– Но я галицкому князю его не давал, – возразил его брат.
– Ему – нет. Но ты вспомни про покровительство папы и текст его последнего послания. Он же объявил крестовый поход на покровителя язычников. Если ты и сейчас сохранишь дружбу с рязанским князем, то тут уж свентопетшем [68 - Свентопетшем или еще «денарием святого Петра» называлась в Польше в те времена ежегодная выплата польскими князьями определенной суммы, так как еще король Мешко I (960—992) даровал свое государство римскому престолу, что впоследствии неоднократно подтверждали многие князья, включая и Лешка Белого в 1207 г.] не отделаешься. Да и Пелка [69 - Пелка – в то время был гнезненским архиепископом, то есть стоял на вершине церковной власти в Польше. Все остальные польские епископии, включая краковскую, подчинялись непосредственно ему. В Гнезно же он перешел с поста краковского епископа.] , даром что в моей краковской епископии начинал, такое может устроить – вплоть до отлучения. То-то братец наш двоюродный возрадуется.
– Да, Лясконогий [70 - Имеется в виду двоюродный брат Лешко и Конрада Владислав Лясконогий (Тонконогий), сын их родного дяди Мешко III Старого (1126—1202).] будет счастлив, – мрачно согласился Конрад.
– И силезский племянник [71 - Под силезским племянником подразумевается сын их двоюродного брата Болеслава Генрих (Анджей) I Бородатый (род. в 1163 г.), который был старше Лешко и Конрада соответственно на 23 и 24 года.] , который нам в отцы годится, тоже, – веско добавил Лешко. – Да что там говорить про архиепископа, когда от тебя из Мазовии всего месяц назад уехали госпитальеры из ордена святой девы Марии [72 - Примерно к этому времени относится начало переговоров Конрада Мазовецкого с представителями Тевтонского ордена, с целью их расселения на пустующих окраинных землях для обеспечения защиты Мазовии от набегов язычников – пруссов и ятвягов, которые поначалу закончились безуспешно.] .
– Значит, будем биться? – грустно спросил Конрад у брата.
– Значит – биться! – раздраженно отрезал тот. – Я пошлю с ответом своего каштеляна, а ты придай ему свиту для солидности. Да возьми самых крепких и высоких, чтобы русичи тоже подумали лишний раз, стоит ли с нами тягаться.
Конрад кивнул и пошел к своим дозорным, удобно устроившимся на повалившемся дереве и о чем-то тихо беседовавшим. Однако, не дойдя до них всего пару шагов, он остановился, прислушался к их разговору и чуть ли не на цыпочках повернул назад. Дойдя до своего брата, который инструктировал каштеляна, он вполголоса окликнул его, приложил палец к губам и молча поманил за собой.
– Ну что еще? – недовольно проворчал Лешко, но, заинтригованный столь странным поведением брата, послушно двинулся следом за ним.
Конрад вновь не дошел до поваленного дерева, остановив Лешка в паре шагов от дозорных, сидевших к ним спиной. Кряжистый Миколай что-то настойчиво втолковывал своему спутнику, совсем молодому широкоплечему парню:
– А я тебе говорю, что если наши князья решат вступить в бой, то спасутся только те, у кого быстрые кони, так что я на своем Венчике далеко не убегу – настигнут. Вот и получается, что все земли в Туробоях перейдут к тебе, потому как ты есть мой двоюродный внук и должен меня похоронить как следует, – объяснял он юному богатырю. – Так что ты лучше слушай, что я говорю, да на ус мотай. Первым делом гроб мне велишь сделать дубовый, да не вздумай валить дерева в той роще, что жмется к болоту. Дуб там плохой. С виду крепок, а середка с гнильцой. Руби в дальнем леске, который в сторону Плоцка уходит. Там он славный, один к одному. А суконце для погребальной одежи лучше не покупай, а возьми в сундуке, на самом дне. Думал, на твою свадьбу надену, но что уж тут. Одежа там справная, а тебе она все равно не подойдет – на плечах разойдется. Вон ты у меня какой вымахал, Бартош.
– Это я все сделаю, – не выдержал молодой. – Но отчего ты собрался помирать? Вон у нас какие рыцари – один к одному.
– Ты еще молодой, – кашлянул в ладонь Миколай. – Рыцарство у нас, конечно, славное. Случись с кем иным сражаться, так я бы кошель серебра в заклад против медной пуговицы не побоялся поставить, что мы непременно одолеем. Но тут русичи.
– А что русичи?! – разгорячился Бартош. – Бивал же ты и русичей. Сам мне рассказывал.
