Чтение 7–й страницы книги ~Русский щит~

Воеводы ждали приказа князя. Но Юрий Игоревич колебался. Бросить в сечу засадный полк, спрятавшийся в дубраве, чтобы снова отогнать лучников? Но ведь именно так погибли вырвавшиеся вперед дружинники Олега Красного… Трубить отступление и уводить уцелевшую конницу? Но тогда погибнет пешее ополчение, никто не спасется. По прежним битвам с половцами известно, что быстрые степные наездники не выпускают добычу из рук, настигают отступающих на свежих запасных конях и вырубают саблями… Нет, так нельзя! Нужно во что бы то ни стало продержаться до темноты! «Но тогда, – думал Юрий Игоревич, – нужно еще раз отогнать лучников…»

И рязанский князь бросил в сечу свой засадный полк.

Запели боевые рожки. Ломая ветки, вынеслись из дубравы застоявшиеся кони. Племянник рязанского князя – Роман Ингоревич – вел полк на врага.

Врассыпную бросились татарские лучники, спеша укрыться за спинами тяжело вооруженных воинов из тумена самого Батыя – «железнобоких», как их называли почтительно в татарском войске. Засадный полк не сумел преодолеть их многотысячную толщу и после яростной сечи отступил обратно в дубраву. Отчаянный бросок засадного полка не переломил хода битвы: не по назначению была истрачена его сила, не для решающего удара по утомленному врагу, а по горькой необходимости. Не осталось больше у Юрия Игоревича свежего войска.

Снова накатились волны татарских лучников, а потом на большой полк навалилась вся конница.

В копья встретили рязанцы конную лаву, бились зло, упорно. Много воинов Батыя погибло в этой сече. Но слишком неравными были силы. На смену утомленным Батый посылал новые тумены.

И дрогнули рязанцы, начали отступать.

Немногие из пешцев сумели добежать до дубравы или до спасительных оврагов. Но сам Юрий Игоревич с остатками конных дружин ушел от погони. Прорвался и засадный полк. До ночи Роман Ингоревич отбивал в дубраве приступы татар, а в темноте вывел полк на рязанскую дорогу.

По пути к засадному полку присоединялись уцелевшие воины из других полков – окровавленные, в изрубленных доспехах, на загнанных, тяжело дышавших конях. Многие были пешими и шли из последних сил, держась за стремена всадников. Среди пешцев оказался и ополченец Тиша. Прижимая к груди обвязанную тряпицей руку, он недоумённо спрашивал:

– Как же это мы, а? Крепко ведь бились, крепко, а что вышло-то?

Воины, шагавшие рядом, тоскливо вздыхали.

– Старика нашего убили. Хороший был старик, – продолжал Тиша. – Маленький такой, седенький, а духом – крепок. Как начали отходить, крикнул я ему: «Беги, дед, убьют ни за что!» А он глазами этак сверкнул, отрезал: «Стар я от ворога бегать, непривычен!» И пошел с рогатинкой вперед, один против тысячи… Смяли его конями… А мы вот живы… Как это так?

И Тиша безнадежно махнул рукой.

Кто-то из ратников положил ему руку на плечо, сказал:

– Не горюй, парень! Еще не конец. Велика Русь, Рязань только край ее. За все отплатим ворогам: и за деда твоего, и за иных павших. Худое видели и хорошее увидим. Не может быть для Руси конечной гибели. Так-то, парень!

=2=

Вечер и ночь простояло войско Батыя на поле битвы. Татары добивали ножами раненых рязанцев, обирали павших, делили добычу. Невеликой оказалась добыча, а крови за нее было пролито неожиданно много. Сотники и тысячники пересчитывали воинов, и к исходу ночи хан Батый уже знал, скольких людей и коней недосчиталось войско. Бородатые русичи оказались опасными врагами, победа над ними далась дорого.

Утром зашевелился татарский стан. Во все стороны поехали разведчики дорог – юртджи. Они быстро нашли след отступавшего засадного полка. В погоню за ним хан Батый послал хана Байдара с целым туменом войска. Но начавшийся снегопад и дремучие леса между реками Порой и Раковой укрыли беглецов.

Два дня пробиралась конница хана Байдара по сугробам, по лесным чащобам, где не было ни деревень, ни проезжих дорог, и повернула обратно, потеряв немало воинов в волчьих ямах, а то и просто замерзшими в снегу.

