"внутри", так что относительно их потом при случае может возникнуть вопрос,
как они "согласуются" с действительностью.
В самонаправленности на... и постижении присутствие не выходит впервые наружу из какой-то своей внутренней сферы, куда оно вначале замуровано, но по своему первичному способу бытия оно всегда уже "снаружи" при встречном сущем всякий раз уже открытого мира. И определяющее пребывание при познаваемом сущем есть не какое-то оставление внутренней сферы, но в этом "бытии снаружи" при предмете присутствие тоже в верно понятом смысле "внутри", т.е. само собой оно есть как познающее бытие-в-мире. И опять же, внятие познаваемого есть не возвращение схватывающего выхождения наружу с добычей назад в "камеру" сознания, но во внимании, сохранении и удержании познающее присутствие остается в качестве присутствия тоже снаружи. В "простом" знании о бытийной взаимосвязи сущего, во "всего лишь" представлении его, в "только думании" о нем я не менее снаружи при сущем в мире чем при исконном постижении. Даже забывание чего-либо, когда по видимости всякое бытийное отношение к прежде познанному стерто, надо осмыслить как модификацию исходного бытия-в, равным образом всякий обман и всякое заблуждение.
Показанная взаимосвязь фундирования конститутивных для познания мира модусов бытия-в-мире делает ясным: в познании присутствие достигает нового статуса бытия к всегда уже открытому в присутствии миру. Эта новая бытийная возможность способна оформиться в самостоятельную, стать задачей и в качестве науки взять на себя руководство бытием-в-мире. Но ни познание не создает впервые "commercium" субъекта с миром, ни такое "соmmercium" не возникает из воздействия мира на субъект. Познание есть фундированный в бытии-в-мире модус присутствия. Поэтому бытие-в-мире как
основоустройство требует предварительной интерпретации.
Третья глава
Мирность мира
= 14. Идея мирности мира
вообще
Бытие-в-мире должно быть сначала сделано видным в аспекте структурного момента "мир". Исполнение этой задачи кажется легким и таким тривиальным, что многие все еще верят, будто вправе от нее отделаться. Что это может значить, описать "мир" как феномен? Дать увидеть, что из "сущего" кажет себя внутри мира. Первый шаг тут перечисление такого, что имеется "в" мире: дома, деревья, люди, горы, звезды. "Вид" этого сущего мы можем обрисовать и происходящее в нем и с ним рассказать. Это однако окажется явно дофеноменологическим "занятием", феноменологически возможно вообще иррелевантным. Описание остается привязано к сущему. Оно онтично. Искомо же все-таки бытие. "Феномен" в феноменологическом смысле был формально определен как то, что кажет себя как бытие и бытийная структура.
Феноменологически описать "мир" будет поэтому значить: выявить и концептуально-категориально фиксировать бытие наличного внутри мира сущего. Сущее внутри мира это вещи, природные вещи и "ценностно нагруженные" вещи. Их вещность становится проблемой; и поскольку такая вещность надстраивается над природной вещностью, бытие природных вещей, природа как таковая оказывается первичной темой. Фундирующий все характер природных вещей, субстанций есть субстанциальность. Что составляет ее онтологический смысл? Тем самым мы придали разысканию однозначную вопросную направленность.
Но спрашиваем ли мы при этом онтологически о "мире"? Означенная проблематика без сомнения онтологична. Только даже если ей удастся чистейшая экспликация бытия природы, выверенная по основополагающим тезисам, данным об этом сущем в математическом естествознании, эта онтология никогда не затронет феномена "мир". Природа сама есть сущее, встречающее и раскрывающееся на разных путях и ступенях внутри мира.
Тогда нам надо держаться сперва сущего, при каком прежде всего и обычно держится присутствие, "ценностных" вещей? Не они ли кажут "собственно" мир, в котором мы живем? Возможно, они в самом деле показывают нечто такое как "мир" доходчивее. Эти вещи однако все-таки тоже сущее '"внутри" мира.
Ни онтическое изображение внутримирного сущего, ни онтологическая интерпретация бытия этого сущего не сталкиваются как таковые с феноменом "мир". В обоих этих способах подступа к "объективному бытию" мир, а именно различным образом, уже "предполагается".
