Чтение 7–й страницы книги ~Закатный ураган~

Безрезультатно. Видно таких умников до меня тут сидело видимо-невидимо. Дверь навесили что надо. Дуб. Не отщипнешь лучинку, не прорежешь, не процарапаешь. Петли снаружи. Окошко широкое, но невысокое. Миска с едой проходит, а кулак нет, не говоря уже о голове. Ладонь я сумел высунуть. А что проку? Помахать очередному надзирателю? Так он наверняка и не сидит в коридоре. Очень ему нужно мерзнуть на сквозняке, ломоту в суставах зарабатывать.

Что же делать? Начинать подкоп рыть? Смешно. Без инструмента каменную кладку не возьмешь. Да и был бы инструмент, бесшумно работать ни одному человеку не удастся. Враз набежат охранники, намнут бока и отучат любителя от тяги к свободе.

Поэтому я грыз бороду от бессилия и шагал по камере, как виденный в недавнем сне пещерный медведь по клетке. Три шага — стенка. Несильный тычок кулаком в камень. Не бить изо всей силы ума пока хватало — не совсем стронулся. Три шага — стенка...

Так прошла половина четвертого дня. А может, и не четвертого. Я не обладал способностями Этлена, старого телохранителя феанни Мак Кехты, безошибочно определять время без неба над головой. Отмерял больше по раздаче пищи.

Вдруг в коридоре, куда выходила дверь камеры, послышался шум многих голосов и топот. Я остановился, прислушался.

— Здесь он, здесь, миледи, не извольте сумлеваться...

Похоже, говорит один из надзирателей.

Ответа я не расслышал.

Дверь распахнулась, в проем сразу вдвинулись два воина, вооруженные дубинками. Один толкнул меня в грудь. Шагнув назад, я вынужден был усесться на топчан.

Второй стражник укрепил факел в стенной скобе. От яркого света даже глаза заболели. Пришлось прищуриться, но и сквозь ресницы я сумел разглядеть бело-зеленые накидки. Неужто гвардия Ард'э'Клуэна? Ого, брат Молчун, эк высоко тебя занесло. Не разбиться бы, падая.

Следом за гвардейцами вошла женщина. Высокая, черные волосы заплетены в длинную косу, переброшенную через плечо на грудь. Такую красоту редко приходится наблюдать простому человеку. Словами описать трудно. Вовсе не потому, что жил я последние восемь лет на прииске, где вообще-то женщины встречались реже, чем смарагды в отвале. А потом блуждал по лесу. Нет. Могу с уверенностью сказать, как уроженец Приозерной империи, где в чести красота и поклонение прекрасному. Вот, к примеру, взять Росаву, хозяйку харчевни в местечке Пузырь, том самом, где захватили в плен нас с Гелкой. Тоже была очень хороша собой. А вот с вошедшей в мое узилище женщиной рядом поставить — словно кварц по сравнению с изумрудом.

Черноволосая высокомерно откинула голову, оглядела убогое убранство камеры и узника, то бишь меня. Брезгливо подобрала подол темно-вишневого платья, дорогого, насколько я смог понять, отделанного на манжетах кружевом, а по воротнику — полосками рыжего меха — должно быть, лиса. Негромко, но с нажимом, обратилась в распахнутую дверь:

— Эй, там!..

Тут же вбежал, подобострастно кланяясь, тюремный охранник. Охранник дышал тяжело. И вовсе не от быстрого бега или особых трудов. Просто за годы безмятежной службы в сытном месте нарастил изрядное брюшко — носков своих сапог, пожалуй, не видит. На обрюзгших щеках, свисающих, словно собачьи брыли, — недельная рыжая щетина. Лысина влажно поблескивает в свете факела. В руках он держал низкий табурет с толстыми ножками.

— Пожалте, миледи!

С этими словами тюремщик установил табурет посреди камеры, смахнул рукавом несуществующую пыль.

— Чисто, не извольте сумлеваться!

Вот чей голос услыхал я через дверь.

Женщина даже не взглянула в его сторону. Уселась, аккуратно расправив складки платья. Ткнула пальцем в бадейку с нечистотами:

— Убрать.