Напрасно оправдывался хан Байдар, жалуясь Батыю, что нигде не мог найти проводников, – предводитель татарского войска прогнал незадачливого хана в обоз. Однако сам пошел к Рязани не через леса, а дальним, кружным путем – по реке Проне.

Пронский князь Всеволод Михайлович, не надеясь на силу своей немногочисленной дружины, ушел на север, к Коломне. Татарское войско сожгло покинутый жителями город Пронск и по льду реки двинулось к Рязани, опустошая прибрежные села и деревни.

Рязань готовилась к обороне.

Ко всем воротам столицы Рязанской земли – Старым Пронским, Новым Пронским, Исанским – тянулись обозы с продовольствием, подъезжали боярские дружины, приходили толпы мужиков из пригородных сел. Князь Юрий Игоревич, благополучно прибежавший в Рязань, тотчас разослал гонцов по волостям и малым градам, сзывая людей в осаду.

Многие, не дожидаясь зова, приходили сами с семьями и имуществом. Крепкие стены Рязани не раз спасали людей от нашествий. Надеялись люди отсидеться за стенами и от татар. Воеводы обнадеживали, что татары-де – такие же степняки, как половцы. А половцы, как известно, больших городов приступом не брали: пограбят и отскочат обратно в Дикое Поле. Да и то верно: с луками да сабельками на Рязань не попрешь – твердыня!

Привалился город Рязань к немыслимо крутому береговому обрыву, а с остальных сторон огорожен великими валами. На много сажен поднялись валы над глубокими рвами, а еще выше – стены из дубовых бревен, башни с бойницами. Зимой во рвах не было воды, но обледенелые откосы валов становились еще неприступнее.

И оборонять город еще было кому. Все горожане, от мала до велика, взялись за оружие. Мужики из окрестных деревень пополнили ополчение. Подоспели рати из малых рязанских градов: Зарайска, Борисова-Глебова, Переяславля-Рязанского. Засадный полк Романа Ингоревича, пополненный ратниками других разбитых полков, тоже пришел в Рязань. Для Юрия Игоревича в том была радость: молодой Роман Ингоревич слыл твердым и опытным воеводой.

Кипела, гомонила Рязань.

Тысячи людей копошились на валах и стенах, подновляли укрепления, подносили к бойницам стрелы, камни, глыбы смерзшейся земли, золу и песок, чтобы слепить приступающих татар.

В кузницах неумолчно стучали молоты, гудело в горнах тугое пламя, пар со свистом вырывался из кадушек с водой, куда опускали для закалки откованные мечи. Насаживали на крепкие березовые древки жала копий, точили наконечники для стрел. Из полков приходили здоровяки-десятники, охапками уносили оружие.

Князь Юрий Игоревич почернел от забот, от бессонницы. Не смотрел – сверкал глазами, говорил жестко, отрывисто, возражений не терпел. По всему городу сновали доверенные люди князя: ближние дружинники, воеводы, тиуны. Властно повел себя князь. Боярским и купеческим добром распоряжался как своим собственным, все оружие велел свезти на свой двор. Бояре заворчали было (дорогонько оружье-то, иная кольчуга табуна коней стоит!), да прикусили языки: на соборной площади по приказу киязя смахнули голову боярину Стару, припрятавшему воинский запас…

Тревожно было в городе.

Леденящим шепотком ползли слухи о гибели пронских городов, о поголовной резне, учиненной татарами в неукрепленном селе Добром Соте, о сече на валах Ольгова-городка, последней крепости перед Рязанью. Кое-кто подумывал, что лучше отбежать в мещерские леса, там пересидеть беду, а не пытать счастья в осаде. То ли выстоит Рязань, толи нет, а леса – они завсегда укроют! Немного было таких слабодушных, но все ж таки были. Княжеские дружинники силой задерживали беглецов в воротах, отправляли на стену, к бойницам.

А пример робким подал не кто иной, как сам пастырь духовный – рязанский еписком. Ночью неслышно распахнулись ворота епископского подворья, что у Успенского собора, гнедые кони вынесли на улицу закрытые черные сани. Два десятка всадников в монашеских рясах, но со щитами и копьями в руках, ехали следом. Стража у Старых Пронских ворот не посмела задержать епископского выезда, послушно отомкнула тяжелые засовы. Епископские сани растворились в темноте. Много было потом разговоров в Рязани. Нашлись люди, которые будто бы сами слышали совсем не апостольские слова, произнесенные епископом перед отъездом: «Не красен бег, но здоров!» А может, и наговаривали люди на отъехавшего, кто знает?..

