Чтение 7–й страницы книги ~Крест и посох~

Отряд перед ними был небольшой, человек с полсотни, но для пятерых, из которых двое подранены, их вполне хватало, так что самым разумным было вступить в переговоры. Впрочем, командовавший им усатый воин, поджарый и уже в годах, был настроен миролюбиво. Он властно поднял руку, призывая своих бойцов не горячиться, на глазах у настороженных спутников Константина демонстративно снял с себя перевязь с мечом, вынул из правого голенища нож и все это передал одному из своих воинов. Затем он легонько толкнул сапогами в бока коню и, не торопясь, направился к небольшой группе, разыскиваемой вот уже четвертый день чуть ли не всей дружиной Глеба, разбитой на полусотни и разосланной по всем направлениям.

Константин еще ощущал слабость – всетаки немало крови вытекло, пока ее не успел остановить волхв, но чувствовал себя достаточно бодро благодаря многочисленным отварам, которыми чародей усиленно пичкал князя. Бутыль с одним из них и сейчас была пристегнута к его поясу.

Что и говорить, встреча с этим отрядом явно не входила в Константиновы планы, но драться с таким количеством воинов было явным безумием. Оставались переговоры и капитуляция, причем, скорее всего, безоговорочная, как у немцев весной сорок пятого. Существовала надежда, что удастся выторговать хоть какието поблажки для своих спутников. В идеале можно было просто договориться, чтобы их всех отпустили. Но с этой надеждой пришлось распрощаться. Сотник имел строгий наказ пленить всех, кто сопровождает Константина.

– Людей своих терять не хотелось бы, – пояснил он, поглаживая длинную багровую полоску шрама, тянувшегося от уголка левого глаза аж до подбородка, но, как ни странно, совершенно не портившего благородства и мужественной красоты немолодого лица бывалого вояки. Угольночерные глаза его смотрели на Константина с неприязнью и какимто затаенным презрением. Даже в речи его сквозила легкая тень сдержанной враждебности:

– Вои у тебя добрые, спору нет. Афоньку да Изибора в деле видать доводилось, особливо под Пронском. О Гремиславе слыхивал, будто он и народился с мечом в руках, ну а Епифан твой и вовсе стрыем27 моему двухродному братану28 доводится. Было дело, и добрый медок вместе не раз попивали. Словом, попотеть, ежели что, придется.

Он чуть помолчал, сделав паузу, и затем продолжил, многозначительно оглянувшись на свой отряд:

– Только зря это. Ну, положат они пятокдругой, а дальшето что? А так, глядишь, и зачтется им у Глеба, коли без пролития руды нам в руки отдадутся.

– Тебя же за мной прислали? – уточнил Константин.

– Это так, княже, – согласился сотник.

– Стало быть, мои вои тебе не нужны. Давай тогда так – я с вами сам поеду, и никто из людей моих меча из ножен не вынет, но ты за это всех их отпустишь.

– Невозможно, княже, – отрицательно покачал головой сотник. – Князь Глеб строго наказал, дабы не только князя Константина, но и всех, кто с ним вместе будет, хватать, вязать и в Рязань немедля везти.

– Скажешь, что я один был, – попытался найти выход Константин.

– Ято скажу, – усмехнулся сотник и вновь многозначительно оглянулся на своих дружинников, застывших в нетерпеливом ожидании окончания переговоров.

– Ну что ж, – слабо усмехнулся Константин. – Раз так, то ничего не попишешь. Плетью обуха не перешибешь. Поехали.

Сотник вздохнул с облегчением, повернулся к своим и вдруг на секунду застыл, пристально вглядываясь в дубраву, синеющую километрах в двух от них, из которой минут десять назад выехал князь. На краю дубравы одиноко белела крохотная человеческая фигурка.

Впервые за все время общения с Константином лицо сотника осветила легкая улыбка.

– Жив еще, стало быть, Всевед премудрый, – буркнул он себе в усы и уже веселее глянул на князя. – Поехали.

И далее они направились уже вместе. Сотник почти всю дорогу помалкивал, только изредка поглядывал на князя, собираясь чтото спросить, но в последний момент вместо вопроса только угрюмо подкашливал, будто першило в горле. Константин, подметив это, сам под конец не выдержал и обратился к нему, начав издалека:

– Как кличутто тебя.

– Да на что оно тебе? – попытался уклониться тот от ответа.

– Хоть знать буду, кто пленил, – пояснил Константин.