– Те, кого я бивал, в Галиче сидят, – усмехнулся Миколай. – Ну и не только в нем одном. Они и в Полоцке, и во Владимире-Волынском, да мало ли где еще. Вот таких-то мы с нашим князем даже втрое меньшим числом непременно побили бы. Вот только нам не свезло. Ныне супротив нас рязанцы вышли. Сам же слыхал, чья это засека и какого князя люди. А я бился против них несколько лет назад, так что знаю. Нас тогда князь Михаил Городненский сманил. Да ты помнишь поди. Сам еще со мной просился, а я тебе сказал, что мал еще, – пробасил он, шутливо толкнул в бок Бартоша, но почти сразу же вновь посерьезнел. – Тогда полтора десятка наших удальцов в его дружину пошли. Думали, сходим, мошну набьем да сразу обратно. А где я еще серебром разживусь, чтоб свадебку достойную тебе сыграть? У нас-то в ту пору все тихо было. Ну и съездил на свою голову. Еле ноги унес.
– А что ж так?
– Да вот так, – ворчливо отозвался Миколай. – Представь себе стену, но не простую, а крепкую, почти как железо. Сколь ни бодай – все без толку.
– Хорошей секирой можно и железо разрубить, – неуверенно заметил Бартош.
– Можно, – согласился Миколай. – Только стена-то не простая. Возле нее долго топтаться не получится – вмиг копьем или мечом достанут. Там чуть зазевался и все. А тех, что за этой стеной, нипочем не достать. Вот такое войско у князя Константина. Ты меня знаешь. Я в десятках сражений был. Если самые крупные считать, и то пальцев на руках и ногах не хватит. Никогда не боялся, а там…
– Неужто струсил?! – изумленно ахнул Бартош.
– Вот еще!.. Ничего я не струсил, а просто…. Просто понял, что все бесполезно. Не одолеть их. А раз бесполезно, так зачем оно все? Да и остальные это поняли – я же не первым назад коня повернул. И получилось, что поехали пятнадцать, а обратно из-под Ростиславля, так град называется, где мы… где нас… где они… – Он махнул рукой. – Словом, вернулись только трое. Это те, у кого самые резвые кони были. Тогда мой Венчик меня от погони спас, а сейчас уже все. Остарел мой боевой друг, не тот стал, совсем не тот.
– И никак их…
– Да говорю же тебе! – с досадой произнес Миколай. – Одолеть их нам нет никакой возможности. Тогда их даже меньше было, чем нас, а тут столько же, даже чуть больше.
– Почему это ты так решил? – удивленно спросил Бартош.
– Потому что я не глухой, – раздраженно ответил его дед. – Ты сам не слыхал, что ли, как Анджей из Мокрца сказал, будто их тысяча, и еще много дымов за холмами. Вот и считай. И коням нашим нужный разбег взять не получится. Снег-то вон какой глубокий, по брюхо им будет. Значит, до стены шагом, – с тоской произнес он. – А потом… – он вздохнул и умолк.
– Я тебя никогда не брошу, – решительно произнес Бартош.
– Вот и сгинем оба ни за что ни про что! И пресечется наш славный род Леливов из Туробоя! Что же тут хорошего, – проворчал старый воин. – Оно, конечно, рад я, что ты такой славный у меня, а только иначе нельзя. Ни к чему тебе пропадать вместе со мной. У тебя-то кобыла молодая совсем. Авось ускачешь. Да, вот еще что. Часть серебра, что я скопил тебе на свадебку, – ну, ты помнишь, где оно закопано, – ты не пожалей и отдай за упокой моей души. Только не в наш костел. Он у нас больно старый и неказистый. А убранство костела – это как одежа для молитвы. Из нашего она дальше, чем до апостола Петра, не дойдет, а может, и он ее не примет – скажет, что плесенью от нее припахивает да мышами. Тут надо в Плоцк, а лучше всего не пожалей времени и съезди в Краков в храм Святого Войцеха или Девы Марии. К ней, заступнице, очередь, поди, на небесах. Много там нас, таких как я. Но ты не скупись и закажи сразу не одну заупокойную службу, а десять. Если первые где-то там по пути к небу затеряются, то седьмая или восьмая, в крайнем случае десятая непременно должны к ней пробиться, чтоб она там за меня своего сына попросила.
– А ты бы князьям нашим поведал про все то, что мне тут понарассказывал, – неуверенно предложил деду внук.
– Еще чего не хватало. Они же под Ростиславлем не были, так что все равно не поймут. Решат, чего доброго, что я струсил. Нет уж, пускай что они скажут, то и будет. Да и пожил я уже. Как-никак, шестой десяток прошлым летом пошел. Пора уж. Вот за тебя мне боязно. Ты, когда по мне поминки сыграешь, сразу женись. Только не бери Марыську из Тульчи. Она хоть и бойкая девица, да худая совсем. Смотреть и вовсе не на что – одни кости торчат. Ты же не собака. Опять же приданого у нее почитай и вовсе нет. Лучше возьми за себя Ягенку из Стшегоня. За нее отец такие бобровые гоны дает – сказка, да и только.