Хан Батый со всем своим воинством, с осадными орудиями и обозами приступил к Рязани 16 декабря, в день пророков Аггея и Даниила. Князь Юрий Игоревич, его племянник Роман Ингоревич, ближние бояре и воеводы стояли на башне Старых Пронских ворот, смотрели, как, разливаясь будто черная вода в половодье, накатывается по льду Оки-реки на город несметная татарская сила.

Набатно загудели колокола рязанских соборов.

На их призывный гул выбегали из домов дружинники и горожане, карабкались по крутым лестницам на стены. На узкой улице, примыкавшей к Старым Пронским воротам, выстроился конный полк Романа Ингоревича. Кони первого десятка упирались мордами в воротные створки, слизывали шершавыми языками иней с дубовых брусьев. В другое время обратили бы внимание на этот иней, потому что верная примета есть: иней на Аггея – к теплым святкам. Но нынче другое занимало людей. Дружинники тихо переговаривались:

– В поле, что ли, выходить будем?

– Да нет, куда там, у татар – сила!

– А полк-то весь тут…

Поглядывали на полкового воеводу Нелюба. Воевода сидел в седле недвижимо, в окладистой бороде – снежинки, взгляд из-под насупленных бровей сердитый. Такого не расспросишь!

Простучав сапогами по мерзлым ступенькам, на башню взбежал дозорный. Протиснулся, расталкивая плечом бояр, к князю Юрию Игоревичу:

– Княже! Обоз подходит по реке… Саней пятьдесят с осадным запасом… Стража при обозе малая… Не ровен час, перехватят татары наш обоз!

– Обоз, говоришь? Где? – заволновался князь.

– А вон тамо… Из-за поворота выползает…

Вмешался Роман Ингоревич:

– Нельзя отдавать обоз, нельзя! Дозволь, княже, вывести полк. Задержу татар хоть на малое время, пропущу обоз в ворота. Дозволь!

Юрий Игоревич заколебался. Опасно, ох как опасно! Не ворвались бы татары в град на плечах Романовых дружинников… Но и полсотни саней с осадным запасом – тоже богатство немалое, жалко отдавать…

– С богом! Выводи полк!

Полк Романа Ингоревича выехал из распахнутых ворот, спустился к реке, наперерез татарским сотням. Те приостановились, накапливаясь.

Обозные мужики нахлестывали лошаденок, торопясь проскочить в ворота. Вот обоз уже совсем близко, под башней. Сани, стуча по бревенчатой мостовой, вкатывались под своды ворот.

Юрий Игоревич нетерпеливо притопывал ногой:

– Скорей, скорей!

Но все сани пропустить не успели. Татары начали теснить полк Романа Ингоревича. Заметались мужики в обозе, в спешке заворачивали лошадей. Сани опрокидывались на скользком съезде. Катились вниз, под ноги набегавшим татарам, кадушки и короба, мерзлые бараньи туши.

С лязгом захлопнулись ворота, и вовремя: татары были уже под самой стеной. Их отогнали стрелами.

Роман Ингоревич сбил свой полк в плотный квадрат, попробовал было пробиться к городу, но отступил перед великим множеством татарской рати.

Долго еще видели со стены рязанцы, как отходит вверх по Оке засадный полк, отбиваясь от наседавших татар короткими злыми наездами. Жалобно пропела, будто прощаясь, полковая труба. Всадники Романа Ингоревича скрылись в лесу за рекой.

