Чтение 7–й страницы книги ~Заговорщик~

– Коли дело спешное, к чему время зря терять?
– Ну, коли так, то давай зараз о беспокойстве моем поговорим, – согласился Висковатый. – Два дня тому назад у торга холопами Разбойного приказа был повязан Максим Швыдкой, смерд из Торопца, урожденный из черных [17 - Черный люд – это те, кто несет государево тягло. Не служит и не является крестьянином в боярском поместье.] крестьян. На улицах московских он послов от магистра Ливонского позорил охульно, сказывал про обман ими государя нашего, про оскорбления, ими для государя сочиненные. Ну, да ты, Андрей Васильевич, и сам сие знаешь, ибо хулил теми же словами посольство при боярах многих в тот же день, и они слова сии многим людям передали.
– Не хулил, – покачал головой Андрей. – Правду говорил. Комтур Готард Кетлер не желает слова своего держать, выплачивать дань положенную. Вместо этого он намерен Иоанна Васильевича обманывать многократно, дабы себе серебро оставить. Разве это не оскорбление, нашего государя? Разве за это он не достоин наказания? Разве не должен ты, Иван Михайлович, достоинство царя всея Руси уберечь и обмана сего не допустить?
– Ты возводишь хулу на кавалера Кетлера, полагаясь на слова простого смерда?
– Я точно знаю, что это правда, Иван Михайлович.
– На дыбе допрошенный, тот смерд показал, что слова сии охульные слышал он от послов ливонских в ту ночь, когда они стояли на дворе постоялом, в коем он подворником взят с детских лет.
– Вы тут что, разума лишились?! – взорвался Андрей. – Человек из патриотизма старался, о чести государя нашего заботился. А вы его – на дыбу!
– На вопрос же о том, как попал он в Москву ранее послов ливонских, сей смерд показал, что довез его на почтовых лошадях самолично князь Сакульский. Ты, Андрей Васильевич.
– Да, я. Узнав, какая подлость замышлена ливонцами, я решил забрать с собой свидетеля этого безобразия. Сюда, в Посольский приказ ему велел явиться.
– О том упомянутым Максимкой тоже поведано, – согласился дьяк. – Однако же вижу я, что напраслина на послов иноземных возведена со слов смерда безродного, невесть что случайно услышавшего. Сие есть глупости и обман. За обман сей смерд будет бит на площади батогами нещадно, опосля чего прогнан из Москвы прочь.
– Ну-ну, продолжай, Иван Михайлович, – прищурился на него Зверев. – Теперь рискни меня, князя рода Сакульских, так же во лжи обвинить.
– Тебе же, Андрей Васильевич, поскольку ты обманут был смердом сим, от государя нашего порухи нет. Однако же прошу ныне россказни свои прекратить, дабы урону не причинять сношениям русским со странами иными.
– Я точно знаю, что Готард Кетлер обманщик, Иван Михайлович. Он намерен пользоваться верой государя нашего в честность людскую, в верность слову даденному, дабы обманывать его до тех пор, пока русское серебро не удастся безнаказанно украсть.
– Пустые слухи!
– Я знаю это достоверно, боярин. Абсолютно точно.
Дьяк Посольского приказа надолго задумался. Вышел из-за кресла:
– Вот что я тебе скажу, Андрей Васильевич. Делами с иноземцами всеми, сношениями с господарями чужими по указу государя нашего я и токмо я занимаюсь. Не нужно тебе с фантазиями своими в мою епархию забираться.
– Не забывайся, боярин, – предупредил его Андрей. – Не забывай, ты с русским князем разговариваешь. Оскорбление государя нашего я забыть али не заметить не могу! И позора такого для Иоанна Васильевича не допущу!
– Я не ищу с тобой ссоры, княже, – покачал головой Висковатый. – Я лишь предупреждаю. Забудь об этом обо всем. Не лезь в дела моего приказа. Не нужно этого ни мне, ни тебе, ни государю нашему. Оставь. Рад был свидеться с тобой, княже. Передай пожелание здоровья жене своей, княгине Полине, и детям вашим. Прощай.