– Да не в приданом дело, – досадливо отмахнулся Бартош, почему-то раскрасневшийся.
– Тю, – искренне удивился Миколай. – А в чем же еще? Опять же одна она у него. Когда он помрет, и вовсе все ваше будет. Хотя… ты прав. У нее самой такие телеса пышные, что никакого приданого не надо. Ей и орехи грызть без надобности – на лавке разложит и сядет, да и сама она как…
– Дальше неинтересно, – шепнул Конрад брату, и они оба неслышно отошли от беседующих.
Некоторое время Лешко ничего не говорил. Уставившись куда-то вниз, он сосредоточенно расковыривал узким носком сапога снег, изрядно притоптанный его воинами, будто надеясь обнаружить под ним что-то интересное. Конрад терпеливо ждал.
– А ведь ты их тоже боишься, брат, – поднял тот наконец голову, пытливо уставившись на Конрада, и услышал честный ответ:
– Боюсь. Да и как не бояться. Это у тебя рубеж с Константином всего на несколько десятков верст, а у меня-то на сотни. Мало мне пруссов с ятвягами, так еще и эта напасть.
– Ладно, – хмуро согласился Лешко, тут же найдя себе оправдание: – Он ведь в любом случае нас с тобой погостить приглашал. Особой беды не будет, коли мы его навестим. А заодно и на воев его посмотрим, как тот боярин советовал. Чего нам горячку пороть. Пока мечи не зазвенели, любое решение не поздно принять.
– Вот это ты дело сказал, брат, – сразу оживился Конрад.
– А с собой как раз этого Миколая и возьмем вместе с его внуком. Рано ему пока о Ягенке думать, хоть она и пышней перины, – лукаво улыбнулся Лешко.
Войско Константина Владимировича несколько разочаровало краковского князя. Он и сам себе не ответил бы толком, что именно ожидал увидеть. Богатырей в две сажени ростом? Несокрушимых рыцарей в блестящих стальных доспехах? Да нет. Чай, не маленький, сам прекрасно понимал, что чудес не бывает. Но, с другой стороны, после подслушанных речей Миколая ему все равно смутно представлялось что-то необычное, а тут…
Да у него самого рыцари выглядят гораздо лучше и уж, во всяком случае, вид имеют намного более грозный, нежели эти мужики и парни в обычных тулупах и валенках. Да, понурых или мрачных он среди них не увидел, но и у него в полках боевой дух тоже достаточно крепок. Миколай? Ну, это исключение. Так чем же они лучше?
Да и сам князь, честно признаться, не произвел поначалу особого впечатления. Какой-то он будничный, что ли… Взять, к примеру, его, Лешка, или посмотреть на брата Конрада. Волосы аккуратно убраны под шелковую сетку, прошитую янтарными бусинками, а спереди – крупным розовым жемчугом, привезенным с далекого острова Крита, если, конечно, купец не соврал. Алый полукафтан, тоже шелковый, не только оторочен пышным мехом, но и весь расшит золотом. Да один пояс чего стоит – двойного плетения, позолоченный, с крупными самоцветами, искусно вделанными в бляху в виде какого-то сказочного зверя.
Словом, хоть сейчас под венец. А Константин… Он и на князя-то особо не походил. Не каждый рыцарь в Кракове одевается с такой простотой. Сразу было видно, что одежа эта видала всякое, да и стирана она не раз и не два. Словом, не князь, а эдакий простецкий сельский староста или же какой-нибудь пройдоха-локатор [73 - Локатор (от лат. locare – размещать, поселять) – так называли в Польше организатора нового поселения, который заключал с князем или иным землевладельцем договор и брал на себя обязательство привезти определенное количество колонистов с семьями и имуществом для заселения пустующих земель. Он выплачивал определенную в договоре сумму владельцу земли, а взамен получал освобождение от податей на период обустройства. ] .
«Только заплат и не хватает, – почти сердито подумал Лешко, и ему вдруг непонятно почему сделалось стыдно, но не за хозяина шатра, а за себя. – Сам-то чего так вырядился, да и вообще – к чему я все это в сундуках вез? Чай, на войну ехал, а не на свадьбу с этой, как ее, Ягенкой».
Он сурово насупился, но тут же спохватился. С таким неприступным видом что-либо проведать было решительно невозможно, а ведь он, когда предложил эту поездку в гости, втайне перед самим собой оправдывался как раз именно этим.
Однако разговор, который завязался чуть погодя, после второго кубка, был настолько интересен, что все остальное как-то забылось. Уж больно занимательно повествовал Константин. Тема, которую он затронул, была достаточно щекотлива и впрямую касалась изгнания рыцарей-крестоносцев с тех земель, которые он не так давно захватил. Причем рязанский князь, как заметил Лешко, отнюдь не оправдывался перед ними, а просто рассказывал.