– Невелика слава, – усмехнулся сотник, – десятеро меньших числом в полон взять. А звать меня Стояном.

– А может, отпустить повелишь? – влез в разговор Епифан, подъехав к сотнику с другой стороны, но держась почтительно, на одну конскую голову сзади дружинника. Мечи, луки, ножи и прочее у них всех уже забрали, оставив оружие только Константину, и потому сотник мог не опасаться внезапного нападения с целью задержать отряд и дать хотя бы минуту форы бегущему из плена князю.

– Чай, не чужой ты мне. И меды пивали вместе, и стрыем я довожусь, – добавил он для вескости.

– Пивали, – лениво и равнодушно согласился сотник. – Да мало ли с кем я их пивал. А стрыем ты не мне приходишься.

– Все ж таки сродственник, – не сдавался Епифан.

– Сродственник, – вновь не стал спорить сотник. – Двухродный плетень соседнему тыну. Все мы с одной дубравы, да разными топорами тесаны.

– А мы бы златом отдарились. Уж для такого дела, сам, поди, ведаешь, князь наш с ног до головы тебя осыпал бы.

– Глуп ты, Епифан, хоть и возле князя своего рядом ходишь. Сам ведаешь, что я роту князю Глебу давал и порушить ее мне совесть не велит. К тому же, – помолчав, веско добавил он, – рудою алою людишек безвинных это золото полито. То даже не Иудины сребреники будут, а Каиновы.

– Это как же? – поначалу не понял Епифан, но Константин, сразу сообразивший, какое страшное обвинение выдвинул против него этот немолодой воин, вздрогнув, тут же приказал стремянному отстать, желая поговорить подробнее и наедине.

– Стало быть, Каин я? – переспросил он Стояна.

– А то кто же? Чай, не чужими те князья были, что под Исады съехались. Братанами тебе доводились. А Изяслав с Глебом таки и вовсе самобраты29. Будь ты в моей воле, я бы тебя, княже... – он замешкался, и Константин пришел ему на помощь, предположив уверенно:

– Казнил бы прилюдно, нет? Или распял бы?

Сотник хмыкнул:

– Чести много. Ишь чего захотел, как Иисус Христос жизнь окончить. Это не по тебе.

– Тогда что же? – не отставал Константин.

– А как Господь Бог поступил бы. Жить оставил. Сдается мне, лучшей муки не выдумать – живи и вспоминай своих братьев Авелей. Ято поначалу, когда услыхал о таком, не поверил...

– Так ты не был сам в Исадах? – перебил его Константин.

– В Рязани я оставался, – пояснил Стоян. – Там и услыхал весть страшную.

– От Глеба, поди? – прикусил губу Константин.

– От него, от князя нашего. Он у нас, конечно, тоже не медом намазан. Иной раз такое сотворит, что хоть беги. Однако до душегубства своих единокровных не додумался, как ты.

– А князю своему ты крепко веришь? – осведомился Константин. – Ведь он и солгать мог.

– Мог, – не стал возражать сотник. – Да я потом и тех, кто там был, поспрошал. Истинную правду на сей раз сказывал наш князь. К тому же я самолично Изяслава видел, како его на ладье в Колодках повезли в Пронск. Сказывали, твой боярин Куней его и порешил. – Он вдруг резко повернулся к князю: – Или вновь не так?

– Про Кунея – да, спорить не буду, – согласился Константин. – А про то, кто его самого порешил, не сказывали тебе?

– Так князь наш собственною дланью самолично зарубил гадюку.

– Да нет, не Глеб, – возразил Константин.

– Ну, может, и приврал чуток. Так ведь оно и не больното важно, кто именно суд правый свершил.

– Может, и не важно, – хмыкнул Константин. – А если это я сам был, тоже не важно?

Сотник вновь резко повернулся к нему. Какоето время оба молчали, пристально вглядываясь друг в друга, затем, кашлянув, Стоян охрипшим голосом осведомился:

– Стало быть, как же? Выходит, одного ты пожалел? Или начал черное дело, да раскаялся? – и тут же успокоился от здравой логической мысли, пришедшей в голову, и уже обычным голосом иронично заметил: – Обеляешь себя? Только зачем?

Константин обернулся. Метров десять, не меньше, отделяло их от остальных всадников, и можно было идти на откровенный разговор.