От Посольского приказа Андрей бегом помчался в Разбойный, отпихнул с дороги холопа, забежал в комнату дьяка… Но здесь было пусто. Князь вернулся в коридор:
– Боярин Иван Юрьевич где?
– Дела у него важные, княже, – узнал Зверева слуга побратима. – В нетутях ныне.
– Найди! Скажи, я пришел, перемолвиться надобно. Немедля!
Тот кивнул, убежал куда-то вниз по лестнице, оставив гостя нетерпеливо ходить от стены к стене.
Боярин Кошкин появился где-то через полчаса: запыхавшийся, в шубе, накинутой поверх шелковой рубахи, на ногах валенки.
– Здрав будь, Андрей Васильевич, давно не виделись. Как кости, отпустило?
– Не до них, друже, – отмахнулся Зверев. – Сделай доброе дело, отдай мне смерда, что твои изверги позавчера повязали. Максимом зовут.
– А-а, этого… Прости, друже, не могу. Ты знаешь, Андрей, люблю я тебя, и отца твоего люблю, на все для вас готов. Но тут права такого не имею. Следствие по делу охальника этого идет, к батогам приговорили. Закон ведь не поломаешь, поперек не попрешь. Ныне даже государь волей своей уложений переступать не дозволяет.
– Нехорошо получается, Иван Юрьевич. Смерд ведь добро сотворить желал, государя и Посольский приказ о напасти предупредить. Я сам же его сюда и доставил. За что же его батогами насмерть запарывать?
– Может, и ни к чему, – пожал плечами дьяк. – Да токмо вдруг важен он всем оказался на диво. И князь Старицкий интересовался, когда ему рот заткнут, и Адашев, писарь царский. Ты вот теперь. Ровно знатного боярина повязали, а не смерда простого. Вот что, Андрей Васильевич… Завтра крикуна этого казнить повезут, так я палачу скажу, чтобы не смертным боем, а с жалостью порол. Опосля велю к тебе на двор отправить. Добро?
– Спасибо, брат, – обнял его Андрей. – Не забуду.
– Ничто. Для чего же братчины нужны, коли не помогать друг другу? Заодно и грех лишний с души сниму, за раба Божьего, невинно убиенного. Теперь извини. Внизу надобен…
Распростившись с побратимом, Андрей вышел на свежий воздух, побрел по дубовой мостовой к Фроловской башне, за которой его дожидался с лошадьми Илья.
– Что же у нас получается? – прикинул он. – Получается, Висковатый защищать царя от бесчестья не намерен. Свидетеля у меня больше нет, он следствием признан лжецом. Да как оперативно сработали! Но вот чего Старицкий и компания не учли, так это того, что слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Слухи уже пошли, их батогами не напугаешь. Интересно, кстати, откуда этот предатель вдруг выплыл? Чего ему-то от дани ливонской надо? Просто нагадить хоть в мелочи пытается? Эх, хочешь не хочешь, в Александровскую слободу ехать надобно. Сами по себе слухи из Москвы туда могут не добежать. Надеюсь, Поля не обидится. Опять я ее, получается, обманул.
Из Москвы они выехали вместе с князем Друцким на следующий день пополудни. Андрей даже успел встретить возок с несчастным Максимкой, вручить ему обещанное серебро и разрешить смерду жить при дворце до тех пор, пока он полностью не поправится. Неприятная штука, конечно – дыба и батоги. Но все же… Два дня мучений – и на всю жизнь богат. Теперь, когда все было позади, бывший служка смог даже пошутить:
– По рублю за кнут получается. Хороший приработок, коли время свободное в достатке.
Проследив, как накрытого кафтаном бедолагу заносят в дом, князь поцеловал жену и поднял холопов в седло. Спустя четыре дня общий отряд двух князей, числом почти в два десятка сабель, спешился у знакомого постоялого двора, сверкающего слюдяными окнами и подкупающего чистотой и порядком.