— Слушаюсь, миледи, — охранник схватил кадушку и, пыхтя, поволок ее прочь. Дышать стало заметно легче.

Черноволосая надолго задержала на мне изучающий взгляд. Прямо до хребта прожгла. Словно наизнанку всю душу вывернула. Мне вдруг показалось, будто и допрашивать ей меня смысла уже нет. И так все высмотрела.

— Можете идти, — наконец сказала она, обращаясь к гвардейцам.

Значит, решила, что неопасный я. И то верно. На женщину руку поднять не смогу, какая бы опасность от нее не исходила. А любой мужчина, мало-мальски военному делу обученный, меня скрутит и не вспотеет.

— Но, миледи... — попытался возразить тот, который меня пихал.

— Подождете за дверью, — металла, звучащего в ее голосе, с лихвой достало бы и командиру конной сотни.

— Слушаюсь! — гвардеец сжал челюсти и четко, по-военному развернувшись на каблуках, шагнул за порог. Второй молча последовал за ним.

Итак, мы остались с глазу на глаз.

Видно, гостья моя, птица высокого полета. Ишь, как тюремщик перед ней лебезит, гвардейцы слушаются беспрекословно. Кто же это такая? Не слышал я, чтоб у Экхарда в царедворцах женщины были.

Я молчал. Нет смысла узнику без приказа рот раскрывать. И она молчала. Наверное, не слишком спешила.

Черные глаза впились в меня, как пиявки. Хотя, конечно, не очень красивое сравнение. Нет, не пиявки. Скорее, шерлы. Но вцепились-то как!

Я ощутил легонькое покалывание кожи. Так, слабенький морозец. Свежесть раннего утра.

Неужели она наводит чары?

Не слышал никогда о женщинах-волшебницах.

То есть слышал, конечно, но в древних сказаниях. Ведь всем известно, первым человеком, освоившим чародейство, перенявшим его у филидов перворожденных, была именно женщина. Телла. Ее держала одна из сид, Мадден Утренняя Роса, если верить легендам, как комнатную зверюшку. Для развлечения. Сразу вспомнился Бюэхан и Фан'л'ог, игрушка феанни Мак Тьорлы.

Опять отвлекся. С тех незапамятных времен многое изменилось. Как-то так повелось, что волшебство все больше стало занятием для мужчин. Женщины или сами утратили желание работать с Силой, или постепенно попали в зависимое положение от мужчин и бросили волшебство. На моей Родине, у жрецов-чародеев глаза бы на лоб повылазили, намекни хоть кто-нибудь, что женщине доступна Сила. Здесь, в северных королевствах, вообще чародейство не слишком в чести. Люди больше привычны к простому и понятному, земному выяснению отношений. Удар кулака, взмах клинка...

— Так вот ты какой, страшный чародей с Севера, — прервала мои мысли женщина.

О ком это она? Неужели обо мне? Ничего не понимаю. Это я-то страшный чародей?

— Прошу... — голос меня подвел, я закашлялся, но совладал с предательским страхом. — Прошу простить меня, госпожа, кого ты чародеем зовешь?

— Тебя, мастер Молчун.

И имя мое знает. Впрочем, тут как раз никакой загадки нет. Наверняка, Кисель все ей доложил. И обстоятельства моего с Гелкой пленения, и имена.

— Должен огорчить тебя, госпожа, не чародей я.

Покалывание кожи не прекращалось. Значит, она действительно пытается заглянуть в мое сознание. Ну, уж нет. Хоть и слабенький я маг-недоучка, да еще и изначально без особых способностей, — а не дамся. Не так это и сложно. Еще на первом году обучения будущих жрецов наставляют, как защитить свой разум от проникновения извне. В Школе это просто необходимо. Иначе новичок окажется совершенно беззащитным перед старшими учениками.

Я не отличался особыми успехами в те далекие годы, когда носил ученическую мантию, но, возможно, именно поэтому, защищаться от магического проникновения у меня получалось великолепно. Гораздо лучше, чем что-либо другое, более полезное в будущей жизни жреца-чародея, умение.

