АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
«Странно, что на полу они десяток рулонов не раскатали, — насмешливо подумал Швейцарец, — ограничились коврами — монгольскими, судя по узорам и расцветке. Черт, ну зачем, куда… и откуда? Север Китая в первые послевоенные годы был неплохо подчищен армейскими еще мародерами, а забираться глубоко на юг… полюбоваться, как «темнеет море над Шанхаем»?»
Он ждал, а те «важные люди», так срочно желавшие видеть его «по важному делу», также не торопились пока начинать разговор.
— Ты, значит, и есть знаменитый Черный Охотник? — нарушил тишину язвенник у окна.
— Это вопрос? — Швейцарец воспользовался тоном, который, в зависимости от настроения, относил то к категории «особо равнодушный», то к «сейчас усну».
Судя по промелькнувшей в глазках толстяка искорке, по крайней мере, этот иерарх сумел расшифровать оставшееся невысказанным продолжение: ну а кем я еще могу быть?
А вот второй вроде бы не сумел.
— Что-то не больно ты похож на свою страшненькую славу.
«Зато ты похож на попугая и ведешь себя вполне соответственно», — подумал стрелок.
— Мне уйти?
— Вовсе нет, — толстяк наконец решил поучаствовать в разговоре. — Шио шутит. Правда ведь, Шио? Конечно же, наш гость не кто иной, как знаменитый Черный Охотник — мы приказывали доставить, пардон, пригласить именно его, а наши воины умеют выполнять приказы.
— Правда, — выдавил Шио. — Я… люблю шутить шутки.
— Шутки — это хорошо, — сказал толстяк. — Даже если разговор предстоит серьезный. Удачная шутка помогает снять напряж… сближает, я бы сказал. Пошутили, посмеялись, теперь можно сесть, — толстяк приглашающее повел рукой в сторону кресел, — и начать говорить о деле. Не так ли… Кстати, как вы предпочитаете именовать себя?
— Швейцарцем.
— Я отчего-то именно так и думал, — толстяк моргнул. — Что ж… меня вы можете называть иерарх Дяо, а шутить любит, как вы только что узнали, мой соратник по иерархии Шио. Вы присаживайтесь, присаживайтесь… Шио, и ты тоже. Вовсе незачем лишний раз напрягать горло, когда есть возможность вести разговор в тесном кругу.
При этих словах иерарх бросил весьма выразительный взгляд в сторону двери. Предназначался он скорее Шио, нежели мне, решил Швейцарец, но все равно — странно. Диван стоит у дальней стены, и подслушивать разговор было бы куда логичнее именно из-за нее… или с потолка или из-под пола — отовсюду, где тонкое сверло способно проделать незаметную дырочку, могущую послужить человеку с тонким же слухом превосходным источником информации.
Из-за двери же мог подслушивать только секретарь, но эта версия выглядела совсем по-детски. Да и зачем держать на подобной должности человека, которому не доверяешь.
— Напитки? — заполучив гостя в кресло, толстяк, похоже, и дальше собирался играть роль радушного хозяина. — Есть отличная вишневая наливка прошлогоднего урожая. Также имеется в наличии беленькая, собственной выделки… четвертая перегонка, прошу заметить. Или, может, — он вдруг подмигнул Швейцарцу приятельски-понимающе, и это было настолько неожиданно, что стрелок едва удержал «маску», — что-нибудь из старых? Настоящих, довоенных… например, коньяк вам, молодой человек, приходилось дегустировать? Причем не советский, нет… хотя армянский был весьма даже… а французский?
«Машина времени, — оцепенело подумал Швейцарец, — они придумали… или не придумали, а как-то завладели, не суть важно, машиной времени. Конечно же — и тогда все эти маскарады с эсэсовскими самураями объясняются легко и просто. Равно как и японские сосны и шелк. И что на первого встречного этот хренов иерарх готов истратить… черт, даже и не скажешь, сколько, — но если где-нибудь в Новом Магадане устроить аукцион бутылочке какого-нибудь «Хеннесси», предварительно прочитав там цикл лекций на тему… это будет даже не золотом по весу».