Утром холопы, получив по три новгородки, были отправлены в слободу – ходить по лавкам, пить пиво, сидеть в кабаках – и везде, где только можно, пересказывать историю про литовское предательство. Андрей засобирался в царский «монастырь» – но не успел. Дверь содрогнулась от сильного удара, открылась, и он увидел…
– Бог ты мой, кого я вижу! Даниил! Адашев! Жив-здоров!
– Я, княже!
Служилые люди шагнули навстречу друг другу, обнялись, дружески похлопывая по спине, по плечам. Разошлись, придирчиво оглядывая.
– Ты возмужал, Андрей Васильевич! Под Казанью воином был, а ныне уж богатырь. Заматерел.
– А ты как, боярин? Как обошлось?
Даниил Федорович Адашев был братом царского писаря Алексея. Но если тот держал в руках лишь перо да бумагу, то Даниил во главе нескольких сотен кованой рати встал под Казанью на пути татарской конницы, атакующей стрельцов Андрея. Разве такое забудешь? Боярские дети полегли все до единого – да только поле битвы в итоге осталось за русскими, и потому добить раненых изменники не смогли, большую часть воинов холопы вытащили живыми. Среди израненных, но дышащих бояр оказался и Даниил Адашев.
– Постой, я сейчас дворню крикну, велю стол накрыть.
– Поздно, княже, – рассмеялся гость. – Я уж велел вина и закуски принесть, хозяин суетится.
– Эк ты поспешил… Да ладно, боярин, сказывай. Как ты, чем занят, как семья, какие замыслы имеешь?
– Дык, какие у меня могут быть замыслы? – развел руками гость. – Все те же, как и ранее. От Казани меня привезли столь мятого, два месяца с постели не вставал. Да еще с год больным был и два – силы опосля восстанавливал. Видел бы ты меня поначалу, Андрей Васильевич! Ноги толщиной с палец были. Руки – как лучинка жалкая. Еле-еле мясо обратно наел. Пока маялся, все войны кончились. Астрахань без меня завоевали, Сибирь сама поклонилась, черемисы тоже. Османов Иван Шереметев [18 - В 1555 году в битве у деревни Судьбищи отряд под командованием боярина Ивана Шереметева числом в 7000 воинов разгромил 60 000 крымскую армию. Как утверждают современники, ужас османов перед этим именем стал настолько неодолимым, что спустя три года, когда при очередном нашествии пленный сообщил татарам, что Шереметев находится в Рязани – одного этого хватило, чтобы обратить всю турецкую армию в бегство.] запугал. Хотел я славы ратной добыть, да не судьба. Не осталось для меня деяний. Вот, сижу возле брата, на удачу надеюсь. Может, куда и направят. А походов более и нет. Мир на русской земле, Андрей Васильевич, вечный мир. Нет более супротив нас достойных врагов.
– Твои бы слова, да Богу в уши, – невольно перекрестился Зверев. – Нечто твою сечу под Казанью государь забыл? Мы же в тот день, почитай, все ямчургеевы сотни истребили!
– Да помнит, Андрей Васильевич, помнит, – махнул рукой гость. – Наградил казной за храбрость.
– Что-то скучно ты о награде говоришь? Награда мала, али славы не хватило?
– Какая слава, коли воином одной сечи оказался? В тот день многие доблесть свою выказали. Кабы хоть воеводой, а то…
В светелку шустрыми зверьками забежали сразу пятеро мальчишек, споро накинули на стол чистую скатерть, поставили кубки, кувшин, блюда с убоиной и рыбой, лотки с заячьими почками, миски с капустой, с грибами – и выскочили наружу, плотно притворив дверь.
– Ну, боярин, – налил вина Андрей. – Давай за встречу!
Они выпили, накололи себе по куску тушеного мяса, прожевали.
– Откуда ты узнал, что я здесь, Даниил Федорович? – полюбопытствовал Зверев. – Случайно, али подсказал кто?