– И правда, зачем мне перед тобойто тень на плетень наводить, – согласился Константин. – Просто напраслину на меня князь твой возвел, и уж очень обидно стало. Я тебе больше поведаю, не Каина ты в Рязань везешь, а Авеля.

– Так ведь живой ты, – логично заметил сотник.

– Ну, будущего Авеля, – быстро поправился Константин. – А вот везешьто как раз к Каину. На его руках руда братская застыла, не моих.

Сотник недоверчиво усмехнулся.

– Я понимаю, что ты мне не веришь, – продолжал Константин, нимало не смутившись от этой презрительной усмешки. – Но предлагаю проверить. Сейчас я тебе расскажу, что да как на самом деле было, а потом ты моих людей подзовешь по одному и расспросишь тихонько. А теперь слушай, – он чуть замялся, не зная с чего начать, но потом нашелся: – О том, что Глеб удумал, я случайно узнал, причем уже по дороге в Исады. Бояре мои с ним, это правда, в сговоре были, а дружина, знаешь, наверное, на мордву ушла. Будучи в опаске, порешил я следующее...

После подробного рассказа Константина о случившемся – только про гранаты он не стал говорить – сотник долго молчал, напряженно посапывая, затем искоса глянув на князя, испытывающе заметил:

– Дабы проверить, что не поклеп ты на князя Глеба возвел, вас бы свести30 вместе.

– Я же сказал – людей моих опроси, коли мне самому веры нету, – напомнил Константин о своем предложении.

– Ну, это вы и сговориться могли, – не согласился Стоян.

– Могли, но только в главном, в сути, тогда остальное обязательно не сойдется, – возразил Константин. – К тому же не до того нам было. Я ведь тогда от погони Глебовой ушел и полумертвый в Дубраве валялся. Если бы не волхв, то и вовсе помер бы.

– Всевед? – удивился сотник. – Он что же, лечить тебя взялся?

– Как видишь, – улыбнулся Константин. – Иначе я бы с тобой не ехал. Хотя это не так уж и важно.

– Да нет, вот это как раз важно. – Изумление не сходило с лица старого воина. – А не дал ли он тебе чего с собой перед отъездом?

– Бутыль с настоем, – не стал скрывать Константин. – Сказал, чтобы я по утрам пил по дватри глотка.

– Ну да, ну да, для лечения, – охотно закивал Стоян и осторожно осведомился: – А боле ничего?

Константин немного помедлил, размышляя, стоит ли рассказывать, но, вспомнив, как сотник подоброму улыбнулся, заметив стоящую вдалеке фигурку старика, решил ничего не скрывать:

– Еще вот это на грудь повесил и сказал, чтоб носил, не снимая.

Он извлек изпод рубахи небольшую деревянную фигурку, похожую на идола из числа тех, которые так любят показывать режиссеры в исторических фильмах. Вырезана она была несколько грубовато, однако можно было разглядеть и длинные усы, и другие черты лица неведомого божка.

Завидев ее, сотник даже присвистнул. Некоторое время он, ни слова не говоря, только бурчал себе под нос чтото невнятное. Затем пора напряженных раздумий сменилась робким вопросом, направленным даже не к князю, а скорее к самому себе:

– А может, ошибся старик? Чай, в годах уже немалых. По старости, по дряхлости, не разобравши толком, взял да нацепил кому ни попадя. Хотя чтоб Всевед, да вдруг ошибся... – Он вновь хмыкнул, не зная, как решить неразрешимое, и, наконец, поинтересовался у князя: – А долго ли он лечил тебя?

– Первый день и вовсе не отходил, – коротко ответил Константин, которого несколько озадачило такое странное поведение своего собеседника. – Точнее, всю ночь и весь день, – уточнил он. – Да и потом варил чтото все время.

– А посох его с ним был? Видел ли ты его?

– Так им он меня и лечил поначалу. Только странно както. К груди приставил и... – дальше рассказывать Константин не стал. Мало ли что кому в бреду померещиться может. Потому и оборвал он свою фразу на полуслове.

Изумлению сотника и вовсе не было предела. Он то покачивал головой, то тряс ею, то хмыкал недоверчиво, то принимался тереть свой шрам – словом, вел себя как человек, которому сообщили такое, чего не могло быть, но чему всетаки надо поверить, потому что имелись весомые доказательства этакого чуда.

Еще раз с видимым сожалением на лице он обернулся в сторону оставшейся далеко позади дубравы и протянул вполголоса:

– Делаа.