— Саке, — выдохнул он первое, что пришло на ум.
Толстяк, ничуть не удивившись, приподнял над столиком высокий, чем-то похожий на перевернутый бокал для вина серебряный колокольчик, качнул два раза…
— Мне как обычно, — сухо произнес Шио. «Попугай» сидел с таким видом, будто проглотил нечто длинное и острое и теперь прислушивается к ощущениям изнутри.
Дяо кивнул.
— Значит, — обратился он к кому-то за спиной стрелка — оборачиваться Швейцарец не хотел, а отражение в полировке было слишком нечетким да и просто маленьким, — бутылочку беленькой досточтимому Шио, саке для нашего гостя и… пожалуй, четверть зеленого для меня. Ну и закусок легеньких.
САШКА
Дорого бы я дал за то, чтобы послушать, о чем эта парочка перешептывалась на кухне до прихода полицаев. Ох и дорого. Только ведь это не автоматом нужно быть — микрофоном с чувствительной мембраной, в крайнем случае стетоскопом. А так, хоть у меня слух и получше человеческого, но разобрать я сумел лишь то, что разговор велся хоть и шепотом, но «на повышенных», что называется, тонах. Кажется, Энрико пытался что-то доказать Анне, в чем-то убеждал, та не соглашалась, огрызалась, но кто победил в итоге и, главное, о чем шел этот спор, так и осталось для меня тайной.
Сугубо теоретически Эмма и Макс должны были расслышать больше меня — они-то стояли, опираясь на пол, прислонившись стволами к стенке, и, следовательно, доходящие с кухоньки вибрации воспринимали куда четче. Увы и ах, они никакого желания пересказывать мне разговор не проявили, и я, со своей стороны, ответил им взаимностью — то есть просить не стал. Не хотите — не надо, дело ваше. Посмотрим, как дальше затвор провернется.
Дальше явились полицаи — висевший на боку пристава Петр-Петрович при виде моих упокойничков одобрительно лязгнул, а подойдя ближе, проскрипел что-то вроде: «Красиво сработал, молодой!»
Голос у него при этом был совершенно осипший. Видимо, на днях старику довелось хорошо пострелять — два-три рожка в хорошем темпе, не меньше, — и теперь он еще с неделю будет харкать отпотевающим нагаром.
До сегодняшнего дня мы с ним толком знакомы не были, но я знал, что на похвалы старик скуп и даже подобная вроде бы по касательной пущенная фраза стоит немало. Что почти тут же подтвердила Ксюха7 стоявшего рядом со мной полицая, тихо шепнувшая:
— Четко сработал, парниша, сам «пэ-пэ» хвалит.
У меня даже промелькнула мысль: набраться наглости да и спросить у Петр-Петровича, не слышал ли он про наших с Сергеем нанимателей чего-нибудь интересного. Наверное, и спросил бы — не будь в комнате Эммы и особенно угрюмо поглядывавшего из своего угла Макса. «АКМ» явно злился, и, в общем, я его понимал. Но раз уж твой хозяин такой лопух, что предпочитает полагаться на какие-то из консервы деланые ерундовины, а тебя, словно нашкодившего ребенка, ставит в угол… извини, друг, однако это глубоко ваши с ним личные проблемы. И коситься при этом на всех с видом обиженного судьбой и миром — ей-же-ей, не стоит!
В итоге я все-таки промолчал. Может, и зря — потому что уже на пороге, уходя, Петр-Петрович глянул на меня с таким видом, словно…
…словно то ли ждал от меня чего-то, то ли все же сам хотел что-то сказать — но тоже протянул до последнего момента, пока не стало слишком поздно.
Если это и впрямь было именно так, если мне этот его взгляд не почудился — получилось глупо, вслушиваясь в затихающие на лестнице шаги, подумал я.
— Хозяин Макса вам не доверяет, — неожиданно сказала Эмма.
— Что?
— Энрико не верит вам, — повторила черная винтовка. — Он считает, что эти двое приходили за вами.