– Да брат и сказал, – легко признался гость. – Помнит, как сдружились мы в осаде. Вечор спросил, помню ли я князя Сакульского? Как я расспрашивать начал, так и указал, где ты поселился. Просил, коли навещу, узнать у тебя кое-что.
«Однако! – мысленно отметил Зверев. – Мы только вчера приехали, ан Адашев уже все знает. Быстро проведали. Или от Москвы проследили? Видать, оказался я кому-то костью поперек горла».
– Сказывал Лешка, в Ливонии у тебя интерес какой-то возник. Интересно ему, насколько сие дело велико стало, чем помочь можно? Сказывал, целиком перекупить готов, коли ты согласишься.
– Перекупить? – не сразу понял Андрей. – Что там покупать-то? Кроме интереса и нет ничего.
– Он, может, и интерес купит, княже. С него станется.
– Ах, вот оно что… – рассмеялся Зверев и снова наполнил кубки. – Интерес. Разве же его продают? Это все равно, как мечту продать, надежду. Сбудется, нет – неведомо, ан без мечты и надежды жизнь тосклива становится. Уж лучше несбывшийся интерес, чем проданный…
Итак, ему предлагали взятку. Предлагали назвать цену, за которую он согласится не портить чужую игру, не будоражить государя и народ скандалами из всеми забытой окраины. Интересно, Адашеву-то с компанией чего там нужно? Надеются поделить уворованную дань? Так ведь Кетлер про русских сообщников ничего не упоминал. Тогда что?
– Брату-то твоему что за прок с этой Лифляндии? Нечто за судьбу епископств тамошних беспокоится?
– Про то не ведаю… – развел руками Даниил. – Отродясь его в этой глуши ничто не привлекало. Может, Лешка просто замириться с тобой желает? Сказывают, ты на него обиду таишь. Оступился он когда-то, слаб волей оказался. Государь простил, а ты не хочешь.
– Ливония-то тут при чем?
– Ни при чем, княже. Он тебе отступного даст, а ты обиды забудешь. К чему на Руси грызня меж преданными слугами царскими?
Похоже, Даниил даже не подозревал, что последние события были связаны с ливонским посольством и обманом, задуманным комтуром Кетлером. Значит, его решили использовать «втемную», просто как общего для двух сторон друга, через которого можно передать мирное предложение. Плату предлагали за отказ князя Сакульского лезть в ливонские дела, и только за это. Хотя, если согласиться – Адашев и его сообщники наверняка перестанут считать Зверева своим врагом. Что за враг, которого можно купить, с которым легко договориться? Причем это будет мир с царским писцом, начальником государевой канцелярии. С тем, кто выписывает приглашения, пропуска, кто всегда может напомнить царю о твоем существовании, предложить на доходную должность.
Соблазнительно…
Взамен от него хотят отказа от планов рассорить государя и Ливонский орден. А значит: поместья останутся в прежней цене, людям не добавится безопасности, государь будет опорочен, попавшись на простую, даже глупую уловку.
Россия так и не добудет Прибалтику, не сможет получить выход к Балтийскому морю.
Не слишком ли много ради дружбы с предателем и пары горстей серебра?
– Нет, друг мой, – покачал головой Зверев. – Мечты и интересы не продаются. Пусть брат твой честно делает свое дело, а я стану исполнять свое.
– Это славно, коли каждый за совесть службу несет! – воскликнул Адашев. – Так давай выпьем за это, друже! Чтобы никогда меж русскими ссор не случалось, а весь гнев их лишь на врагов земли нашей обращался!
– Давай! – согласился Зверев и стукнул своим кубком по краешку его бокала.
– И за дружбу выпьем!
– Не-ет, боярин. За дружбу отдельно!
Выясняли, за что и сколько пить, они до глубокой ночи. Были бы дома – до утра бы решали, а то и еще пару дней. Но хозяин двора ушел спать, заперев кухню, погреб, кладовку, и на очередной призыв веселых друзей служка не смог найти больше ни капли вина. Решили устраиваться на ночь. Князь уложил боярина рядом с собой – а утром обнаружил, что его уже нет. То ли проснулся раньше, то ли вечером на свежий воздух потянуло.
