Чтение 7–й страницы книги ~Окаянный груз~

Вдруг глаза Войцека, и так не слишком ласковые, посуровели. Он заметил лесника, не соизволившего даже приподняться с земли. Бородач так и лежал, привольно закинув руки за голову, когда сотник приехал, когда все строились, когда командир объявил об отъезде.

— Эт-т-то что еще? — судорожно напрягая шею, прохрипел пан Войцек. — Хватан!

Порубежник подбежал. Остановился, виновато сопя.

— Я те-те-тебя спрашиваю! — начиная закипать, медленно проговорил Войцек.

— Пан сотник! — в голосе Хватана слышалось едва ли не страдание. — Пан сотник! Да неслух он, каких поискать. Что ни говори, как об стену горохом...

— Как так — «об стену горохом»? Ты урядник?

— Так точно, урядник.

— За старшего кто оставался?

— Я, пан сотник...

— Что ж ты!..

— Дозвольте слово сказать? — Неспешной походкой к ним приблизился Хмыз. Как всегда, спокойный и уверенный в себе.

— Говори! Нет, погоди!

Войцек решительно направился к леснику, который почуял неладное и вскочил, отряхивая со штанов мелкий мусор.

Сотник остановился в трех шагах. Пристально впился глазами в лицо, заросшее густой темно-рыжей бородой. Несмотря на немалый рост, ему приходилось смотреть на здоровяка снизу вверх.

На поляне как-то сразу стало тихо-тихо.

Сквозь людское безмолвие хлынули ранее неразличимые звуки: шелест ветра в кронах дубов, негромкие всхрапывания стреноженных коней, посвист желтогрудой синицы, далекая частая дробь черного дятла.

Лесник стоял набычившись и взгляда не отводил. Верно про таких говорят, вспомнил Ендрек: «Прет как бык». Как деревенский бугай, прочно уверенный в своей необоримости, прет рогами на бревенчатую стену, невзначай попавшуюся на пути, так и лесник начхать хотел на каждого, кого силушкой провидение наделило в меньшей степени, нежели его. Так он привык с детства, с босоногого, бесштанного детства, с юности, когда одним видом распугивал всех парней на деревенских посиделках — эх, как они боялись его кулака, зато как любили, когда случалось столкнуться с соседним селом стенка на стенку.

Блекло-серые глаза здоровяка смотрели из-под спутанных бровей вызывающе и нагло, словно говорили: «Ну, давай, возьми меня голыми руками. Слабо? Тогда нечего и петушиться тут, грудь выпячивать...»

Войцек не выдержал первым. Отвернулся, едва не зарычав. По давней привычке огладил пальцами рукоять сабли. Кивнул Хмызу: говори, мол, чего хотел?

— Пан сотник, — степенно откашлялся старый солдат, провел ногтем большого по усам. — Я вот что думаю. Все мы тут, само собой, не мед. Разумею, в буцегарню за просто так не запрут. Постарались...

Гусар замолчал, собираясь с мыслями. Шпара ждал не поторапливая.

— Это... Я к чему веду. Собака — да что собака! — волк серый и то понятие имеет. Ежели его рука кормит, грызть ее не моги. Зверя прикорми лесного, он от тебя беду отведет... А этот... Человек... — Хмыз презрительно сплюнул. — Не человек он вовсе, а так... тварь навроде жабы болотной. Или гадюки. Вот уж кто грудь, ее пригревшую, ужалить норовит! А он... Пустой человек... Плюет на тебя, пан сотник, и на всех нас. Гнать его поганой метлой. Вот мое слово.

— Ну и гони... — пробасил великан, прищуривая глаза. Непонятно — от злости или от удовольствия. — Я чо, держусь за вас?

Войцек зыркнул на него, словно черную молнию метнул.

— Гнать говоришь, Хмыз, а? Добро...

— Да гнать, гнать. Чего на него смотреть? — поддержал гусара Хватан. — Дрын мне в коленку!

Сотник нахмурился:

— Выгнать я его, положим, выгоню. А что это будет? Из кутузки вытянул. Полмесяца кормили за казенный кошт. Одел, обул. Теперь еще харчей на дорожку дать остается.

— А я чо? — развел ладони-лопаты лесник. — Я не навязывался. Куска... это... хлеба на дорогу не дашь — Господь тебе судья. Выкручусь как-нито.

— Да? — сузил глаза Войцек. — А са-а-апоги тебе на дорожку не начистить? Не больно легко от тюрьмы отделался-то, а?

— Я тебе не навязывался, — стоял на своем лесник.