Почти не напрягаясь, я заблокировал собственный разум, возведя непреодолимую защиту. Пожалуй, только одному из Примулов удалось бы пробить воздвигнутый барьер. Ну, может быть, кому-нибудь из Секундулов. Но уж никак не женщине-самоучке.

Она ощутила сопротивление. Представляю себе — ныряльщик разбежался и прыгнул в воду, а оказалось, что пока летел — речка замерзла. На уверенном, прекрасном лице на миг отразилось замешательство, смешанное с испугом, а потом передо мной вновь предстала маска холодного высокомерия.

— Так вот ты какой, чародей с Севера, — повторила она.

Эх, когда б я был чародеем, не сидел бы у тебя под замком, красавица.

— Молчишь?

Я кивнул. — Тебе нечего опасаться, — продолжила женщина. — По крайней мере, пока.

Пока, значит, нечего. А потом будет чего опасаться?

Я пожал плечами.

— Я не желаю тебе зла, Молчун.

Как-то она звук "л" произносит. Мягко, словно язык не туда, куда все люди, ставит. Не сразу за зубы, а дальше к небу. Где я этот выговор уже слышал?

— Почему ты не хочешь со мной говорить? Поверь, если бы я хотела добиться от тебя сведений силой, то ты уже висел бы на дыбе. И заливался бурокрылкой. Рассказал бы что знаешь и что не знаешь. Лишь бы быстрее каленое железо от ребер отняли.

Не сомневаюсь. Наслышан о застенках Экхардовых. И заплечных дел мастерах. Премного наслышан.

— Так ты будешь говорить? — голос черноволосой посуровел, она даже слегка подалась вперед. Вот сейчас топнет сапожком, стукнет кулаком о коленку и позовет пыточников.

И я решил не доводить до дыбы и клещей.

— Буду говорить, госпожа, коли девочку увижу.

— Какую девочку?

Что она, притворяется, что ли?

— Ту, что со мной в Пузыре была. Что Кисель привез.

— Ах, девочку, — она усмехнулась. — Хочешь подтверждения моей доброй воли? Ну что ж. Изволь. Другой бы спорил — я не буду.

Кто бы сомневался? Если взаправду что-то от меня надо, спорить глупо.

Женщина чуть-чуть повернулась к плотно притворенной двери, прикрикнула:

— Лартис! Девчонку приведи! Да смотри мне, без глупостей!

И тут я понял, чью речь мне напомнил ее говор. Сотник. Точно, он. Выходит, она тоже из Пригорья? Мало у меня пригорян знакомых было. Прямо скажем, всего один-то и был. Капитана Эвана я видел всего ничего. Ну, слышал несколько фраз. Все равно ни голоса, ни говора не запомнил.

Значит, получается предо мной та самая подруга Эвана, про которую рудознатец Ойхон рассказывал? Хозяйка игорного дома "Каменная курочка". Мне это название крепко в память врезалось . Со слов рудознатца, земляка моего, выходило, что прибыл Эван, будущий капитан конных егерей, из Пригорья не один, а со своей женщиной. Не женой, но подругой. Сам устроился в гвардию, а она купила дом, наняла работников да устроила игорное заведение. Теперь каждый житель Фан-Белла мог денежки, кровью и потом заработанные оставить не в грязной харчевне или на бочках у причала, , — а в уютном месте, где и свечи горят, и пива тебе поднесут, и здоровенный вышибала, а то и два, мордобоя со смертоубийством не допустят.

Как же ее зовут? Точно помню, Ойхон упоминал. Еще помню, имя ее и Сотнику-Глану знакомым показалось. Да тут ничего удивительного и нет. Пригорян немного. И друг дружку они все знают. Как же Сотник ответил тогда на вопрос рудознатца: "Кем она тебе приходится, мастер Глан?" Ах да. Он ответил: "Почти что сестрой..." И мне послышалась горечь в его голосе.

А зовут черноволосую Бейоной.

Точно, Бейона!

Еще я про нее слышал, что попала землячка моего друга в фаворитки к королю. Во дворце, как у себя дома живет. При короле-вдовце, как королева. Значит, многим заправляет. Значит, вполне может и ватагу, вроде киселевой, нанять.