– Хороший мужик – боярин Даниил Федорович, – подвел итог Андрей. – Жалко, в семье не без урода.
Оставшись без холопов, опять отправленных делиться в слободе вестями про ливонских послов, князья до вечера дрались на саблях – не насмерть, конечно, а для тренировки, запивая развлечение хмельным пивом. Зверев думал, что старику придется сделать скидку на возраст – но тот оказался опытным воякой и слабость руки с лихвой компенсировал сложными фехтовальными приемами. Только уворачиваться успевай.
Ночью же, запершись в светелке, Андрей опять прошел врата крови, чтобы глянуть на мир глазами комтура и выяснить, что случилось с ним за последние дни.
Время оказалось потрачено напрасно: посольский обоз еще не добрался до Москвы.
Следующий день прошел в игре с ножами и кистенями – чем еще заниматься, коли дел никаких не намечается? После обеда Зверев показал Юрию Семеновичу, как сподручнее действовать бердышом. Тот немного побаловался, но стараться не стал. Изобретение Андрея ему не понравилось – рука за долгие годы срослась с саблей.
В сумерки на постоялом дворе стали собираться веселые хмельные холопы – полученные деньги они явно использовали по назначению. Пахом велел хозяину накрывать стол в трапезной, потчевать нагулявшуюся свиту. Князья же поднялись к Друцкому – перекусить за отдельным столом. Но едва они помолились и собрались разделывать запеченную в тесте цаплю, как в дверь постучали, просунулся незнакомый смерд:
– Прощения просим, бояре. Не здесь ли князь Сакульский ночевать изволит?
– Нет, не здесь, – отодвинулся Андрей. – А что у тебя к нему за нужда.
– Боярин Кошкин Иван Юрьевич прибыл, срочно к себе зовет. Надобность у него какая-то. Здесь рядом, через двор всего.
– Странно… – поднялся Зверев. – Извини, княже. Коли дьяк сюда примчался, приказ бросил, значит, случилось что-то серьезное.
– Я провожу, княже, – подобострастно поклонился слуга.
– Жди здесь… – Андрей буквально на секунду заскочил в свою светлицу, накинул поверх ферязи стеганый, подбитый енотом налатник, на голову поверх тафьи насадил треух, опоясался, вышел в коридор: – Показывай дорогу.
На улице было черно – ни зги не видно. Возможно, свет из маленьких окошек постоялого двора и позволял кому-то что-то различить. Но для этого глаза должны были хорошо привыкнуть к темноте – а Андрей после яркого трехрожкового канделябра практически ослеп.
– Постой, ты где? – окликнул он ушедшего вперед проводника. – Проклятье! Подожди немного…
Остановившись и закрыв ладонями лицо, он быстро прочитал заговор на кошачий глаз, опустил руки. День не наступил, но мир вокруг выпучился из беспросветной мглы, став хотя бы серым. Сараи, столбы, ворота, копешку сена возле конюшни, ворота он различал. А вот смерда – почему-то нет.
– На улицу, что ли, двинул? – Андрей ускорил шаг, толкнул калитку, вышел на середину накатанной до зеркального блеска улицы: – Эй, человек, ты где?!
– Это он… Он… – докатился шепот до его обостренного заклинанием слуха.
От забора напротив отделились две фигуры, еще пара появилась справа, скрипнул снег за спиной: кто-то отрезал его от калитки.
– Да где же ты, провожатый? – не так уверенно переспросил князь, двинулся вперед, к парочке, в которой каждый был выше его почти на голову. Ладони крест-накрест легли на рукояти ножа и сабли. – Отзовись!