К тому же кое-чего ни властитель Малой Польши, ни его брат, княживший в Мазовии, раньше и не слыхали. Нет, доносилось до них кое-что, но – как бы это сказать поделикатнее? – совсем иное. Дескать, подл и коварен русский схизматик. Говорил сладкие речи, предлагал заключить договор, а потом, усыпив бдительность доверчивых рыцарей, накинулся на них, аки хищный волк на стадо робких мирных агнцев, и начал их безжалостно резать, невзирая на жалобное блеяние.
Имелись, правда, кое-какие настораживающие несовпадения в этих рассказах, но Лешко от них попросту отмахивался, зато теперь ему стало понятно, например, то, почему основные силы крестоносцев оказались под Кукейносом и Гернике. А то, что вел Константин эту войну совсем не по-рыцарски, так ведь и рижский епископ вместе с магистром ордена меченосцев Волквином всем своим поведением походили скорее не на Авеля, а на его брата, так что чего уж тут.
– А ты слышал, что святой римский престол объявил против тебя крестовый поход во всех христианских странах с отпущением всем его участникам любых грехов? – полюбопытствовал краковский князь. – Не далее как месяц назад буллу Гонория III привезли в Гнезно для торжественного оглашения нашим архиепископом. В ней ты объявлен покровителем язычников и самым злейшим врагом христианства, в сравнении с нечестивыми злодеяниями которого меркнут даже ужасы приверженцев магометовой веры.
– Она заканчивается словами из святого писания, – подхватил Конрад. – «И если кто обращается от праведности к греху, господь уготовит того на меч» [74 - Сир. 26—26.] , – процитировал он, явно гордясь своей памятью.
– Нет, это для меня новость, – сознался Константин, но тут же прокомментировал: – Быстро работает римский папа, когда дело касается умаления его доходов.
– Он заботился не о доходах, – поправил его Лешко.
– А о чем же еще? – искренне удивился рязанский князь. – Я хоть и не слышал ее, но думаю, что не ошибусь, если скажу, что в ней нет ни слова о самих язычниках.
Конрад озадаченно посмотрел на брата.
– Но там действительно ничего о них не говорится, – удивленно произнес он.
– Зато очень много о несчастных немецких рыцарях – истинных страдальцах, которые были безжалостно истреблены моим нечестивым воинством и теперь будут причислены к лику святых или, по крайней мере, мучеников. Так ведь? – предположил Константин.
– Именно так, – подтвердил Лешко.
– Ну вот, – удовлетворенно заметил Константин. – Кстати, сейчас христианизация несчастных язычников в тех землях, которые я взял под свою руку, идет полным ходом, причем добровольно. Я уже заложил, помимо существующих, десять новых церквей, в которых будут точно так же обращать в истинную веру заблудшие души. Вот только Гонорию III безразлично, обращу я их или нет, потому что он все равно не получит ни единой куны дохода с тех земель. Вот он и злобствует. Я ведь пришел туда не как завоеватель, а был приглашен самими местными жителями, которые изъявили добровольное согласие войти в состав моих подданных. И думаю, что они не прогадают, в отличие от тех правителей, которые хотят добровольно посадить себе на шею рыцарей-крестоносцев, да еще и чужаков, – заметил он, в упор глядя на мазовецкого князя.
– А что делать, если эти язычники-пруссы вконец обнаглели? – с вызовом спросил тот, лихорадочно размышляя, каким образом Константин сумел узнать, что он, Конрад, воспользовавшись удобным случаем, два месяца назад пригласил погостить у себя в Плоцке суровых и отважных рыцарей, принадлежащих к ордену Братьев немецкого дома [75 - Братья немецкого дома – именно так на самом деле назывался Тевтонский орден.] и прибывших в Польшу в качестве сопровождающих папского нунция.
От рассказов рыцарей о том, как храбро сражались они и их братья по ордену против сарацин в Палестине, у мазовецкого князя разгорелись глаза.
«Вот бы кого выставить против пруссов», – подумал он и стал потихоньку заводить разговор о том, что как раз для святого дела обращения язычников в истинную веру у него, Конрада, в полудикой Мазовии имеется самая благодатная нива. Остается только найти настоящих пахарей, которые не пожалели бы трудов во славу господа.
Собственно говоря, гостившие рыцари – Генрих фон Гогенлое и Герман Балк – не имели ничего против поселения в этих местах, поскольку успели по достоинству оценить обширные земли, граничащие с Мазовецким княжеством. То, что все христианские походы против сарацин обречены, четвертому по счету великому гроссмейстеру ордена Герману фон Зальца было понятно, равно как и его ближайшим помощникам, каковыми они являлись. Значит, необходимо искать иное поле деятельности.