Кто-то прошептал за спиной Юрия Игоревича:

– Ушли… Может, хоть эти спасутся…

Юрий Игоревич молча кивнул. Ни он, ни другие не могли знать, что не пройдет и двух недель, как на заснеженном поле под Коломной поляжет до последнего человека засадный полк, а голову Романа Ингоревича татарский сотник принесет хану Батыю и бросит к ногам…

=3=

К вечеру Рязань была окружена со всех сторон. Велика была Батыева рать. Семь высокородных ханов, потомков великого хана Чингиса, сошлись здесь: Батый, Орду, Гуюк, Менгу, Кулькан, Кадан, Бури. Никогда не видели рязанцы под своими стенами такого немыслимого множества чужих всадников, табунов лохматых степных коней, диковинных орудий на бревенчатых полозьях. Тысячи пленных, подгоняемых плетьми, волокли бревна и вязанки хвороста – заваливать рвы. Татарские лучники, прикрываясь большими щитами, подбирались под самые стены, метко пускали стрелы в бойницы; среди рязанцев уже были убитые и раненые. Против всех трех ворот Рязани стояли в конном строю большие татарские рати – стереглись от вылазок. Но князь Юрий Игоревич строго-настрого приказал воеводам из города ратников не выводить, биться на стенах.

На следующее утро глухо застучали барабаны, привязанные к седлам сотников, у нарядных шатров темников и ханов взметнулись бунчуки из хвостов рыжих кобыл. Татары пошли на приступ. Они остервенело лезли на стены по приставным лестницам, падали, сраженные стрелами, сбитые камнями, ошпаренные кипящей смолой. На смену убитым приходили новые тысячи.

После каждого отбитого приступа пороки обрушивали на город тяжелые каменные глыбы. Но башни и стены Рязани выдержали обстрел. Справились рязанцы и с пожарами, вспыхнувшими от заброшенных через стены горшков с горючей смолой. Женщины и ребятишки стояли с ведрами воды на крышах своих домов, как воины в дозоре. Если пламя все же занималось – набегали мужики с топорами, с баграми, по бревнышку растаскивали горящий дом. Головни, шипя, дотлевали в снегу.

Хан Батый посылал на стены новые тумены, сменяя уставших. Так советовал многоопытный полководец Субудай: если нельзя разрушить стены крепости, нужно измотать силы защитников непрерывными штурмами.

Так продолжалось пять дней. Все меньше оставалось русских воинов на стенах, некем было заменять убитых и раненых. Обессилели рязанцы. Звериная настойчивость татар устрашала, казалась непреоборимой. Время сливалось в непрерывную вереницу изнуряющих схваток, и не было часа, чтобы перевести дух, отложить потяжелевшие мечи и топоры, забыться коротким сном – татары приступали и ночью.

На шестой день татары приступали особенно сильно. Тысячи приставных лестниц облепили стены, на которых осталось совсем мало защитников. Густо, зло полезли воины свежих туменов Кадана и Бури.

Не устояла Рязань! Сразу во многих местах поднялись на стены татары, сбили засовы с городских ворот. Конница хана Батыя потоком вливалась в Рязань. Рязанцы, дорого отдавая свои жизни, бились на улицах, во дворах, на крышах амбаров, бросались навстречу татарским сотням с отвагой отчаяния.

Возле красно-белых стен Успенского собора встретила свой смертный час ближняя дружина князя Юрия Игоревича. В груде тел татары не сразу нашли князя, а когда нашли – сорвали с павшего обрывки кольчуги, бросили нагого на окровавленный снег.

Татары вышибли бревном двери Успенского собора, волками набросились на спрятавшихся там женщин и детей. В тусклом свете восковых свечей засверкали кривые сабли, кровь потекла по узорным плиткам пола. Насильники стаскивали с убитых одежды, с мясом вырывали из ушей серьги, рубили пальцы с кольцами и перстнями. Над телом рязанской княгини Агриппины, привлеченные блеском богатого убора, дрались два татарских десятника…

К вечеру не осталось в Рязани живых, только дым, да обожженная земля, да пепел, да бездыханные трупы. Некому было плакать по мертвым, некому было схоронить их – все рязанцы равно испили смертную чашу…

Почти неделю простоял Батый на развалинах Рязани. Войско устало от многодневных приступов. Много времени занял подсчет и дележ добычи – Рязань оказалась очень богатым городом.

Писцы хана Батыя пересчитали награбленное, по обычаю отделили одну пятую часть великому хану Угедею, другую пятую часть – самому Батыю и остальным предводителям войска, а оставшееся добро разделили между туменами.

Слуги ханов и темников прятали по сундукам золотые и серебряные чаши, камни-самоцветы, драгоценное оружие, дорогие меха.

Сотники и десятники набивали переметные сумы и повозки одеждой, беличьими шкурками, медной и оловянной посудой, женскими украшениями.