - Я сидела совсем недалеко от императорской ложи. Клянусь, Бенит был доволен. Зато Макрин - в ярости.

- Да? Может быть. Но Макрин проиграл. А проигравший ничего не решает. Кстати, а где Рыжий? - обеспокоился Постум. - Я его не вижу! Этот парень мне приглянулся. Я бы взял его к себе в свиту. Мне как раз не хватает еще одного сумасшедшего. Они бы составили с Философом прекрасную пару. Рыжий! - крикнул Постум. Но никто не отозвался. - Да кто-нибудь видел Рыжего? - спросил император раздраженно.

Крот пожал плечами.

- Удрал, - предположил Кумий. Он снова был в свите. Обнимался с каждым. Даже с Философом.

Двое спасенных ехали во второй машине следом за пурпурной "триремой" императора. Время от времени Муций начинал приветственно размахивать руками в надежде, что Август заметит его изъявления признательности. Зато Корв старался держаться солидно, с достоинством, и лишь время от времени утирал предательски влажнеющие глаза.

- Что будет с этими ребятами теперь? - спросил Философ.

- Я их отправлю на Крит. Всех, кроме Кумия, разумеется. Этого оставлю при себе. Он меня веселит. А тебя нет?

- На Крит? Зачем?

- Пусть составят компанию Норме Галликан. Старушке там скучно. Она шлет мне такие чудесные письма, не замечая, что время эпистолярной борьбы прошло.

- Ты переписываешься с Нормой Галликан? - изумился Философ.

- А почему бы и нет? По особому каналу, разумеется. Как ты думаешь, на какие деньги Норма Галликан живет на Крите? На работах по реставрации дворца Миноса она вряд ли может заработать больше двухсот сестерциев в месяц. Я посылаю ей деньги и книги. А она мне шлет письма. Пытается убедить меня отказаться от пороков. Она ведь считает, что я очень порочен. Очень. Но продолжает убеждать. А я описываю ей все мои безумства - настоящие и мнимые. Все мои Венерины похождения, все наслаждения, тайные порывы души. И ее это нисколько не коробит. Она не оставляет надежды вернуть меня на путь добродетели. А я с этого пути стараюсь свернуть. Думаю, она читает мои письма с большим удовольствием. Она недурно рассуждает о многом. Кроме секса, разумеется. И современной музыки. В музыке она ничего не понимает. Так что пусть воспитывает этих ребят. - Август кивнул в сторону второй машины. - Корв и Муций ей понравятся. Хорошие парни. Не хочешь написать Норме письмо, Философ? Думаю, тебе есть что сказать старушенции.

- Она не так уж стара, - задумчиво произнес Философ.

- Твоих лет, надо полагать. Может, чуть старше. Но упорная, не сдается. Истинная римлянка. Упрямство - наше достоинство и наш порок. Помнишь, как Полибий говорил о нас, римлянах? "...Раз какая-нибудь цель поставлена, они считают для себя обязательным достигнуть ее". Так что неудивительно, что Норма Галликан надеется перебороть Бенита. И у меня иногда мелькает шальная мысль: а вдруг ей это удастся?

- Ей это удастся, - сказал Философ твердо.

- О, не сомневаюсь. Лет через сто какой-нибудь новый Плутарх, возможно, правнук моего учителя, напишет жизнеописания Нормы Галликан и Элия Цезаря. А для контраста - Бенита и Постума. Звучит неплохо.

- Тебе нравится соседство Бенита? - спросил Философ.

- Меня не спросили, когда помещали мою юную особу под опеку диктатора. Так что теперь мы неразлучны. Мы рядом, связанные крепче, чем родством, телом самой Империи. И не тебе нас разлучить!

- Постум, прекрати свои дурацкие шуточки, - воскликнула Хлоя, заметив, как побледнел Философ.

- Я не сказал ничего дурного. Одну правду, чистую правду, которую так любит мой друг Философ. Мой раб Философ. А сейчас мы устроим пир. Пир по случаю спасения нашего боголюбимого Кумия. Кумий обожает пиры, не так ли?