Однако осторожный предварительный разговор закончился почти ничем. Уж больно высокими были требования у рыцарей.
– Не знаю, слышал ли ты сказку, которую у нас на Руси рассказывают маленьким детям? – спокойно ответил Константин. – Там говорится, как лиса попросилась пожить в доме у зайчика и мало-помалу вовсе выгнала бедного хозяина из его норки.
– Обычно сказки заканчиваются хорошо, – вступил в разговор заинтересовавшийся Лешко, прекрасно поняв, куда гнет хозяин шатра.
– Эта тоже заканчивается хорошо. Пришел петушок – золотой гребешок и выручил зайчика.
– И к чему эта сказка? – осведомился Лешко.
– Да к тому, что крестоносцы очень уж на эту лисичку похожи. Их только впусти, а спустя год, от силы – два, не знаешь, как выгнать, – спокойно пояснил Константин.
– Конечно, лучше уж свой создать, – согласился Конрад, вспомнив, что то же самое предложил ему Христиан, которого за создание пусть малой, но христианской общины среди диких пруссов сам римский папа уже произвел в епископы Пруссии. – Я и об этом думал. Даже название для него придумал: «Христовы воины в Пруссии». Но, с другой стороны, что касается рыцарей, то не кажется тебе, Константин Владимирович, что это напраслина? Вон Андрей II пустил их в Трансильванию, и ничего страшного не случилось.
– А хотите побиться об заклад, что не пройдет трех лет, как он их оттуда выгонит? – усмехнулся рязанский князь, памятуя, что на самом деле в официальной истории именно так все и произошло.
Братья переглянулись. Константин говорил с такой уверенностью, что его словам невольно верилось.
– Все ж таки божьи люди, – нерешительно произнес Конрад. – У них вон на плащах и то кресты имеются.
– На плащах – имеются, но что в этом проку, если в сердцах у них креста нет, – парировал рязанский князь и ободрил сумрачного Лешко: – О том, что слово не сдержал, – не печалься. Покойники никому помочь не могут, а живыми ваших людей я все равно не пропустил бы. И ты, Конрад Казимирович, не печалься, – дружелюбно хлопнул он по плечу младшего из братьев. – Я лучше сам твоей беде, случись надобность, подсоблю.
Конрад пытливо покосился на рязанского князя. «Правду говорит или так просто сказанул, чтоб умаслить? Хотя зачем ему их умасливать, когда его людей и впрямь больше числом?»
– Помогу, помогу, можешь не сомневаться, – засмеялся тот.
– Хорошо бы, – сдержанно ответил мазовецкий князь и тут же поинтересовался как бы невзначай: – Даром или земель взамен попросишь, как те орденские братья, которые у меня гостили?
– Считай, что совсем даром, как доброму соседу подобает, потому как мне такие буяны тоже ни к чему. Только не дело это – о таких серьезных вещах в шатре разговаривать. Они степенства требуют, рассудительности. Лучше бы вы ко мне в Киев погостить приехали, заодно мое венчание на царство отпраздновали, а уж там мы и решили бы все.
– Это… плен? – побледнел Лешко.
– Хорош же я буду, – улыбнулся миролюбиво Константин. – Сам гостей зазвал и тут же их в полон взял. У меня, в отличие от тех рыцарей, крест не на корзне, а в душе, так что ты меня, Лешко Казимирович, такими подозрениями понапрасну не обижай. И тайного смысла в моих речах нет. Я ж по-простому в гости приглашаю. Теперь все равно зима метелями вьюжит. Чего вам там в Кракове да в Плоцке рассиживаться? Вот я и подумал, отчего бы добрых людей в гости к себе не зазвать.
– Так ведь Киев – не твоя вотчина, – выказал осведомленность в русских делах Лешко.
– А я там долго и не пробуду, – пояснил Константин. – Корону только на главу свою грешную вздену, чтоб поторжественнее, в храме Святой Софии, да и обратно в Рязань подамся. А заодно и с родичем своим перемолвитесь. Я про Василька с Волыни говорю, – тут же пояснил он, заметив, как братья вновь озадаченно переглянулись.
– Так ведь писал он нам, что… – начал было Конрад, но Лешко тут же перебил мазовецкого князя, быстро заметив:
– Но вначале нам надо проехать обратно к своим людям, растолковать им все, отправить обратно, а там уж… – И он пытливо уставился на рязанского князя.
– Само собой, – ни секунды не раздумывая, согласился с ним Константин. – Опять же людишек подобрать к себе в свиту. Двумя-тремя слугами тут не отделаться, верно? Уж полусотню всяко с собой надо брать, не меньше. А я как раз в Галич наведаюсь, чтоб к приезду дорогих гостей все покои для них приготовили, ну и о прочем позаботились.