Такой нелепости я не предполагал услышать даже от человека.
— За нами?
— Он убежден, что их собственные враги еще далеко позади. А значит…
— Мать-фреза, да какие еще враги! Неужели он и в самом деле не понимает, что наличие золота в кошеле уже достаточный повод числиться во врагах у двух третей местного населения?!
— Энрико все еще рассуждает, как воин Храма, — неохотно произнес Макс. — Там… откуда мы прибыли… среди разбойников нет безумцев, способных ради нескольких монет напасть на воина Храма.
— Там — это на обратной стороне Луны? — с сарказмом осведомился я. — Более близкое местонахождение столь трусливых бандитов лично мне вообразить сложно.
— Напрасно смеешься. Храма опасаются все.
— Макс, три минуты назад в этой комнате толпились полицаи. Они тоже сумели внушить почтение жителям города и шести-семи близлежащих деревень, а также вселили священный ужас в сердца базарных торговцев. Однако редко выдается месяц, когда в их рядах не образуется новых вакансий — как ты легко можешь догадаться, вовсе не по естественным причинам. Хотя, — добавил я, — с другой стороны, что может быть для человека естественней, чем насильственная смерть?
— Сколько врагов убивают ваши полицаи за каждого своего?
— Вообще-то, — с легким недоумением отозвался я, — если подобную статистику кто и ведет, то разве что Петр-Петрович или Опанас — пистолет полицмейстера.
— А все же?
— Макс, ну откуда мне знать? Сколько надо, столько и положат.
— Полтора года назад, — тихо сказала Эмма, — в поселке Ясные Ключи были убиты два воина Храма. Ясные Ключи считались крепким поселком… а через месяц там остались только кучи пепла на месте домов.
Если бы это сказал человек, я не дал бы за его слова и донца от гильзы. За двух вояк уничтожить целую деревню… подобного я не мог припомнить даже в первые послевоенные — самые безумные — годы, когда убивали, случалось, и за суточный паек… и даже за ополовиненный. Технически, разумеется, в этом нет ничего сложного, хлипкие деревенские частоколы, способные остановить зверье, но не боевую дружину; артбатарея или танковая рота справится с задачей в считаные минуты, а дальше? Расстрелянную скотину можно съесть лишь раз, туша коровы не дает ни молока, ни телят, а убитые крестьяне не платят дань.
— Но… зачем?.
— Чтобы внушить почтение.
— Не понимаю, — честно признал я. — Какое почтение может внушить столь идиотский поступок?
— Эмма выбрала не совсем правильное слово, — сказал Макс. — Не почтение. Страх. Ужас.
— …а также Фобос, — подхватил я, — Деймос, Террор и Эребус! По-моему, подобными методами если и можно что-либо внушить, так исключительно лишь желание поскорее избавиться от столь опасных соседей. Это же… как позволить бешеным белкам свить гнездо на крыше.
— У нас не водятся бешеные белки, — отозвалась Эмма полминуты спустя. — Но, если я правильно поняла твой пример… именно это и произошло.
Будь я человеком, пожалуй, охарактеризовал бы свое текущее состояние как растерянность, причем граничащая с оторопью. Нет, я не сомневался, что Эмма и Макс излагают реальные факты, выдумать столь невероятную ложь попросту невозможно, но…
Может быть, все дело в близости к океану? Если уж болотники тупеют от своей жижи, то сколь угнетающее воздействие на мыслительные способности людей способна оказывать чудовищная масса воды?
Глава 5
Я лечу напролом сквозь бескрайнюю синь,
У меня под крылом 50 Хиросим,
У меня под крылом Архимедов рычаг,
Я могу хоть сейчас мировую начать!
СЕРГЕЙ
— Дурак ты, щенуля, — задумчиво глядя на пивную кружку перед собой, произнес Евграфыч. — А я-то тебя за умного держал.