- Обожаю, - поддакнул поэт. - Но сегодня у меня нет аппетита.

Только теперь все заметили, что он бледен до какого-то болезненного зеленоватого оттенка.

- Кумий, что с тобой? Неужто отравился вчера грибами?

- Арена... - только и выдавил Кумий и едва успел перегнуться через борт авто, как его вырвало.

- Фу, Кумий, - сморщился Постум. - Неужели ты еще не привык к виду крови?

- Нет, - сказал тот со страдальческим выражением лица. - Я никого за свою жизнь не убил. И никого не хочу убивать. Я только пишу стихи.

- По-моему, это куда страшнее, - улыбнулся Постум. - А ты, Философ, не сочиняешь стихи?

- Нет, - ответил тот после паузы.

- Ну наконец-то я отыскал в тебе хоть какое-то достоинство, - рассмеялся император.

- Но он наверняка пишет прозу, - не удержалась от ехидной реплики Туллия.

- Проза - совсем иное дело. Проза похожа на длинное письмо к неизвестному адресату. Можно прочесть твое письмо, Философ? Разумеется, там много нравственных поучений. Но парочку свежих мыслей тоже можно найти.

Философ молчал.

- К примеру, - продолжал Постум задумчиво, - "Проигравший ничего не решает"... Тебе нравится это высказывание?

- А ты не побоишься прочесть мое письмо?

- Не знаю, - отозвался Постум.

Вся компания первым делом отправилась в бани. Постум с молодежью в терпидарий, а Меченый и Философ выбрали отделение пожарче. Когда Философ отворил дверь в кальдарий, то обнаружил, что там уже кто-то есть. Сквозь клубы пара угадывалась голова и плечи сидящего на скамье человека. Философ, подойдя, с изумлением обнаружил, что человек этот необыкновенно схож с ним, вот только на теле его нет ни одного шрама.

- Привет, Философ! - воскликнул двойник, поднял руку и тут же уронил ее в изнеможении. - Присоединяйся.

- Что ты здесь делаешь?

- Живу здесь. Я почти не покидаю дворец, чтобы ребята Бенита меня не обнаружили. Но зато все время подле императора. Чуть что - и он призывает меня к себе. Ну да, - усмехнулся Гэл, - мне пришлось вместо тебя заняться воспитанием твоего сына, когда ты от него отказался.

- Теперь понимаю, почему Постум превратился в законченного негодяя, - прошептал Философ.

Он сбросил простыню, в которую был закутан, и погрузился в горячую ванну.

- Ты не прав, - вздохнул бывший гений. - Я внушал ему те же мысли, что когда-то внушал тебе. Только семена упали совсем на другую почву. Но всходы получились изумительные. Я горжусь своим произведением. Да ты и сам вскоре его оценишь. Кстати, с тех пор, как мы расстались, на твоем теле прибавилось шрамов. Ты сильно рискуешь, как видно. Не боишься, что клеймо Вера может не выдержать в самый неподходящий момент? Нить твой судьбы порвется, и ты погибнешь мгновенно.

- Я ничего уже не боюсь, - отозвался Философ.

- Да, ты всегда был смел, помню.

Гэл поднялся, принял картинную позу.

- Я так же молод, как и двадцать лет назад. А ты? Ты похож на старую развалину. Фу, противно смотреть.

И Гэл, решив, что одержал внушительную победу, удалился из кальдария.

- Мерзавец, - сказал Меченый.

- Как ты думаешь, Квинт, что Гэл мог рассказать Постуму?

- Все рассказал. Все, что знал. Тебя это смущает? Тебе есть чего стыдится перед сыном?

- Наверное. Каждому есть чего стыдится.

- Ну и хорошо. Тогда есть надежда, что вы с Постумом найдете общий язык. Потому что он стыдится очень многого. И потом... знаешь, о чем я подумал? Гэл ведь пытался заменить тебя. Значит, хотел походить на тебя. Видел его лицо? Это же ты двадцать лет назад. А внешность гения всегда такова, каков он сам.