Успокоенные братья вновь переглянулись.
– Ну так как мы с вами договоримся? Через две седмицы смогу я вас в Галиче увидеть или не поспеете?
И снова братья переглянулись, но на этот раз, чуть ли не впервые за всю свою жизнь, младший не стал дожидаться решения старшего.
– Поспеем, – твердо произнес Конрад и, с легким вызовом посмотрев на нахмурившегося Лешка, еще раз повторил: – Обязательно поспеем.
Они приехали даже чуть раньше оговоренного срока, но пировали в Галиче недолго – всего-то дней пять.
– Иначе дороги развезет, – пояснил Константин свою необычайную спешку.
В Киев князья ехали не торопясь, но и не мешкая. Только один раз пришлось им задержаться на пару дней в Луцке, где они по просьбе Константина посвятили в рыцари венгерского королевича Коломана. Там же к ним присоединился Василько, который после гибели на Калке старшего брата Даниила стал полновластным властителем Владимир-Волынского княжества.
Особых пиров по случаю такого торжественного события Константин не закатывал и долго не прохлаждался. Повеселились вечерок и хватит – пора в дорогу, в некогда пышную и величавую, а ныне порядком захиревшую и потрепанную столицу Киевской Руси.
Рядом с ним бок о бок ехали краковский князь Лешко Белый, его брат Конрад Мазовецкий, Василько и венгерский королевич Коломан.
Князь Константин посвящал его в рыцари не просто так, по доброте душевной. Были у него далеко идущие планы в отношении этого застенчивого узкоплечего мальчика. Еще когда Константин только-только прибыл в освобожденный от венгров, крестоносцев и бояр князя Бельзского Галич, он уже в первый вечер совместной трапезы стал присматриваться к королевичу. Торопиться было ни к чему, так что рязанский князь не спешил, стараясь получше ознакомиться с характером принца. Лишь на третий день, все уяснив, он приступил к действию, благо что в толмаче на сей раз нужды не было – мальчик хорошо говорил по-русски.
Он зашел к Коломану в полдень, недовольно поморщился от едкого запаха лекарств и предложил царевичу совершить небольшую прогулку.
Ехали они недолго, только до центральной площади в нижнем городе. Увидев виселицу, на которой раскачивались пять трупов, в которых Коломан с трудом признал бывших крестоносцев, царевич побледнел и стал медленно сползать с коня.
– У него обморок, княже, – пояснил склонившийся над ним лекарь, которого Константин предусмотрительно прихватил с собой, памятуя, что мальчишка чересчур впечатлителен. – Напрасно ты ему такое зрелище устроил, – слегка упрекнул он рязанского князя.
– Напрасно, Мойша, я никогда не поступаю, – возразил Константин. – Ты мне лучше сделай так, чтобы он взбодрился и непременно был у меня за вечерней трапезой.
Разговор, который Константин затеял сразу после ужина, впрямую касался виселицы.
– По глазам вижу, что ты осуждаешь меня, считаешь жестоким, – начал он. – А как быть иначе? Раз ко мне с мечом непрошеный гость пришел, значит, он должен получить по заслугам. К тому же одному из них – фон Хеймбургу – я и жизнь оставил, и даже выкупа с него не взял. Так и отпустил в Трансильванию, чтобы он всех своих предупредил – на Русь им ходу нет. Жаль, конечно, что ты такой хлипкий, – посетовал он. – Выходит, ты и завтра со мной на охоту поехать не сможешь, – и пояснил: – Дорога-то из верхнего замка одна, через площадь, а там висельники.
– Так они до завтра там висеть будут? – осведомился Коломан.
– Ну, зачем же до завтра. Снимут их нынче, но пустовать она все равно не будет. Крестоносцы кончились, зато твои вои остались. Их у меня побольше будет – десятков пять точно наберется.
– Мой отец мог бы дать за них выкуп, – мрачно предложил Коломан.
– Да какой с врага может быть выкуп, – усмехнулся Константин. – Сегодня ты у него серебро взял, а завтра он, сокрушаясь о нем, обязательно снова с мечом в руке придет. Хорошо, если я вновь его побью, а коли нет? А он ведь не просто мое добро пограбит. Он же моих людей начнет убивать почем зря.
– Они могли бы дать рыцарское слово, что никогда не придут с враждой в твои земли, – горячо произнес королевич. – Я сам могу за них поручиться, если тебе будет недостаточно их слова.
– Понятно, – кивнул головой рязанский князь. – Я до этого часа еще сомневался, а теперь точно убедился. – Он вздохнул и неожиданно спросил: – Читать, небось, любишь?
– Люблю, – потупился Коломан.