Они сидели в подвале «Ослика», в углу, и после уличного пекла шедшая от камня прохлада словно выдергивала из Сергея какой-то неощутимый внутренний стержень. Ему хотелось, забыв обо всем на свете, прижаться спиной и затылком к стене… зажмуриться… неторопливо поднести к лицу кружку с ледяным, до ломоты в зубах, пивом. Отхлебнуть — сначала пену, — затем провести заветной посудиной по щекам, прижаться лбом… еще раз отхлебнуть, с трудом сдерживая стон удовольствия. И только потом приоткрыть один глаз и лениво глянуть — пока еще только издалека глянуть, примериваясь, — на блюдо, до краев наполненное жареными стрекотухами.
Ужасно хотелось, но разговор был важнее.
— Это почему же? — вскинулся Айсман. — Объясни.
— Потому что на «у» заканчивается.
— Я серьезно.
— Так и я не шуткую… почти, — осклабился старик. — Подумай сам… впрочем, если б ты думать умел, черта с два бы в это дерьмо полез!
— Слушай, дед, — обиженно пробурчал Шемяка, — дураком я и сам себя назвать сумею. А что-нибудь более… информативное ты высказать можешь?
— Могу, — кивнул Евграфыч. — Хошь, поспорим, что на Острове твои подопечные долго не задержатся?
— Ну, это и болотному ежику понятно, — хмыкнул Сергей. — Мое какое дело? Они платят за дорогу в один конец. Если хватает дурости вообразить, что назад смогут вернуться и сами…
— С чего ты решил, будто они вообще собираются возвращаться?
— Ну а как иначе? В тамошнем скелете, что ли, жить попытаются? И? До осени, может, протянут, а дальше?
— У каждой палки есть два конца.
— А у горгоны есть два рога, — Сергей потянулся к стрекотухам. — Только у носорога все равно длиннее и толще. И что с того?
— Айсман, — после минутной паузы настороженно спросил Евграфыч, — тебя, случаем, по башке сегодня ничем не били?
— Не припоминаю такого прискорбного факта.
— А ты затылок-то пощупай. Может, ты хоть и не помнишь, а шишак имеется.
— Евграфыч! — Айсман перешел на шепот. — Хватит! Я с тобой посоветоваться пришел, а не ребусы ребусить!
— А они полезные, ребусы-то, — старик пристукнул по столу опустевшей кружкой. — Мозгам застыть не дают.
— Евграфыч! Ну ладно: я дурак, ты умный — это ты хотел услышать? Думалка у меня ресурс на сегодня расстреляла. Ну, в чем подвох? Давай, выкладывай!
— Имей терпение. Сейчас Танька мое пиво поднесет…
Шемяка заглянул в свою кружку — в ней оставалась еще примерно треть.
— Хорошо устроился Евграфыч, — пробормотал он темной пузырящейся жидкости. — Вон как лапой своей у Таньки под юбкой шарится.
Ему вдруг стало тоскливо и противно, а торопливый глоток пива приобрел вкус медной гильзы. Сергей попытался вспомнить сначала Наташку-пряху… затем подумал о желто-зелено-красных фургончиках «Горизонтального цирка» в южном секторе базара… но память отчего-то упрямо подсовывала лицо разноцветноглазой — такой, как он видел ее час назад, на пороге. Она чуть повернула голову вправо и прищурилась, словно целясь в него из невидимого пистолета…
Красивая — хоть и чокнутая.
Пожалуй, такой шикарной девчонки у него в жизни еще не было ни разу. Ну, если не считать тот случай два года назад — а считать его не стоит. Две ночи — это, ей-же-ей, не любовь, даже мимолетная, а так, курям на смех.
Интересно, они с Энрико все-таки любовники или как? В простую дружбу верится слабовато… но и на любовника собак также не очень-то похож. Во всяком случае, на удачливого любовника, вроде Лешки Максимова.
— Щенуля, ты меня вообще слушаешь?
— Я тя вижу.
— Вот из-за «вижу» я и спросил, — проворчал старик. — А то больно взгляд у тебя отсутствующий только что был.
— Ну да, душа вышла на перекур, а телу при этом скомандовала: «Сидеть».