Возможно, в конце концов "мир" вообще нельзя рассматривать как определение названного сущего? Мы однако ведь именуем это сущее внутримирным. Не есть ли "мир" просто бытийная черта присутствия? И тогда "ближайшим образом" у всякого присутствия свой мир? Не делается ли тогда "мир" чем-то "субъективным"? Как тогда должен быть возможен еще "общий" мир, "в" котором мы все-таки существуем? И когда ставится вопрос о "мире", какой мир имеется в виду? Ни этот ни тот, но мирность мира вообще. На каком пути застигнем мы этот феномен?
"Мирность"
подразумевает структуру конститутивного момента бытия-в-мире. Последнее же
нам известно как экзистенциальное определение присутствия. Мирность есть
соответственно сама экзистенциал. Когда мы онтологически спрашиваем о
"мире", то никоим образом не покидаем тематическое поле аналитики
присутствия. "Мир" онтологически не есть определение того сущего, каким по
сути присутствие не бывает, но черта самого присутствия. Этим не исключено,
что путь исследования феномена "мир" должен идти через внутримирное сущее и
его бытие. Задача феноменологического "описания" мира настолько не лежит
открыто на виду, что уже ее удовлетворительное определение требует
существенных онтологических прояснений.
Из проведенного рассуждения и частого применения слова "мир" бросается в глаза его многозначность. Распутывание этой
многозначности
демонстрацией имеющихся в виду под разными значениями феноменов и их
взаимосвязи.
1) Мир применяется как онтическое понятие и значит тогда универсум сущего, какое может быть налично внутри мира.
2) Мир служит онтологическим термином и означает бытие сущего, названного под п. 1. Причем "мир" может стать титулом региона, который охватывает всякий раз какую-то множественность сущего; напр. мир значит
просто, как в разговоре о "мире" математиков, регион
возможных предметов математической науки.
3) Мир может быть понят опять же в онтическом смысле, но теперь не как сущее, каким присутствие по своей сути не бывает и какое может встретить внутри мира, а как то, "в чем" фактическое присутствие как вот это "живет". Мир имеет здесь доонтологически экзистентное значение. При этом существуют опять разные возможности: мир подразумевает "публичный" мы-мир или "свой" и ближайший (домашний) окружающий мир.
4) Мир означает наконец онтологически-экзистенциальное понятие мирности. Сама мирность модифицируема в то или иное структурное целое отдельных "миров", но включает в себя априори мирности вообще. Мы задействуем выражение мир терминологически для значения, фиксированного под п. 3. Если оно будет иногда употребляться в первом из названных смыслов, то это значение будет маркироваться кавычками.
Производное "мирный" значит тогда терминологически образ бытия присутствия и никогда таковой наличного "в" мире сущего. Его мы именуем миропринадлежным* или внутримирным.
Взгляд на прежнюю онтологию показывает, что упущению конститутивного для присутствия бытия-в-мире сопутствует перескакивание через феномен мирности. Вместо этого пытаются интерпретировать мир из бытия сущего, которое внутримирно налично, но сверх того ближайшим образом даже не раскрыто, из природы.* Природа - онтологически-категориально
понятая - есть граничный случай бытия возможного внутримирного сущего. Сущее
как природу присутствие может открыть только в определенном модусе своего
бытия-в-мире. Это познание имеет характер определенного размирщения мира.
"Природа" как категориальная цельность бытийных структур определенного
внутримирно встречающего сущего никогда не сможет сделать понятной
мирность.* Но и феномен "природа" скажем в смысле романтического
понятия природы онтологически уловим впервые только из понятия мира, т.е. из
аналитики присутствия.
В том что касается проблемы онтологического анализа мирности мира традиционная онтология движется - если она вообще здесь проблему видит - в тупиковом пространстве. С другой стороны, интерпретация мирности присутствия и возможностей и разновидностей его омирщения должна показать, почему присутствие в бытийном образе миропознания онтически и
онтологически перескакивает через феномен мирности. В факте этого промаха
однако лежит одновременно указание на то, что требуются особые
предосторожности, чтобы добыть для подступа к феномену мирности верную
феноменальную опору, которая воспрепятствует перескоку.