Теперь мой черед пришел рассматривать Бейону. Для меня поведение странноватое. В обычной ситуации, я не то, чтобы стесняюсь, но как-то остерегаюсь слишком пристально на людей глядеть.

Если женщина и поразилась, то виду не подала. Даже бровью не повела...

Дверь открылась и рука с выглядывающим из белого рукава краем кольчуги втолкнула Гелку.

Взъерошенная, словно воробышек, испуганная, она втянула голову в плечи, озираясь по сторонам.

У меня сжалось сердце от жалости.

— Ты как, белочка?

Она сперва шагнула на звук моего голоса, а потом отпрянула, как от удара плети. Видно, не забыла еще обиды. Помнится, всю дорогу молчала, старалась не глядеть в мою сторону. И, хотя вины за собой я не чувствовал, губы сами произнесли:

— Прости, дочка...

Гелка всхлипнула и шагнула мне навстречу, но голос Бейоны хлестнул плетью, останавливая наш порыв:

— Стоять!

Еще бы мы не замерли, если ее даже гвардейцы слушались.

Несколько мгновений она рассматривала нас поочередно. То меня, то Гелку. Опять что ли пытается волшебством выяснить то, чего простым глазом не видать? Не дождется. Не дам в голове копаться ни у себя, ни у дочки. Глухое раздражение начало закипать в груди. Когда-то, разозлившись хорошенько, я даже Белого — приискового нашего голову — за грудки схватил. А если бы сумел тогда до Силы дотянуться, испепелил бы на месте.

Бессознательно я потянулся в поисках частиц Силы, пытаясь отыскать их среди корпускул мирового Аэра. И неожиданно ощутил неподалеку мощный, заряженный до предела амулет.

Бейона что-то прячет?

Да нет. Не думаю. Она же меня считает чародеем. Причем, как это она сказала, "страшным чародеем с Севера". А значит, с амулетом ко мне в камеру не пошла бы. Или держала бы его постоянно под присмотром — ни выхватить, ни отнять Силу.

— Не бойся, белочка... — попытался я успокоить Гелку.

— Стой, где стоишь, чародей, — с нажимом приказала Бейона.

— Да какой же я чаро...

— Молчи! Ни с места!

— Да я...

— Садитесь на топчан, — резкий взмах руки. — Ты в правый угол, ты — в левый! И только попробуй...

— Да что пробовать?

— Сам знаешь! Садитесь!

Нам ничего не осталось, как повиноваться. Ну чего я добился бы, начав сопротивляться или спорить? Команды гвардейцам и тюремщикам о... Даже задумываться не хочется .

— Не вздумайте прикоснуться друг к другу!

Час от часу не легче! Что это с ней? С головой все в порядке?

— Прошу простить меня, — я попытался успокоить ее. — Прошу простить меня, если я чем-то вызвал твое волнение, госпожа Бейона...

— Что?! — женщина встрепенулась. — Откуда ты знаешь мое имя?

— Я догадался, госпожа.

— Каким образом? — требовательно, с нажимом, произнесла она.

Я вздохнул. — Долгая история, госпожа Бейона.

— Ничего. Время у нас есть. Рассказывай, — черноволосая поудобнее умостилась на своем табурете. — И заодно поясни мне, как попал к тебе тот амулет, что отнял Кисель?

— Пята Силы?

— Тебе даже известно его название? Любопытно...

— Да я...

— Не оправдывайся. Начинай рассказ.

Я откашлялся.

— Я узнал тебя леди Бейона по пригорянскому выговору.

— Ты знал многих пригорян? — полные губы искривила едва заметная усмешка.

— Не многих. Вернее, всего двух. У меня хорошая память на мелочи... Такие, как выговор.

— Кого же из пригорян ты знал? Да не вздыхай и не кашляй. Говори!

А! Будь что будет!

— Я видел смерть капитана Эвана, госпожа Бейона...

Она потеряла самообладание лишь на краткий миг. Дернулся уголок рта, искривилась густая бровь... И все. Вновь пригорянка сидела гордая и невозмутимая.