— Тьфу ты, ну ты! — не выдержал Хватан. — Дрын мне в коленку! Не так бы я с тобой поговорил, будь моя воля!!!

Бородач небрежно оглядел его малорослую фигуру, сплюнул, растер носком добротного сапога:

— А как бы ты... это... поговорил? С сабелькой вы все молодцы, а без сабельки не устоишь и против овцы...

— Что?! — Хватан крутанулся волчком, наполовину вытаскивая клинок из ножен, и быть бы леснику располовиненному в горячке, если бы не рука сотника, удержавшая порубежника.

— Стой, урядник, стой!

— Да я его!

— Охолонь, сказал! — в голосе Войцека зазвучал металл. Так он бросал порубежников в конную атаку против закованных в броню зейцльбержских рыцарей-волков. Хватан сник, понурил голову, со щелчком загнал саблю обратно в ножны.

Меченый не спеша расстегнул пряжку перевязи, сунул ножны через плечо в чьи-то услужливо подхватившие оружие руки. Медленно сбросил летний жупан из тонкого сукна. Повел плечами, словно намереваясь нырнуть в студеную воду.

— Так, го-оворишь, мы без сабли ничего не стоим? Супротив молодца и сам как овца, а? Д-добро. Сейчас мы это проверим. — Не сводя глаз с лесника, он принялся закатывать рукава льняной рубахи.

Тот хохотнул, оскалив крепкие, как у коня, зубы:

— Ну, сам нарвался, пан сотник! Твою налево...

И рванул на груди жупан, освобождаясь от помехи.

«Что он делает? Против такого зверя!» — пронеслось в голове Ендрека. Он хотел крикнуть: «Не надо, пан сотник! Убьет же!» Но вовремя вспомнил, что пан Шпара поддерживает презираемого им князя Януша, вспомнил свой замысел добраться до границ Великих Прилужан, а после сбежать, когда представится первый подходящий случай, и смолчал.

Но и без него в отряде нашлось кому высказать общую тревогу:

— Убьет ведь! — сипато прошептал Издор.

— Не должон, — ответил ему Глазик. — Вон сотник жилистый какой... А покалечить покалечит.

— Ну, утешил, одноглазый, — буркнул Самося. — Умеешь...

— Не был ты битым, как я, — не полез за словом в карман конокрад.

— А ну, раздайся, соколики! — задорно выкрикнул пан Войцек, делая полдюжины шагов назад.

— До первой крови, али как? — Лесник ухмылялся во весь рот.

— Пока прощенья не попросишь, — твердо ответил Меченый, разминая пальцы.

Теперь здоровяк заржал во все горло:

— Это вряд ли!

Вместо ответа Войцек ударил его в живот.

Ударил и почувствовал, как хрустнуло запястье, — будто о кирпичную кладку приложился.

Лесник хрюкнул и взмахнул кулаком. Однако любимый удар, отработанный и испытанный в десятке драк, пропал впустую. Сотник уклонился и с левой коротко ударил по ребрам.

На это раз верзила почувствовал боль и невольно скособочился, опуская локоть. Войцек воспользовался этим и, добавляя всем весом силу размаху, ударил в подбородок. Не давая опомниться, дважды добавил в солнечное сплетение и отскочил довольный, ожидая, когда противник свалится.

Его надежды не оправдались.

Обычный человек давно уже корчился бы, размазывая зелень молодой травки по рубахе. А лесник стоял. Рычал себе под нос, тряс головой, но стоял.

— Прям леший какой-то, — донесся из-за круга голос. Похоже, Хмыз. А может, Грай?

Сотник со всего размаха заехал бородачу в ухо.

Лесник подставил плечо. В свою очередь ответил двумя быстрыми ударами. Справа, слева. Будто от комарья отмахивался.

Удар справа Войцек отбил, хоть и с трудом. Силища лесника оказалась такова, что порубежника бросило вбок. Как раз навстречу удару слева.

Черная вспышка под черепом...

Колени Меченого вдруг стали слабыми. Старый дед, да и только.

Пытаясь выиграть время и прийти в себя, он пошел назад, отступая по кругу, стараясь выдерживать дистанцию, достаточную даже для длинных ручищ лесника. Его противник торжествующе рычал и лишь усилил натиск, осыпая сотника градом ударов.

«Вот что сноп на току чувствует...» — подумал Войцек.

— Куда? Стой! — гулким басом позвал великан.

Войцек ответил неприличным жестом.