Какоето время они ехали молча. Наконец Стоян решился и спросил:

– А ведомо ли тебе, что означает эта вещица?

– Нуу, – протянул Константин неуверенно. – Я так мыслю, что Перуна.

– Мыслит он, – передразнил его сотник, затем еще раз опасливо оглянулся на отряд, безмятежно скачущий на небольшом отдалении, и заговорщически извлек изза пазухи аналогичную фигурку на точно таком же кожаном шнурке. Впрочем, имелись у них отличия: руки Константиновой фигурки были сложены на груди, будто в молитве, а у Стояновой опущены вниз и прижаты к бокам.

– Это знак тайного братства. Братства Перуновых детей. Потому и помстилось мне поначалу, будто Всевед маху дал, на братоубийцу знак этот нацепил. А когда ты про лечение посохом сказал, уразумел я, что никакой промашки здесь нет, – пояснил сотник, тут же убирая свой амулет назад, под рубаху. Константин незамедлительно последовал его примеру, поинтересовавшись:

– Одно тогда неясно. Разве туда, ну, в это Братство, вступают не по собственной воле? Ведь моего согласия никто не спрашивал.

– Смотря какой знак, – отозвался Стоян. – Заметил отличку от моего?

– Руки?..

– Точно. Я гляжу, око у тебя приметное, – похвалил его сотник. – Так вот, ежели они к груди прижаты, как на твоем, то ты еще не считаешься вступившим в Братство. Всевед такой знак на моей памяти только раз единый и давал. Означает он, что хоть сам носитель знака и не вступил еще в Братство наше, однако чист душой, светел мыслями и нуждается в помощи, которую ему любой, в Братство входящий, обязан оказать. После, когда нужда пропадет, Всевед этот знак с тебя снимет, а уж там тебе самому решать – вступать в наше Братство или нет. Обычно он другой знак дарует, но тот простой вовсе и больше на полено похож. И тут я уж сам решаю – помочь или как.

– А твой?..

– Мой гласит, что я уже в Братство вошел. Стало быть, ежели душа моя запачкается или злое чтолибо учиню, то всего один день и проживу после этого. А может, и того менее. Словом, следующего восхода солнца мне уже увидеть не доведется.

– Ого, – покачал головой Константин. – А что с посохом?

– Это не простой посох был. Сила в нем великая сокрыта.

– Ну, еще бы, – не стал спорить Константин. – У меня на что раны тяжелые, а к утру уже рубцеваться начали.

– Тому и дивуюсь, – откликнулся сотник. – Будь ты вправду Каином, Всевед к тебе вовсе не притронулся бы.

– А я почти все время в беспамятстве лежал, – уклончиво заметил Константин.

– Неважно это. Всевед все едино учуял бы. А не он сам, так посох свое дело сделал бы.

– Это как? – не понял Константин.

– А так, – пояснил сотник. – Был человек и нет человека. Вмиг живота бы лишил. Сила в нем покрыта, от самого Перуна полученная. К тому ж приложил он его к тебе когда?

– В Перунов день, – ошарашенно ответил Константин. Надо же, оказывается, дед ему еще одну проверку на вшивость устраивал, а онто думал, что это для лечения необходимо.

– Вот, – удовлетворенно заметил Стоян. – А в этот день у него сила и вовсе, страшно сказать, какая могучая. От тебя бы одни угольки остались в одночасье, ежели бы ты пусть и не сам задумал злодеяние на братьев своих, но хоть чуток поучаствовал в том.

– Но я все равно убивал в тот день, – возразил Константин. – Того же Кунея, к примеру, да и не только его.

– А вот это как раз не важно, – досадливо отмахнулся сотник. – Ежели за правое дело да в честном бою, Перун прощает. – Он криво усмехнулся. – Наши боги – это не Христос. Другую щеку подставлять не посоветуют... и правильно. За добро драться надо. Ударили по левой, а ты его в ответ, да так, чтоб не разогнулся. Оно понашему.

– Тут я согласен, – выразил солидарность в этом вопросе Константин и напомнил: – Вон уже Рязань показалась, а ты еще ни с кем из моих воев не поговорил.

– А для чего? – удивленно воззрился на него Стоян.

– Чтобы точно знать, правду я тебе рассказал или нет.

– Я и так знаю. Куда уж точнее, – отмахнулся сотник досадливо. – Ты мне лучше вот что скажи. Ежели отпущу я тебя сейчас, то ты до Ожска добраться... – не договорив, он тихо выругался, мрачно глядя налево.