— Зря смеешься, — старик наклонился поближе к Айсману. — Я на своем веку повидал много чего… такого, что и в бессмертную душу поверишь… и в черта лысого, не к ночи будь помянут.
— Угу… душа, мыша… Евграфыч, помнишь, была такая мелкая секта: фатумцы. В судьбу верили, мол, предопределено все на свете заранее и потому рыпаться особо не фиг — как ни прыгай, а сбудется лишь то, чего назначено.
— Припоминаю, — кивнул старик. — Была… а кажись, даже и есть до сих пор. На севере, две-три деревеньки.
— Так вот: встречаются два мужика. Один из них несет на плече пулемет. Второй, с ружьишком, спрашивает: «Куда это ты, сосед, намылился?» — «Да вот, — отвечает второй, — на болота сходить решил, для хозяйства чего полезного поискать». — «Странно, — говорит первый, — я-то думал, что ты из этих, фаталистов». — «А я и есть из фаталистов». — «А разве вы не верите в то, что не помрете, пока ваш час не стукнет?» — «Нуда, я верю, что пока не придет мое время, не помру». — «А за-фиг тогда тебе пулемет?» — «Так эта, сосед, — говорит фатумец, — мне ведь может встретиться болотник, чье время пришло».
Евграфыч закашлялся.
— Ну, щенуля, — выдавил он. — Ты бы… хоть бы кружку дал на стол поставить. Я ж из-за тебя, считай, четверть расплескал.
— Я думал, ты слышал… старая ведь байка.
— Думал он… — старик, наполовину отвернувшись, звучно прочистил сначала правую, а затем и левую ноздрю. — Во, видал! А я, промежду прочим, это пиво вовсе не нюхать собирался.
— Зато нос продезинфицировал. И вообще, Евграфыч, — сказал Шемяка, — сбрил бы ты свои усищи, ей-же-ей. Отрастил клок мочала…
— У самого, можно подумать, райские кущи прямо под носом — рот разинешь, яблоки падают, — ворчливо отозвался Евграфыч. — Да еще и с бороденкой. На Максимова небось загляделся…
— При чем тут Лешка? — Сергей огляделся, но ни зеркала, ни просто сколь-нибудь отражающей поверхности в подвальчике не наблюдалось.
— У Лешки хвостик его болтается, на манер козлиного, а у меня аккуратно все, кругло. И вполне себе.
— Ну, это на твой вкус «вполне себе», — насмешливо произнес Евграфыч. — Как на мой, так бороденка, даже в твоем жалком варианте, пригодна лишь для одного — чтобы в ней крошки и всякий прочий мусор застревал.
— Млин, Евграфыч, ты у нас прямо эстамп!
— Во-первых, не эстамп, щенуля, а эстет. Нахватался вумных словей, так хоть бы узнал, чего ими обозначают. А во-вторых, — весело добавил старик, — ты мою тягу к прекрасному своими немытыми лапами не замай.
— Угу. Видели мы твою тягу к прекрасному… лапами… аж пять минут назад как.
— Вот если дотянешь до моих годов, щенуля, — Евграфыч прервался, в два глотка допил остатки пива и резко, но при этом почти беззвучно, поставил кружку на стол. — Поймешь, что лицо в женщине далеко не главное.
— …а главное лицо у ней под юбкой, — кивнул Айсман. — Во-первых. А во-вторых, старым хрычам не до разборчивости.
— Ну, положим, кой-кому молодому тоже иной раз и дерево за бабу сходило, — заметил Евграфыч. — В котором дупло сыскалось подходящего калибра.
— Это кому же?
— Шурке-Викингу.
— А-а-а… ну ты, Евграфыч, нашел кого вспомнить. Шурка, что называется, в прынципе на башку стукнутый был. Он и не такие номера откалывал, по три раза на день.
— Бывало и такое. Но, опять же, не все с Шуркой так уж просто, щенуля. Ты с ним в одной рейд-группе сколько ходил?