– Я здесь, – глумливо хохотнул ближайший «прохожий», послышался шелест стали. Андрей качнулся вправо, пропуская мимо вполне ожидаемый удар, рванул оружие, первым же стремительным движением скрещивая его, словно ножницы, на горле убийцы. В лицо ударили брызги, пахнуло влажным теплом. Второй тать ударил чуть запоздало, но сильно. Князь повернулся боком, инстинктивно втягивая живот. Сабля его оказалась слишком высоко, и чтобы закрыться, и чтобы ударить, а вот косарь – как раз за спиной противника. Зверев со всех сил пырнул врага под лопатку, мысленно молясь, чтобы на том не оказалось кольчуги, крутанулся, прыгнул навстречу остальным душегубам. Они уже соединились – трое на одного, – и Андрей резко присел, посылая правую ногу вперед. Натоптанный снег оказался скользким, он упал на спину – но ногой попал по ступне левого убийцы. Тот рухнул вперед – осталось только подставить ему косарь под подбородок. Не вставая, князь рубанул ближайшего врага по голени, откатился, попытался встать – тут на него напрыгнул последний тать, ударил ножом в шею, но в темноте чуть скосил с ударом и, попав по свисающему краю треуха, сорвал его с головы. Андрей снова опрокинулся, ударился головой о ворота.
– Н-на! – В этот раз нож был нацелен в глаз, но его удалось отвести саблей. Послышался шелестящий посвист, князь поспешил соскользнуть пониже. Грузик кистеня с грохотом врезался в забор, тать отдернул оружие, замахнулся снова. Андрей, извернувшись набок, резко рубанул навстречу саблей. Сталь и запястье убийцы соприкоснулись – и кистень, разбрасывая из застрявшего в петле обрубка капли крови, отлетел в сторону.
– Ты что же это сделал, выродок? – как-то растерянно пробормотал тать. – Зачем?
– Хобби… – Андрей снизу вверх, как привык поступать с одетым в доспехи врагом, ударил его в живот.
Наконец он встал, откинул полешко, коим оказалась подперта калитка, вошел обратно на двор, добрел до крыльца, поднялся, толкнул дверь и упал внутрь…
– Эк ты неудачно, Андрей Васильевич, – привел князя в чувство заботливый голос Пахома. – Нехорошо получилось, обидно.
– Что там? – открыл глаза Зверев. – Я долго без сознания? Меня сильно порезали?
– Налатник – так просто в куски, княже, – сообщил дядька. – Ферязь попортили знатно, прямо по шитью. Теперича не одеть будет. Сапог вот тоже испорчен.
– Хватит тряпье жалеть, злыдень! Со мной что? Сильно ранен?
– На брюхе порез длинный, но неглубокий. За неделю затянется. На плече дырка, ухо порезано, синяков несколько.
– И все? Почему же я сознание потерял?
– Ты, княже, как вошел… А сапоги-то все в крови. Ну, поскользнулся, да головой и об столб, что лестницу подпирает. Сказываю же, неудачно вышло. С пятью татями управился, а тут на ровном месте чуть голову не потерял. Обидно, мыслю.
– Давно я без сознания?
– Дык, с вечера и лежишь. Уж часа два как.
– Тьфу, а я уж подумал… – дернулся было Зверев, но Пахом тут же прижал его грудь ладонью:
– Не шевелись, княже, рана на брюхе разойдется. Надобно хоть ночь перележать, дабы запеклась. Да еще пару дней резко не шевелиться. Ты лежи, Андрей Васильевич, лежи. А чего надобно, я принесу.
– Что с татями, не знаешь?
– Троих ты, батюшка, порешил, один с ногой увечным останется, еще один дышит, но слаб и кровью истекает. Мыслю, вскоре преставится.
– Князя Друцкого позови! Надобно хоть одного живым оставить. Спросить надобно, кто послал уродов.
– Дык, княже, Юрий Семенович первым делом за спрос взялся. Как тебя сюда донесли, так он зараз в сарай к татям и побег с двумя холопами.
– В сарай?
– Так не в дом же их нести, душегубов.
– И то верно, – признал Андрей. – Ну, коли мне вставать нельзя, тогда свечи задуй. Заснуть попытаюсь.