А там показался и уже был хорошо виден довольнотаки крупный – не меньше сотни, а то и полторы – отряд, во весь опор скачущий им наперерез.

– Это вои Глебовы изпод Пронска возвращаются, – хмуро пояснил он Константину. – Не успеть тебе. Даже если я всех своих положу, все едино – не оторваться.

– Пусть будет, как будет, – согласился Константин. – Об одном прошу – людям моим по возможности участь облегчи. Они же не повинны ни в чем.

Стоян с уважением поглядел на князя.

– Тебе о себе ныне думать надо в первую голову, – заметил он все же.

– Обо мне князь Глеб позаботится, – невесело усмехнулся Константин. – А вот о них...

– О них тоже, – буркнул сотник. – У него в порубах места много. Там им и перина пуховая будет, и песни веселые, ежели Стожара попросят.

– Так гусляр жив? – встрепенулся Константин.

– Жив, – сумрачно подтвердил Стоян и уточнил: – Пока жив. – Впрочем, он тут же попытался приободрить князя: – Да ты не горюй. Перун нас в беде не оставит.

– Почему нас? – не понял Константин.

– А неужели ты думаешь, что я после слов твоих смогу князю свому как и прежде служить? – прищурил один глаз сотник, пытливо глядя на Константина.

– Оно, конечно, – протянул тот. – В порубе, как ты сам говоришь, у Глеба места много, и ты там вполне поместишься. Вот только пользы от этого никакой. Ты погоди пока. Да и о разговоре нашем помалкивай. Узнает Глеб – беды не миновать.

– Стало быть, Авеля собственноручно Каину привезти и при этом помалкивать, – уточнил сотник и ехидно заметил: – Ну да, конечно, помалкивать. О таком не говорят, и хвалиться тут нечем. Вот только не знаю, – заметил он чуть погодя. – Осинато выдержит меня или как?

– Какая осина? – вновь не понял Константин.

– Ну а как же, – удивился Стоян. – Иуда же на осине повесился. С того времени она и трясется вся. Стало быть, мне прямая дорога к ней, родимой.

– Глеб меня не убьет, – твердо заметил Константин и тут же поправился: – Во всяком случае, не сразу.

– Это так, – подтвердил сотник. – И наказ у нас всех был такой – только живым. Да и людишек, кто с ним будет, с тобой то есть, – тут же пояснил он, – всех живыми брать. Потому я и сказал про пятокдругой, который мы потеряли бы, ежели бы до стычки дошло, – напомнил он про переговоры и улыбнулся. – А ежели бы не наказ такой, можно было бы и издали вмиг всех вас положить. Оно ведь не только Афонька Лучник по этой части горазд. У меня тоже с десяток таких отыщется, кто не хуже стрелу пустит. – И он оглянулся, окидывая почти любовным взглядом свой небольшой отряд.

– Ну вот, – пропустил мимо ушей его лирическое отступление Константин. – Стало быть, я ему нужен.

Стоян утвердительно кивнул, соглашаясь, но тут же поинтересовался:

– А зачем? Ты ж для него теперь самый опасный свидетель. Да и твои вои тоже.

– Зачем нужен – не ведаю. Но коли так, то он меня сразу не убьет, да и остальных тоже. Значит, твоя помощь мне и им еще понадобится. Если сумеешь – выручишь или хоть чтото сделаешь, ну а если нет, тогда не судьба.

– Будь потвоему, княже, – согласно кивнул сотник. – Оно, конечно, загадывать наперед сейчас глупо. Но вот тебе мое слово – все, что только в силах моих будет, все для выручки твоей исполню.

– Спросят, о чем говорили мы с тобой, – торопливо заметил Константин, видя, что приближающийся отряд находится уже в какойто сотне метров от них. – Скажи, что я оправдывался. Говорил, будто невиновен. Ну а ты мне, конечно, не поверил.

– Ишь ты, – Стоян вновь, на этот раз недовольно, мотнул головой. – Всю жизнь ни вот на полстолька никому не солгал, а тут придется душой кривить.

– Это святая ложь, – заметил Константин. – Во спасение людей. – И замолчал, угрюмо глядя на подъехавших и радостно скалящих зубы дружинников.