Ему почему-то стало немного стыдно за это, будто он сознался в каком-то нехорошем постыдном деянии. Парнишке невольно вспомнился отец. Наверное, потому, что рязанский князь говорил с Коломаном примерно таким же тоном – чуть жалостливым и слегка снисходительным. Но отец, к тому же король, имел право на такой тон, а этот…
Венгерский принц поднял голову и с вызовом повторил:
– Люблю!
– Ну и правильно. А что – дело хорошее, – вдруг отступил назад Константин.
Странное дело, то ли он так глубоко спрятал свои истинные чувства, то ли и впрямь произнес это искренне, совершенно не думая издеваться над своим пленником.
«Да нет, конечно же, издевается, – подумав, решил Коломан. – Что с варвара возьмешь».
И почти тут же опешил, едва не свалившись со стула, когда его собеседник повторил его мысли, словно каким-то неведомым образом ухитрился прочесть их:
– Вот ты сейчас сидишь и думаешь – дескать, варвар этот русич, и что-либо благородное ему чуждо, – медленно произнес Константин, пристально глядя на королевича. – А еще думаешь, что я просто решил над тобой посмеяться, когда спросил про чтение.
– А-а-а… откуда… – начал было Коломан.
– Да у тебя все на лице написано, – добродушно пояснил рязанский князь. – А чтение – дело и впрямь хорошее. Я своему сыну Святославу постоянно повторяю – лучше лишний раз прочитать Аристотеля или Платона, чем на праздной охоте время провести.
Коломан звонко икнул. Он столько раз хотел, точнее, мечтал услышать что-то подобное от отца, но тот этого так никогда и не сказал, постоянно ставя ему в пример брата Белу, крепкого и здорового парня. Тот был всего на два года постарше [76 - Сыновья венгерского короля Андрея II в это время были совсем юными. Старший, будущий король Бела IV, родился в 1206 г., а Коломан – в 1208 г.] , но по виду – на все пять. Читать Бела не любил, зато умел не только охотиться без устали. Конечно, рыцарей своего отца, короля Андрея, он в этом ремесле обогнать еще не мог, зато в своем кругу перепивал всех сверстников.
Да и до женского пола Бела был тоже весьма не прочь, охотно делясь с младшим братцем рассказами о своих похождениях, легенды о которых, по его уверению, уже давно бродили не только по столице, но и чуть ли не по всей Венгрии. Да что там похождения, когда он вот уже несколько лет был женат, причем не на ком-нибудь, а на дочери самого никейского императора Федора Ласкариса [77 - Свадьба королевича Белы и дочери никейского императора Федора Ласкариса Марии (?—1270), состоялась в 1218 г.] . Но это все старший брат. Коломан же был… Эх, да что там говорить.
«С одной стороны, мне все это не больно-то и пригодится, – оправдывался он сам перед собой. – Все ж таки Бела – наследник престола. Но с другой – всякое может случиться. Вон отец тому самый живой пример. Он-то ведь тоже не самым старшим был, а если считать дядю Саломона, умершего во младенчестве, так и вовсе и вовсе третьим сыном моему деду Беле III доводился, а вот поди ж ты, стал королем [78 - Старший сын короля Белы III Эмерих (Имре) I правил после смерти отца с 1196 по 1204 г., но в возрасте 30 лет скончался. После смерти Эмериха престол достался его пятилетнему сыну Ласло (Владиславу) III Дитя, которого его опекун и дядя Андрей (будущий король), вместе с его матерью Констанцией – дочерью короля Арагона Альфонса II, заточил в тюрьму, из которой она бежала, переправившись в Вену, к герцогам Австрийским. Там Ласло вскоре и умер. И тогда пришел черед Андрея II.] . А если и у нас такое приключится? Ох и смеяться тогда надо мной все станут».
И впрямь – у него и с охотой не ладилось – причем не столько страх в душе был, сколько непонятная и даже его самого тревожащая жалость ко всему зверью, а уж про барышень и вовсе говорить не приходится. Но тут хоть на возраст сослаться можно, а с вином оправданий нет. С ним же у Коломана была и вовсе беда – первый кубок еще куда ни шло, а вот со второго уже начинало мутить. Ну разве это дело?
«С другой стороны, вот того же рязанского князя взять, – вдруг подумалось ему. – Уже которую трапезу я с ним сижу, а ведь так ни разу и не видел, чтобы ему слуги в кубок вина доливали. Выходит, одним обходится? Или… Или у него там и вовсе не вино?» – Коломан даже немного вспотел от таких мыслей.
– Хороший ты человек, царевич, – продолжал между тем Константин рассудительно. – Вот только в жизни немного иначе все, чем в книжной премудрости. И люди не всегда похожи на тех, про которых там пишется. Да и глупо это – ждать от врага, чтобы он свое слово сдержал. Вот ты сам представь, что я сейчас все свои полки на твоего отца двину. Неужто они дома усидят и откажутся идти воевать против меня, когда их король позовет. Простить их можно было бы только при условии, ежели бы мы с тобой… – произнес он задумчиво, но тут же энергично тряхнул головой, словно изгоняя глупую мысль. – Да нет, не согласишься ты. Нечего и говорить, – и украдкой покосился на заинтригованного Коломана.