— Как это было? И где?

— На прииске Красная Лошадь. В березозоле сего года.

Она кивнула. Мои слова подтвердили нечто, известное и раньше. Правильно. Если Эван преследовал отряд Лох Белаха, то другие командиры наверняка о том знали. Не ведали лишь насколько далеко он заберется на север в погоне за перворожденными.

Я продолжал:

— Красная Лошадь — старый прииск. Люди ищут самоцветы уже сотни три лет, если не дольше. Жилы давно истощились, а мы все роемся...

— Это не столь важно.

— Само собой, госпожа, само собой. Красная Лошадь стоит на землях ярла Мак Кехты. Вернее, они раньше принадлежали ярлу Мак Кехте. Армия Ард'э'Клуэна избавила нас от хозяев, — я не врал — как ни крути, а так оно и есть, — пусть и невольно, но Экхард освободил старателей. Не думаю, что надолго. Была бы шея, а ярмо найдется. — Отряд Эвана, десятка полтора-два гвардейцев, гнался за последним из отряда сидов, остроухих. Его звали Лох Белах...

До кости иссеченные безжалостным настом тонкие ноги скакуна разъехались, едва наездник осадил его перед лицом посуровевшей толпы. Конь захрипел, скосил налитый багрянцем глаз и рухнул на бок. Прискакавший сид успел выдернуть ноги из стремян и стоял, слегка пошатываясь и поддерживая левой рукой свисающую плетью правую.

— ... на Красной Лошади он его настиг...

Жаркое пламя трех костров жадно пожирало смолистые поленья, корежа и раскалывая их. Лошади, привязанные возле хлева, шумно отфыркивались, косились на плавающие в воздухе стайки алых светляков и трясли головами. А на стволе липы, прибитое ржавыми костылями, висело тело Лох Белаха. Вниз головой. Длинные пепельные локоны и усы смерзлись кровавыми сосульками. Открытые глаза невидяще уставились в толпу.

— ... капитан Эван призвал живущих на прииске к борьбе с остроухими. А для помощи победоносной армии Ард'э'Клуэна предложил скинуться добытыми каменьями, пожертвовать на угодное богам дело. Не всем его предложение пришлось по вкусу. Но попытку сопротивления быстро задавили. Потом начался обычный грабеж с разбоем, ты уж прости меня, госпожа Бейона...

Из черноты провала между хлевом и углом "Развеселого рудокопа" вывалилась широкоплечая фигура в кольчуге и круглом шлеме. Левой рукой вояка сжимал пузатую бутылку, на ходу прикладывая горлышко к заячьей губе, а правой волочил за косу младшую дочку Харда — четырнадцатилетнюю Гелку.

— В сене зарылась, изменничье семя! Думала — не найдем!

За ним, путаясь в изодранной юбке, ползла по снегу хардова хозяйка. Она выла на одной ноте, утробно и страшно. Совершенно безумные глаза белели на покрытом кровоподтеками лице.

— ... но в толпе нашелся один человек... Всего один, хотя в душе возмущались многие. Он сумел остановить Эвана и его отряд...

— Ты хочешь сказать, Молчун, — Бейона приподняла бровь. — Ты хочешь сказать, что какой-то старатель остановил два десятка конных егерей и Эвана? Пригорянина?

Я развел руками:

— Так вышло, что это старатель тоже оказался родом из Пригорья...

Легонько отпихнув меня в сторону плечом, упругими шагами он направился к бочке. Зычноголосый капитан заметил его приближение и присел вначале на корточки, не покидая своего пьедестала, а потом умостился, скрестив ноги.

— Ты? — полувопросительно обратился он к Сотнику, склоняя голову к плечу.

— Я, — отозвался тот, останавливаясь в паре шагов.

— Не ожидал.

— Я тоже.

— Ты со мной?

— Не думаю, — Сотник обвел взглядом бурлящую площадь.

— Жаль... Что скажешь?

— Останови их.

— С чего бы это?

— Я прошу тебя.

— И что с того?

— Я прошу тебя, — с нажимом повторил мой сосед.