С этой минуты говорить им больше не пришлось. Плотное кольцо второго отряда тесно обступило их со всех сторон и бдительно сопровождало до самых городских ворот, где их – видать, гонца заранее послали с радостной вестью – встречал сам князь Глеб собственной персоной.

Широкая улыбка, причем искренняя, от всей души, не сходила с его смуглого скуластого лица все время, пока он распоряжался, кого из дружинников брата и в какой конкретно поруб поместить. Лишь покончив с последним из них, Епифаном, он обратился к Константину. Тот все это время продолжал молчать, внимательно разглядывая братоубийцу и ни на секунду не отрывая своего взгляда от его лица.

– Теперь и до тебя очередь дошла, братец мой единственный, – ласково пропел Глеб, и улыбка его стала еще шире и еще радостнее. – Тебя, как князю подобает, мы в своих покоях поместим. У меня, правда, там скудновато – не взыщи уж.

– Зато от души, – в тон ему подхватил Константин.

– Это точно. От самой что ни на есть. А ты, – он повернулся к Стояну, – после зайдешь, расскажешь, где да как вы его поймали, какие речи он вел, пока ехали. Да и награду заберешь за улов знатный. Уж я не поскуплюсь. – И он заговорщически подмигнул ему.

Тут же, вновь обращаясь к Константину, которого в это время торопливо разоружали, согласно Княжескому повелению, Глеб широким жестом гостеприимного хозяина приглашающе указал на свой трехэтажный терем, возвышающийся вдали над прочими домами подобно великану.

– Может, помолиться в остатний раз дозволишь? – вежливо поинтересовался Константин.

– Да почему же в остатний? Ежели только захочешь, то я каждый вечер к тебе своего исповедника засылать буду, – возразил Глеб. – Вот только грехи тебе он лишь один раз отпустит. В первую встречу, – и, не дожидаясь вопроса, тут же пояснил: – Вдругорядь уже каяться не в чем будет. Сам посуди, дни все у тебя, брате, будут постные – хлеб да вода. Медов хмельных, увы, вовсе не увидишь, да и с девками сдобными тоже позабавиться не удастся. Молись себе, коли охота придет, – и поинтересовался, когда они прошли уже с десятокдругой метров: – А что это ты поглядывал на меня все время? Или в одеже какой беспорядок увидел? Так ты скажи побратски.

– С одежей у тебя все в порядке. А высматривал я совсем другое – печать на тебе искал.

– Какую такую печать? – не понял Глеб.

– Которую Господь на сыне Адама поставил, – терпеливо пояснил Константин. – Ну, чтобы никто его не трогал. Пусть ходит и мучается.

Глеб отрывисто засмеялся.

– И как, нашел ли? – ничуть не обидевшись, осведомился он.

– Нет, не нашел, – честно ответил Константин. – Наверное, потому, что она невидимая.

– А вот тут ты, братец, маху дал. Вовсе не потому, – принялся пояснять Глеб. – Причина проста. Дабы ее найти, тебе надо было не на меня глядеть, а в кадь с водой заглянуть, на отраженье свое полюбоваться.

– Это почему же?

– А потому, что печатью этой я, – тут улыбка стала медленно сползать с лица Глеба, и его маленькие глазки с ненавистью впились в лицо Константина, – как Господь Бог, самолично тебя заклеймил три дни назад. Ныне я в глазах людских чист, аки агнец Божий, ибо только по причине моей душевной чистоты и сохранил мне Господь жизнь в отличие от братьев моих грешных, которых умертвил ты рукою своею мерзкою без жалости и сострадания. Да ты проходи, проходи, чего стоишь, – спохватился он, приглашающе отворив дверь. Ступеньки за ней вели кудато вниз и терялись во мраке.

– Вон уже и свет несут, чтобы не оступился ты невзначай, – указал он на торопившегося к ним со всех ног здоровенного детину с жирным, одутловатым и какимто затхлым лицом, несущего в каждой руке по ярко горящему факелу.

Константин вздохнул и шагнул через порог.

– Будь ты проклят, Каин! – услышал он в тот же миг.

Константин сразу узнал этот голос. Он явно принадлежал сотнику, который всетаки не смог сдержать своих чувств. Можно было бы и не оборачиваться, но он всетаки по инерции повернулся в его сторону. Впрочем, не он один. Глеб повергнулся тоже. Стоян смотрел в их сторону, не стараясь сдержать свою ненависть, и каждый из князей был уверен, что проклятие это адресовано не ему. Правда, один из них ошибался.