— Полтора раза, — Сергей с сожалением покосился на пустое блюдо. Вроде бы и много было стрекоталок, горка высилась! А под пиво да разговор — хрум-похрум, и за пару минут все подмел, подчистую.
— Полтора — это потому как с одного рейда на полдороге возвращаться пришлось. Нарвались на стаю кроличьих волков… из девяти человек непогрызенным один только механик остался.
— Ну а я — пять. И потому говорю ответственно: тараканов у Шурки в голове, канешна, хватало, ну да у кого их нет. А вот когда он реально чудил, а когда над остальными втихаря потешался и репутацию чудика поддерживал — судить не возьмусь. Башка-то у него при всех тараканах варила что надо, командир группы с ним на равных советоваться не гнушался. И точно уж, — усмехнулся старик, — Шурка не стал бы с девкой связываться, по виду более чокнутой, чем он сам. Ну как вдруг укусит…
— Скорее, ужалит. Языком. Так все-таки, Евграфыч, — вставая из-за стола и выкладывая рядом с блюдом медно звякнувшую россыпь, произнес Айсман, — почему мне не стоило браться за эту работенку? У палки два конца, а дальше?
— Дальше с Большого Острова есть два пути, — серьезно проговорил Евграфыч. — Назад… и вперед.
Айсман замер.
— Старик, ты чего? — потрясенно пробормотал он. — Какое еще «вперед»? Куда?
— А это уже вопросец не ко мне, — Евграфыч пожал плечами. — Тут я пас. Это, — добавил он, — ты у своей девки спросишь… когда до Острова дойдете.
ШВЕЙЦАРЕЦ
На фотографии она улыбалась. Обещающе. «Интересно, — подумал Швейцарец, — случайный ли ветер перечеркнул пол-лица рассыпавшимися прядями? Или этот эффект — придумка фотографа?»
В любом случае, получилось отлично. Напрочь отсутствует характерная «мертвящая» статичность — наоборот, каждый миг ждешь, что замершая на полдороге рука продолжит движение, смахнет упавшие на лицо… золотые? Похоже, хоть и по черно-белому снимку точно не скажешь… смахнет упавшие на лицо золотые нити, улыбка станет шире и…
— Эту фотографию, — вкрадчиво произнес иерарх Дяо, — вы можете забрать себе.
— Эту?
— Были другие, — сухо отозвался Шио. — Анна сумела позаботиться о них.
— А ее спутник?
— На простых солдат, думаю, вы понимаете, редко расходуют столь ценную вещь, как фотопленка, — сказал толстяк. — Даже на десятников, даже на тех, чье рвение и заслуги неоднократно отмечались иерархией. Вот… эти портреты, исполненные лучшими художниками Храма, по заверениям бывших товарищей Энрико, весьма схожи с… хм, оригиналом.
«Энрико. Что-то не похож ты на испанца, Энрико, — вглядываясь в тонкие линии карандашных набросков, подумал Швейцарец. — Конечно, испанцы бывают… вернее, испанцы были разные — что стало с родиной Сервантеса сейчас, точно известно лишь волнам Атлантики. Но все же… что за книжка запала тебе в душу? «Он песенку эту твердил наизусть… откуда у хлопца испанская грусть! Ответь, Александровск, и Харьков, ответь: давно ль по-испански вы начали петь?8»
— А почему, — вслух произнес он, — вы не послали за ней своих воинов?
— Мы послали за ней своих воинов.
— Но тогда, — не дождавшись продолжения, сказал Швейцарец, — получается, что вы не верите в успех вашей собственной погони.
— Мы верим, что погоня завершится успехом к вящей славе Храма.
Толстяк был не прост, ох не прост. Хитрая лиса старой, довоенной закалки… его игру с ходу не просчитаешь. Нет, даже не так — его Игры, ведь подобные умники редко ограничивают себя одним лишь планом. Зато сложные, многоходовые, взаимодополняющие, частично перекрывающиеся и тому подобные комбинации такие вот Дяо любят столь же сильно, как рыба любит плавать в воде.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 [ 7 ] 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
|
|