— А-а-а!!! — Лесник ринулся вперед подобно вепрю, которому ярость застлала глаза и толкает грудью на рогатину. Вот только рогатины, к глубокому сожалению Меченого, у него и не было.

Поэтому сотник поймал великана чуть повыше запястья, дернул на себя, одновременно подсаживаясь и подставляя вытянутую ногу.

Слишком сильным и тяжелым оказался лесник, чтобы попасться на такую простую уловку.

Шпара вдруг почувствовал, как стальной обруч стиснул ему грудь, выжимая из легких весь воздух без остатка. Еще немного, и ребра затрещат.

Войцек саданул несколько раз локтем назад. Видно, попал, потому как хватка ослабела. Тогда он попытался ускользнуть вниз и подогнул ноги, приседая на корточки. Неожиданно противник разжал медвежьи объятия и сотник потерял равновесие, едва не упал навзничь, но оперся левой рукой о землю. И тут же получил сапогом по спине.

Промеж лопаток.

Порубежник полетел вперед, ударился щекой и подбородком. Кувыркнулся, отпрыгнул в сторону и выпрямился. Сплюнул из лопнувшей губы кровь пополам с землей.

Лесник, улыбаясь и держа руки со сжатыми кулаками перед грудью, шел к нему.

— Убью, — медленно проговорил здоровяк. Ласково так проговорил, словно гостинец к Великодню пообещал.

Войцек не ответил. Да из-за всегдашнего заикания он и не смог бы сейчас ответить внятно. Он бросился вперед, саданул великана каблуком по голени и несколько раз быстро ударил по голове. Увернулся от мощного замаха, снова отпрыгнул и опять налетел, целя кулаками в нос, губы, горло...

Бородач хрипло выдыхал, отмахиваясь от наседающего, словно пес на обложенного в плавнях кабана, Войцека.

Сотник не заметил, когда лесник успел ударить его под дых. Он просто проехал аршина три на спине, судорожно открывая и закрывая рот — весь воздух из легких куда-то подевался, горло горело огнем.

Великан приближался, кривя губы. Но теперь от его усмешки не осталось и следа. Ее полностью заменил оскал ненависти. Из его рассеченной брови, заливая глаз, стекала тоненькая ярко-красная струйка. На ходу лесник дергал головой, стараясь стряхнуть кровь с ресниц.

Войцек попытался встать и не смог.

Он вдруг ясно представил, как сейчас сапоги лесника выбьют из него последний дух, вомнут в истоптанную землю, разотрут, словно стебельки недавно проклюнувшейся конюшины.

Ярость волной поднялась в бывшем богорадовском сотнике, как пена на вскипевшем молоке. Гнев выплеснулся наружу, как падает на угли пенная шапка из горшка, забытого в печи нерадивой хозяйкой.

Войцек успел выгнуться, опираясь плечами о землю, и встретить напор лесника слитным ударом обеих ног. Одна подошва врезалась бородачу в живот, а другая — в ребра, ближе к грудине. Лесник качнулся назад, и порубежник, зацепив его ступней под колено, опрокинул навзничь. Навалился сверху, добивая лежащего локтем.

Великан вяло отмахнулся растопыренной пятерней, целя Войцеку в глаза.

Сотник без труда поймал его за палец и выкрутил до хруста. Бородач жалобно взвизгнул и попытался вырваться. В ответ на его потуги Войцек резким движением сломал зажатый в кулаке палец.

Лесник рванулся так, что на мгновение сбросил с себя противника. Перевернулся на четвереньки и попытался встать.

Войцек ударил его ногой в локоть, роняя обратно, ворочаясь в пыли, как огромный жук-навозник, вскарабкался на спину скулящего мужика и бил, бил, бил его по темени и затылку.

Остановила Войцека боль в собственных разбитых кулаках.

Лесник не подавал признаков жизни, напоминая скорее не человека, а груду старого тряпья.

Меченый медленно слез с поверженного великана и встал на дрожащих ногах. Обвел взглядом притихших бойцов.

Его поразили совершенно различные выражения на лицах. Если Хмыз, Грай и Хватан глядели одобрительно и несколько сочувственно, то Глазик и пан Стадзик Клямка выглядели равнодушными, словно видели подобное не один десяток раз. Может, так оно и было? Кто знает? А вот студиозус Ендрек, виршеплет из Выгова, побелел и не скрывал ужаса. У бывшего торговца Миролада тоже тряслись губы.

Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув для того, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце, Меченый несильно ткнул лесника сапогом:

— У-у-у...

— Да вроде живой... Не убил, — осторожно заметил Хватан.