Методическая ориентация тут уже была задана. Бытие-в-мире и соответственно также мир в горизонте средней повседневности как ближайшего бытийного образа присутствия призваны стать темой аналитики. Надо проследить за обыденным бытием-в-мире, и в феноменальной опоре на него нечто такое как мир должно войти в обзор.
Ближайший мир обыденного присутствия это окружающий мир. Разыскание берет путь от этой экзистенциальной черты среднего бытия-в-мире к идее мирности вообще, Мирность окружающего мира (окружающую мирность) мы ищем проходя через онтологическую интерпретацию ближайшего встречного внутри - мироокружного сущего. Выражение окружающий мир содержит в этом "окружающий" указание на пространственность. "Окружение", конститутивное для окружающего мира, не имеет однако первично "пространственного" смысла. Бесспорно принадлежащий окружающему миру пространственный характер проясняется скорее только из структуры мирности. Отсюда становится феноменально видна означенная в = 12 пространственность
присутствия. Онтология впрочем и пыталась интерпретировать бытие "мира"
именно идя от пространственности как res extensa. Крайнюю тенденцию к такой
онтологии "мира", причем в противоориентации на res cogitans, с присутствием
ни онтически ни онтологически не совпадающую, видим у Декарта. Отграничение
от этой онтологической тенденции поможет прояснить предпринятый здесь анализ
мирности. Оно проводится в три этапа: А. Анализ окружающей мирности и
мирности вообще. Б. Иллюстрирующее отличение анализа мирности от онтологии
"мира" у Декарта. В. Окружное окружающего мира и "пространственность"
присутствия.
А. Анализ окружающей мирности и мирности вообще
= 15. Бытие встречного
сущего в окружающем мире
Феноменологическое выявление бытия ближайше встречного сущего производится по путеводной нити повседневного бытия-в-мире, которое мы
именуем также обращением в мире и с внутримирным сущим.
Обращение уже распалось на многосложность способов озабочения. Ближайший вид
обращения есть однако, как было показано, не только лишь внимающее познание,
но орудующее, потребляющее озабочение, у которого есть свое собственное
"познание". Феноменологической вопрос касается ближайшим образом бытия
встречающего в таком озабочении сущего. Для надежности потребного здесь
видения необходимо предваряющее методическое замечание.
В размыкании и развертывании бытия сущее всегда заранее и тоже тематизируется, в собственной теме стоит бытие. В круге теперешнего анализа как предтематическое сущее вводится то, которое кажет себя при озабочении окружающим миром. Это сущее тут не предмет теоретического "миро"-познания, оно потребляемое, изготовляемое и т.п. Как такое встречное сущее оно дотематически входит в поле зрения "познания", которое как феноменологическое смотрит первично на бытие и из этой тематизации бытия со-тематизирует то или иное сущее. Такое феноменологическое толкование есть соответственно не познание сущих свойств сущего, но определение структуры его бытия. Как исследование бытия оно становится однако самостоятельным и выраженным осуществлением понятности бытия, всякий раз уже принадлежащей к присутствию и "живущей" во всяком обращении с сущим. Феноменологически до-тематическое сущее, здесь, стало быть, употребляемое, находящееся в изготовлении, становится доступно в перенесении себя в такое озабочение. Строго беря, эти слова о перенесении себя вводят в заблуждение; ибо в этот бытийный образ озаботившегося обращения нам не надо даже особо переноситься. Повседневное присутствие всегда уже есть этим способом, напр.: открывая дверь, я делаю употребление из дверной ручки. Получение феноменологического доступа к встречающему так сущему заключается скорее в оттеснении теснящих и путающихся толковательных тенденций, скрывающих вообще феномен такого "озабочения", а заодно с ним даже и прямо сущее, как оно само от себя в озабочении для него встречно. Эти коварные промахи прояснятся, если мы теперь исследуя спросим: какое сущее должно стать предтемой и утвердиться как пред-феноменальная почва?