Но сон не шел, в голове из угла в угол бродили всякие думы. Бродили, но никак не складывались.
Когда смерд из Торопца начал рассказывать про ливонцев неприятные вещи – его повязали в тот же день, и сам царский писец, и лично князь Старицкий, двоюродный брат государя, не поленились истребовать для него страшной кары.
Заботились о чести послов? Может быть.
Когда князь Сакульский не успокоился и приехал сюда, его проследили – значит, нервничали. В первый же день попытались подкупить. Не получилось – решили и вовсе убить. Зачем? Почему? Из-за кусочка суши с полунищим населением, хозяева которого даже дань толком собрать не могут? Ладно бы, ливонцы так свои земли от завоевания спасти пытались – а то ведь свои вредят, царские любимчики. Подкуплены? Тоже непохоже. Нищей Ливонии такие высокопоставленные бояре не по карману. Неужели просто из желания России навредить стараются? Не хотят, чтобы она к Балтике вышла, на ее берегах закрепилась?
И как ни крутил Андрей эти мысли, иного мотива, кроме природной подлости и русофобии, в Старицком, Адашеве и компании он найти не мог. Отчего желание довести дело до конца только крепло.
Через два дня, вскоре после заутрени, в час, когда ливонское посольство выехало из Москвы, направляясь в Александровскую слободу, князь Андрей Сакульский вошел в ворота крепости. Его пытались остановить три раза, но выданная в прошлый визит грамота играла роль «золотого ключика», мгновенно устраняющего все преграды.
Всероссийский игумен пребывал у себя в келье – в той самой светелке, в которой уже не раз принимал князя. Он беседовал с людьми простецкого, купеческого вида – в одежде опрятной, даже дорогой, но не столь броской, как у большинства служилых людей. Ведь каждый боярин, а уж тем более князь стремился подчеркнуть богатство свое и своего рода. Купцы, особенно вне родных селений, старались вести себя поскромнее.
– Андрей Васильевич? – увидев гостя, чуть приподнял брови государь. – Рад, что не забываешь о моем приглашении. Проходи. Вот, знакомься, это Иван Нос, – указал он на грузного мужика в рубахе и армяке, с большой красной бульбой между глаз. – А это Федор Христианин. – Второй гость, с ярко-рыжей бородой и множеством оспин по лицу, предпочитал носить шелковую рубаху, атласные шаровары и синий зипун с белыми шнурами по швам. – Это Арей Ласточкин и Михайло Смоленский…
– Хорошего вам дня, добры люди, – коротко кивнул Андрей.
Реакция князя заметно разочаровала [19 - Иван Нос и Федор Христианин – мастера хорового пения из основанной Иваном Грозным консерватории. Первые русские знаменитые певцы, известные историкам. Не знать их в XVI веке – это все равно, что не знать Хворостовского или Баскова сейчас.] царя, он чуть сморщил губы, взял с пюпитра мелко исписанные листы мелованной бумаги, роздал мужикам:
– Ступайте, учите. Князь, вижу, о чем-то известить меня торопится. Да благословит вас Господь. Жду вас послезавтра, сразу после службы.
«Ого, – мысленно удивился Зверев. – Оказывается, смерды здесь частые гости!»
– Чем обязан твоему вниманию, княже? – перебил его думы Иоанн. – Нечто ты решил желания мирские, суетные отринуть и Руси нашей себя без остатка посвятить?
– Прости, государь, – склонил голову Зверев, – не способен я на самоотречение, равное твоему или избранных слуг твоих. Слаб душой, о княжестве, о жене, о детях своих забыть не могу. Сын у меня вот летом родился. Как от него отречься, как забыть?
– Что же, Андрей Васильевич, понимаю, – повел бровями Иоанн. – Каждому своя юдоль свыше дана, не нам в промысел Божий вмешиваться. Заветы главные ты хранишь, плодишься и размножаешься, как Господь завещал. Сия стезя для рода людского и промысла высшего тоже важна.