После возвращения в Рим Меченый переменился. Он стал весел и уверен в себе. Будто нашел нечто, потерянное в изгнании. И даже помолодел. А может, и сам Элий переменился? И тоже стал моложе? Душой, во всяком случае, - точно. Ему начали нравиться вечеринки Постума - на них он вдруг почувствовал себя нечужаком. Как будто вернулся не просто в Рим, а на двадцать лет назад. К тому же Хлоя...

Он подумал о Хлое, ощутил приятный жар в груди. И улыбнулся.

Когда Философ и Меченый явились в триклиний, пир уже начался. Подавали закуски - вареные опята, все один к одному, похожие на крошечные колеса крошечных колесниц с красным соусом, ядрено приправленные перцем; затем следовало филе мелких рыбешек в винном соусе, настолько нежное, что таяло во рту, и, конечно же, - фаршированные яйца, наполненные гусиным паштетом. Ведь римский обед всегда начинается с яиц. Меньше пользовались спросом мозги, сваренные в молоке, посыпанные зеленью и укропом. Все это было изысканно, но не особенно дорого - к примеру, банки с консервированным рыбным филе в винном соусе продавались в любой лавке по сестерцию за пару. С потолка по древнему обычаю падали лепестки роз. Зажгли настоящие светильники. Запах горящего масла смешивался с запахом благовоний - будто не в триклинии они пировали, а в храме.

- Философ, душка, возляг рядом с Маргаритой и Хлоей. - Философ заметил, что между девушками оставлено для него на ложе свободное место. - А то Марго опасается, что Хло будет приставать к ней, - с усмешкой проговорил Постум. - Но ты у нас вне подозрений. В старости легко быть воздержанным. Когда я доживу до твоих лет, Философ... Но, к сожалению, я не доживу. Бенит прикончит меня через месяц-другой. Может, мне жениться? Нет, не стоит, он удавит моего сына, если тот появится на свет. М-да, как ни поверни, всюду проигрыш. Может, ты подскажешь, как мне выиграть, Философ?

- Подскажу, - отвечал тот после недолгой паузы.

- Ну и как?

- Переживи Бенита.

- Пережить? Как это? Чтобы он откинул копыта прежде меня? Ну и задачка! Правда, у него язва, и венерическими заболеваниями он мучился. Но он вполне протянет еще лет двадцать.

- Переживи, - повторил Философ. - Одолей его жизнь своею.

Постум не ответил. И никто не ответил. Тишина воцарившаяся в триклинии, сделалась тягостной, густой, как сироп.

- Пережить... - повторил вновь император задумчиво. - Помнится, я пытался когда-то это сделать. Мальчишкой хотел спасти Курция. Отменить закон об оскорблении Величия. И проиграл. Я так испугался и так расстроился, что описался прямо в курии. Помню, тога сделалась сначала нестерпимо горячей, а потом ледяной. Так и до сих пор - все лед и холод, а на самом деле всего лишь моча. Потом, помню, мы бежали куда-то. Я и какой-то гвардеец. Потом кого-то убили. Или это было до? Кажется, убили мою няньку. А вот Бенит точно пережил и ее, и меня, будто переехал колесами своего бронированного авто. Потом тоже занятно. Я скакал под дождем на бешеном жеребце и едва не разбил себе голову - это было в Паннонии. Один человек спас меня. И пообещал рассказать и научить, как сделать то, о чем говоришь сейчас ты, Философ. Но меня увезли в Рим, а он не посмел последовать за мной. Он бросил меня и не научил. Сказал, что он заключил договор, по которому не имеет права вернуться в Рим. Так что я не могу пережить Бенита, но могу поиздеваться над ним, умирая.

- Не надо так печально, - попросила Туллия. - А то я заплачу. Мы все умрем за тебя, Август. Все до единого. И ты знаешь.

- Умрем, - подтвердила Хлоя. - Ты купил наши жизни по много раз.

Крот молча кивнул, подтверждая договор.

- А ты готов умереть за меня, Философ? - насмешливо спросил Постум.

- Да, - не задумываясь, отвечал Философ.