Отвечают: вещи. Но с этим само собой разумеющимся ответом искомая предфеноменальная почва возможно уже упущена. Ибо в этом задействовании
сущего как "вещи" (res) лежит неявно предрешающая
онтологическая характеристика. Анализ, спрашивающий от такого сущего дальше
к бытию, натыкается на вещность и реальность. Онтологическая экспликация
находит так продвигаясь бытийные черты наподобие субстанциальности,
материальности, протяженности, рядоположности... Но встречающее в озабочении
сущее в этом бытии даже доонтологически сразу утаено. Именуя вещи "ближайше
данным" сущим, делают онтологический промах, хотя онтически подразумевают
что-то иное. Что собственно подразумевают, остается неопределенным. Или же
мы характеризуем эти "вещи" как "наделенные ценностью". Что значит
онтологически ценность? Как категориально схватить эту "долю" и эту
наделенность? Не говоря о темноте этой структуры наделенности ценностью,
уловлен ли тут феноменальный бытийный характер того, что встречает в
озаботившемся обращении?
У
юа- №-д-, т.е. то, с чем имеют дело
в озаботившемся обращении (тсро^к;). Но онтологически как раз специфично
"прагматический"
юа- №-д- они оставляли в темноте,
определяя их "ближайшим образом" как "просто вещи".* Мы именуем
встречающее в озабочении сущее средством. В обращении
находимы средство для письма, шитья, труда, транспорта, измерения. Способ
бытия средства следует выявить. Пойдем по путеводной нити предварительного
очерчивания того, что делает средство средством, его применимости.
Одного средства строго беря не "бывает". К бытию средства всегда принадлежит целое средств, где оно может быть этим средством, какое оно есть. Средство по своей сути есть "нечто для того чтобы..." Разные способы "для-того-чтобы" как годность, полезность, применимость, удобство конституируют целое средств. В структуре "для-того-чтобы" есть отсылание чего к чему. Помеченный этим титулом феномен может стать виден в своем онтологическом генезисе лишь в дальнейших анализах. Предварительно следует феноменально иметь в виду многосложность отсылок. Средство, отвечая своему свойству средства, есть всегда из принадлежности другому средству: средство для письма, перо, чернила, бумага, подкладка, стол, лампа, мебель, окна, двери, комната. Эти "вещи" никогда не кажут себя сначала по себе, потом как сумма реалий заполняя комнату. Ближайше встречное, хотя тематически не схваченное, это комната, да и та опять не как нечто "между четырьмя стенами" в геометрическом пространственном смысле, но как средство
для жилья. Из нее кажет себя "обстановка" в этой последней каждое
"отдельное" средство. До него всегда уже открыта какая-то целость средств.
Всегда скроенное по средству обращение, в каком средство только и может генуинно показать себя в своем бытии, напр. забивание молотком, и не осмысливает это сущее тематически как случившуюся вещь. и никакое употребление не знает скажем о структуре средства как таковой. У забивания нет ни малейшего знания присущего молотку характера средства, но оно приспособило себе это средство как уместнее невозможно. В таком применяющем обращении озабочение подчиняет себя вот этому для-того-чтобы, конститутивному для всякого средства; чем меньше на вещь-молоток просто глазеют, тем ловчее ее применяют, тем исходнее становится отношение к ней, тем незатемненнее встречает она как то что она есть, как средство. Забивание само открывает специфическое "удобство" молотка. Способ бытия средства, в котором оно обнаруживает себя самим собой, мы именуем
подручностью. Лишь поскольку средство имеет это
"по-себе-бытие", а не просто лишь бывает, оно в широчайшем смысле удобно и в
распоряжении. Самое пристальное только-лишь-всматривание в так-то устроенный
"вид" вещей не способно открыть подручность. Чисто "теоретически"
всматривающийся
Употребляюще-орудующее обращение однако не слепо, у него свой собственный способ смотреть, ведомый орудованием и наделяющий его специфической вещественностью. Обращение со средством подчиняется многосложности отсылок "для-того-чтобы" Смотрение такого прилаживания есть
усмотрение.
"Практическое" поведение "атеоретично" не в смысле не-всматривания и его отличие от теоретического поведения лежит не только в том, что тут созерцают, а там действуют и что действие, чтобы не остаться слепым, применяет теоретическое познание, но созерцание так же исходно есть всегда уже озабочение, как у действия есть свое смотрение. Теоретическое поведение есть только-всматривание без усмотрения. Всматривание, хотя оно неусматривающе, не неуправляемо, свой канон оно формирует в методе.