– Но и про интересы государевы я не забываю, – вскинул голову Андрей. – Ведомо мне стало, что магистр Ливонского ордена и послы его намерены тебя бесчестью подвергнуть. По слову твоему, во исполнение обязанностей исконных собрали они в землях своих Юрьеву дань. Однако всем им известно, что склонен ты клятвам верить, коли они на кресте или Библии принесены. Посему намерены ливонские кавалеры собранное серебро себе оставить, тебя же пустыми обещаниями обмануть, бессмысленными переговорами запутать, время оттянуть, а как момент слабости русской настанет, так и вовсе от клятвы отказаться. В хитрости своей они уверены, а над честностью твоей насмехаются. О сем я тебя решил предупредить, дабы ты знал, с кем имеешь дело и позора мог избежать. Не поддавайся глупому обману, Иоанн Васильевич, не попадись в ловушку предательства. Не верь ливонцам! Заставь их подтвердить свое подданство и заплатить положенные подати полностью.
– Суровое обвинение, княже, – поджал губы царь. – Видать, есть у тебя доказательства верные, кои никто опровергнуть не в силах?
– У меня нет доказательств, государь. Но я знаю об этом совершенно точно.
– Вот как… – задумчиво пригладил бороду Иоанн. – Стало быть, Андрей Васильевич, ты предлагаешь мне поставить под сомнение клятву магистра христианского рыцарского ордена Вильгельма Фюрстенберга, его комтура Готарда Кетлера, всего посольства, определить судьбу населения лифляндского, будущее его и страны нашей, рискнуть добрым именем своим, полагаясь лишь на пустые, не подкрепленные ничем слова? Ты ведь понимаешь, княже, как обязан я буду поступить, коли обвиню во лжи послов ливонских и самого магистра? Сколь велика будет ответственность моя пред Богом и людьми, коли опосля ошибка какая всплывет?
– Это не пустые слова, государь, – вскинул подбородок Зверев. – Это слово князя Сакульского. Оно подкреплено честью моей и честью всего моего рода!
В этот раз государь задумался надолго. Минуты через три он взялся за колокольчик, что стоял на подоконнике, тряхнул им, а когда приоткрылась дверь, кратко распорядился:
– Адашева ко мне!
Царский писарь пребывал где-то неподалеку, явился почти сразу – и с порога уставился на Зверева змеиным немигающим взглядом. Казалось, еще чуть-чуть – и он прыгнет, вцепится зубами, впустит в жилы свой смертоносный яд.
– Ныне, Алексей Федорович, посольство ливонское прибыть должно. С недоимками за сорок девять лет. После того, как они серебро по счету в казну сдадут, на следующий день ко мне их проводишь.
– Слушаю, государь, исполню в точности. Коли же они…
– Никаких «коли», – спокойным тоном, но жестко отрезал Иоанн. – Я приму посольство только после того, как дань попадет в казну.
– Слушаю, государь. – Писарь наконец оторвал взгляд от князя, поклонился и попятился за дверь.
– Тебя же, князь, прошу вернуться в свой московский дом, – ровным голосом продолжил правитель. – Передай от меня пожелание здоровья княгине, с детьми своими любимыми побудь. Они ведь поди, соскучились. Пусть отцу родному порадуются. Ступай.
Эти ласковые слова означали только одно: домашний арест.
Как известно, все, что делает государь всея Руси, направлено на благо подданных. Андрей проникся этой истиной, когда, вернувшись домой, поднял сына на руки в тот самый день, когда у мальца прорезался первый зуб. Кабы не «арест» – не застал бы он этого момента, разве что из письма узнал. Как не увидел бы и первых шагов своего сына. И ремонта в левом крыле дворца не закончил бы, и печь не облицевал бы завезенными с Камы цветными глазурными изразцами, и хлев бы не обновил. Коли хозяина из дома не дергать – ему тут всегда работа найдется. Тем более, на таком обширном подворье, что досталось князьям Сакульским.