— У-у-уберите его... — наконец выговорил сотник и, не оглядываясь, пошел в тень.

— Ендрек! — донесся сзади голос Грая. — Помоги пану сотнику! Чего там с руками... Шилодзюб, воды и тряпок!

Войцек прижался спиной к шероховатой, прохладной коре дуба и блаженно закрыл глаза.

— Пан сотник, пан сотник... — Несмелый голос ворвался в его затухающий разум, отвлек, заставил вернуться к действительности.

Ендрек опасливо протянул руку, намереваясь потеребить командира за плечо, но так и не решился. У его ног стоял котелок — надо полагать, с водой, через руку свисал чистый отрез полотна.

— Лечить пришел? — Сотник улыбнулся разбитыми губами.

— Надо, пан сотник... — замялся парень. — Хотя бы промыть...

— Добро.

Войцек кивнул, протянул ладони:

— Слей.

Теплая вода — и когда только успели подогреть? — обожгла сбитую кожу похлеще крепкой горелки. Кстати...

— Горелка есть?

Ендрек пожал плечами:

— Может, и есть. Мне не ведомо.

— Так и не ведомо? Знаю я вас.

— Ты ж, пан сотник, сам приказал — горелки не держать в лагере.

— Верно. Приказал. А то пан Юржик, чего доброго, угорит. Да и прочие... Д-дай порвать.

— А что ж ты с меня теперь спрашиваешь, пан сотник? — хмуро проговорил студиозус. — Я могу чистотела нарвать. Ну, коры дубовой заварить... Говорят, неплохо раны заживляет, заразе распространиться не дает.

— Это кто говорит? — Войцек набрал полные пригоршни, бросил воду в лицо. Запекло еще хуже, чем руки. — Глянь, медикус, щека свезена?

— Конечно, свезена... Я думал, пан сотник: всё, кончилась наша служба, не начавшись.

— Ну да!

— А что еще думать было... А «кто говорит»... Профессора в Руттердахе. На кафедре траволечения.

Меченый еще раз умылся. Теперь щипало меньше.

— Вольно ж тебе деньги отдавать за то, что любой реестровый знает.

Медикус вскинул подбородок:

— Есть болезни, и есть лекарства от них такие, что вашим реестровым и не снились! И знать не знают, и слыхом не слыхивали!

— Во как!

— Конечно! А если реестровые такие умные, пусть и лечатся сами, без посторонней помощи!

— А зачем ты тогда учишься? Ну, если лечить реестровых тебе зазорно?

— Мне зазорно? — искренне поразился Ендрек.

— Ты ж сам сказал — пусть сами лечатся. Или кто другой, не подумав, ляпнул?

Студиозус понурил голову:

— Верно. То-то и оно, что не подумав...

Войцек хотел было улыбнуться, но едва не ойкнул от боли в стремительно распухающей губе. Сказал примирительным тоном:

— Д-добро, парень. Не бери в голову. Выучишься еще, шапочку получишь, будешь серебро вытрясать из панов и паненок выговских.

— Нет. — Ендрек упрямо тряхнул отросшей за последний месяц челкой — в Руттердахе среди студиозусов была принята короткая стрижка «под горшок», а где ж в дороге найдешь цирюльника? — Нет. Я к пану гетману Жигомонту пойду! Пусть в войска определяет лекарем!

— К Жигомонту?

— К нему! Только не к гетману, оговорился я, а уже к королю! Не проскочит ваш Януш! Не верю я, что шляхта вконец разум потеряла. Сейм покажет, кому больше веры!

Меченый ответил не сразу. Приложил сперва холстину к ссадине на щеке. Подержал. Отпустил, внимательно поглядел на розоватый отпечаток сукровицы. Вздохнул:

— За что тебя держу в отряде? Ты ж нас всех ненавидеть должен лютой ненавистью... Ох, и заморочили вам головы Жигомонт со Зьмитроком... Ох, и заморочили...

— Мне никто голову не морочил! Своим умом живу!

— Эге... А я, Хватан, Грай, Юржик, выходит, заемным?

— Ну... — смутился Ендрек.

— Д-добро... Попытаюсь тебе пояснить, во что мы верим. Ты драку мою с лесником видал?

— Ну, видал...

— От начала до конца?

— Ну, от начала...

— Д-да что ты «нукаешь»? Не на подводе едешь... Видел, так и говори.

— Видел. От начала до конца.

— Здоровей он меня? Тяжелее?

— Да... — протянул студиозус, не понимая, к чему клонит сотник.

— Кулаки, что кувалды, об шею жердину сломает и не поморщится. Так?