Подручное ни вообще не схватывается теоретически, ни даже усмотрение ближайшим образом не усматривает в нем темы. Ближайше подручному свойственно как бы прятаться в своей подручности, именно чтобы быть собственно подручным. То, чего ближайшим образом держится повседневное
обращение, это даже не сами средства труда, но работа,
конкретное изготовляемое, первично озаботившее и отсюда подручное тоже.
Работа несет целость отсыланий, внутри которой встречает средство. Срабатываемое изделие как для-чего молотка, рубанка, иглы в свою
очередь имеет бытийный род средства. Изготовляемая обувь существует для
носки (обувь средство), собранные часы - для считывания времени.
Изготовляемое, преимущественно встречающее в озаботившемся обращении - находящееся в работе - в своей сущностно ему принадлежащей применимости дает встретить всякий раз уже и для-чего своей применимости. Сработанное изделие есть со своей стороны только на основе его употребления и открытой им взаимосвязи отсылок сущего.
Срабатываемое изделие однако не только применимо для... Изготовление само всегда есть применение чего-то для чего-то. В изделии заложено вместе и указание на "материалы". Оно привязано к коже, нитям, иглам и т.п. Кожа опять же выделана из шкур. Те сняты с животных, выращенных другими. Животные имеются внутри мира и без животноводства, да и тут это сущее известным образом изготовляет само себя. В окружающем мире соответственно оказывается доступно и сущее, само по себе не требующее изготовления, всегда уже подручное. Молоток, клещи, гвозди сами по себе отсылают - из этого состоят - к стали, железу, руде, горной породе, дереву. В применяемом средстве через применение сооткрыта "природа", "природа" в свете природных продуктов.
Природа однако не должна здесь пониматься как только еще наличное - ни как природная сила. Лес это древесина, гора каменоломня, река гидравлический напор, ветер это ветер "в парусах". С открытием "окружающего мира" встречает открытая так "природа", От способа ее бытия как подручной можно отвлечься, открывая и определяя ее саму исключительно в ее чистой наличности. Этому открытию природы однако природа как то, что "волнуется и дышит", переполняет нас, завораживает как пейзаж, остается тоже потаенной. Растения ботаника не цветы на лугу, географически зафиксированный "исток" реки не "родник из почвы".
Сработанное изделие отсылает не только к для-чего своей применимости и к из-чего своего состава, в простых обстоятельствах ремесла в нем заключено вместе с тем указание на своего носителя и пользователя. По его телу выкраивается изделие, он "есть" и при возникновении изделия. При изготовлении массового товара эта конститутивная отсылка ничуть не отпадает; она только неопределенна, указывает на любое, среднее. С изделием встречает поэтому не только сущее, которое подручно, но и сущее бытийного рода присутствия, для которого в его озабочении изготовленное становится подручным; заодно с тем встречает мир, в котором живут клиенты и потребители, который вместе и наш. Сработанное изделие подручно не только где-то в домашнем мире мастерской, но и в публичном мире. С ним открыта и каждому доступна природа окружающего мира. В дорогах, улицах, мостах, зданиях через озабочение открыта в известном направлении природа. Крытый перрон берет в расчет непогоду, публичные осветительные устройства темноту, т.е. специфическую смену наличия и отсутствия дневного света, "положение солнца". В часах ведется учет известной констелляции в системе мира. Взглянув на часы, мы неявно делаем употребление из "положения Солнца", по которому ведется официальная астрономическая корректировка измерения времени. В привычном и незаметном применении подручного средства часов подручна и природа окружающего мира. К существу функции раскрытия при всяком озаботившемся растворении в ближайшем мире труда принадлежит то, что всякий раз смотря по образу растворения в нем с разной степенью отчетливости, с разной широтой усматривающего вторжения оказывается открыто со-предъявленное в изделии внутримирное сущее в его конститутивных отсылках.