Наступила пауза. Победил в ней опыт – принц первым прервал молчание.
– Если от меня потребуется поступить как-либо против рыцарской чести, то я, конечно, откажусь, – начал он медленно, будто размышляя вслух.
– Зачем же против чести, – искренне удивился Константин. – Я хочу, чтобы они перестали быть моими врагами. А это может произойти только в том случае, если я подпишу с тобой мирный договор.
– Это может сделать лишь мой отец. Я не вправе распоряжаться землями королевства, если ты их потребуешь.
– А если не потребую? – осведомился рязанский князь.
– И размер выкупа тоже не вправе определять, – нашел еще одну причину Коломан.
– А если совсем без выкупа?
– И что же, так ничего и не потребуешь? – не поверил принц.
– Ты знаешь, – задумчиво произнес Константин. – Вот с отцом твоим, королем Андреем, у меня иной разговор был бы, пожестче, чем с тобой. А что я от тебя могу потребовать? – Он мягко улыбнулся мальчику, сидящему перед ним. – Да ничего. Ты ведь правильно говоришь – ни угодьями земельными, ни серебром, ни прочим ты распоряжаться не вправе. Ну, разве что на моей коронации в Киеве поприсутствовать. Пусть все увидят, что ты на нее прибыл. Значит, наши государства в мире находятся. Или даже нет, – оживился он. – Не просто побывать на ней, а и принять участие. Тогда все соседи уверятся в том, что нас рассорить не удастся.
– И это все? – недоверчиво переспросил Коломан.
– А чего же еще? – искренне удивился Константин. – А сразу после нее я всех твоих воинов вместе с Фильнеем и освобожу. Или даже нет, – тут же передумал он. – Мы лучше вот как поступим. Я еще до нее половину выпущу. Должна же быть у тебя свита, хоть и небольшая. Думаю, два десятка будет достаточно. А потом, после подписания договора, и остальные свободу получат. Пойдет такое?
– Такое пойдет, – твердо заявил королевич.
– Слово? – серьезно переспросил рязанский князь.
– Рыцарское! – гордо произнес Коломан и тут же осекся. – Я ведь не опоясан, да и шпор у меня нет.
– Да-а-а, – задумался Константин. – Это меняет все дело. Как можно принимать участие в коронации, не будучи опоясанным. Жаль, жаль, – сокрушенно вздохнул он, подмечая, как вытягивается от огорчения лицо Коломана. – Хотя что это я?! – хлопнул он себя по лбу. – Можно подумать, что я завтра на царство венчаться стану! Времени-то еще сколько угодно. Успеем мы тебя и опоясать, и шпоры надеть.
– А разве у вас на Руси среди… – Коломан смешался, закашлявшись и радуясь, что слово «варваров» он все-таки произнести не успел, в самый последний миг ухватил себя за язык. – Разве среди твоих воинов, – продолжил он, – есть рыцари?
– Ну-у, если исходить из строгих канонов, про которые ты читал, – протянул Константин. – Тогда, конечно, нет. Но это не беда. У меня ведь помимо тебя еще и польские князья будут. Вот они-то тебя и опояшут, чтоб все честь по чести было.
– А подвиг совершить? – почти жалобно спросил Коломан.
– Без подвига никак? – осведомился Константин.
– Если бы я мог одним ударом меча разрубить воина на коне и в доспехах от макушки до низу вместе с лошадью, – прикрыв глаза, начал певуче цитировать Коломан хорошо известные ему строки. – Без труда зараз разгибал четыре подковы, поднимал до головы рыцаря в доспехах, который стоит на моей руке, и съедал бы за обедом четверть барана или целого гуся, тогда да. А так… нет, – произнес он подавленно.
Бедный мальчик чуть не плакал. Так сильно расстроился он оттого, что золоченые шпоры, по всей видимости, уплывали от него навсегда вместе с его хрустальной мечтой.
– Вона как, – подивился Константин, искренне посочувствовав горю принца. – А ты, стало быть, ничего этого не можешь?
– Нет, – честно ответил Коломан. – Да, пожалуй, и никогда не смогу.
– Но ведь ты королевский сын, – возразил рязанский князь, лихорадочно размышляя, что бы такое ему предпринять и что придумать.
– Я не хочу получить рыцарские шпоры только по этой причине, – гордо вскинул голову принц.
– А еще там есть какие-то подвиги? – поинтересовался Константин.
– В бою, – совсем тихо прошептал Коломан. – Но то уже и вовсе не про меня.
– А какие? – спросил Константин.