Способ бытия этого сущего подручность. Ее не следует опять же понимать как просто черту восприятия, как если бы ближайше встречному "сущему" навязывались такие "аспекты", как если бы наличное сначала само по себе вещество мира "субъективно окрашивалось" этим образом. Так направленная интерпретация просматривает, что сущее должно было бы сперва для этого быть понято и открыто как чистая наличность и в ходе открывающего и усваивающего обращения с "миром" иметь приоритет и вести. Это однако противоречит уже онтологическому смыслу познания, в котором мы показали фундированный модус бытия-в-мире. Последнее пробивается к высвобождению просто лишь наличного только через озаботившее подручное. Подручность
есть онтологически-категориальное определение сущего как оно есть "по
себе". Но подручное "имеется" ведь только на основе наличного. Следует ли
однако отсюда - однажды признав этот тезис - что подручность онтологически
фундирована в наличности?
Но пусть в пробивающейся дальше онтологической интерпретации подручность и подтвердится как бытийный образ ближайше открываемого внутримирного сущего, пусть даже удастся доказать ее исходность в противоположность чистой наличности - достигнута ли всем, что до сих пор эксплицировано, хоть самая малость для онтологического понимания феномена мира? Мир при интерпретации этого внутримирно сущего мы ведь все-таки уже "предполагали". Взаимосвязь этого сущего не выдает ведь в сумме чего-то наподобие "мира". Ведет ли тогда вообще путь от бытия этого сущего к выявлению феномена мира?
= 16. Заявляющая о себе во
внутримирно сущем мироразмерность окружающего мира.
Мир сам не внутримирно сущее, и все же он настолько определяет это сущее, что оно может встретиться и открытое сущее в его бытии может показать себя лишь насколько мир "имеется". Но как "имеет себя" мир? Если присутствие онтически конституировано бытием-в-мире и к его бытию равносущественно принадлежит понимание своей самости, как бы оно ни было неопределенно, то нет ли у него понимания мира, доонтологического понимания, правда лишенного эксплицитных онтологических прозрений и способного без них обходиться? Не кажет ли себя для озаботившегося бытия-в-мире с внутримирно встречающим сущим, т.е. с его внутримирностью, нечто вроде мира? Не входит ли этот феномен в дофеноменологический обзор, не всегда ли уже включен в таковой, без того чтобы требовать тематической онтологической интерпретации? Имеет ли присутствие само в круге своей озаботившейся поглощенности подручным средством такую возможность быть, в которой ему с озаботившим внутримирным сущим просвечивает известным образом его мирность?
Если такие бытийные возможности присутствия внутри озаботившегося обращения дадут себя выявить, то откроется путь пойти вслед за высвечивающим так феноменом и попытаться как бы "застать" его и опросить на
предмет кажущих в нем себя структур.
К повседневности бытия-в-мире принадлежат модусы озабочения, дающие озаботившему сущему встретиться так, что
мироразмерность внутримирного при этом выходит на
свет *. Ближайше подручное сущее может быть найдено в озабочении
неприменимым, не налаженным для своего определенного применения. Инструмент
оказывается поврежденным, материал неподходящим. Средство при этом в любом
случае под рукой. И чем вскрывается неприменимость, это не всматривающейся
фиксацией свойств, но усмотрением применяющего обращения. При таком вскрытии
неприменимости
заметность выдает подручное средство в известной
неподручности. Здесь однако заложено: неприменимое просто валяется, - оно
показывает себя средство-вещью, которая так-то выглядит и в своей
подручности, так выглядящая, постоянно же была и наличной. Чистая наличность
заявляет себя в средстве, чтобы опять же снова быть втянутой в подручность
озаботившего, т.е. находящегося в ремонте. Эта наличность неприменимого не
вовсе еще лишена всякой подручности, так наличествующее средство еще не
подвернувшаяся где-то вещь. Повреждение средства еще не простое изменение
вещи, не только случившаяся у чего-то наличного смена свойств.
Озаботившееся обращение однако сталкивается с неприменимым не только внутри чего-то уже подручного, оно находит также такое, чего не хватает, что не просто не "с руки", но вообще не "под рукой". Нехватка такого рода как обнаружение неподручного опять открывает подручное в известном лишь-наличествовании. Подручное, чье отсутствие под рукой замечено, переходит в модус навязчивости. Чем настоятельнее
надобность в пропавшем, чем собственнее оно встречает в своем отсутствии под
Флинт Эрик
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Корнев Павел
Березин Федор
Распопов Дмитрий