АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
- Сапаргалиев! Ты деньги сдавал?
Таких придурков в армии - тьма-тьмущая! В каждом подразделении. Ротные придурки, батальонные, полковые...
В наряды они не ходят, в караулах не стоят, крутятся около командования и горят на общественной работе. "Боевые листки" выпускают, оформляют стенгазеты, разные взносы собирают... Общий подъем по утрам их не касается, в столовку они ходят не в строю, а поодиночке; где танкодром, где стрельбище - они слыхом не слыхивали, и бронетранспортер от танка отличить не могут!
Зато в увольнение - первыми, в отпуска - раньше всех. Ну, и стучат, конечно, кому надо и про кого угодно. Не жизнь, а малина! Таким армия - мать родная...
- Сдавал, - говорю. - Только за последние три месяца два раза сдавал.
- А-а... Так это ты на обелиск советским солдатам, павшим во второй мировой войне, сдавал и на детей Чернобыля, - говорит придурок. - А сейчас третий раз - на День поминовения погибших в Афганистане.
- Понял, - говорю. - Сколько нужно?
- У тебя - шестьдесят плюс восемь бронетанковых?
- Да, - говорю.
- Тогда не меньше червонца.
Я штаны расстегнул, запустил туда руку - у меня там карман специальный для денег вшит, достал десять марок и даю их придурку, а сам думаю: "Интересно, мне к дембелю на двухкассетник для каселенского дедушки хватит?" Вообще-то, если сильно не поддавать - должно хватить...
Придурок дал мне расписаться в ведомости, повертел мои десять марок перед своим носом и спрашивает:
- Это что здесь за чернильные закорючки?
А я обычно каждую бумажную купюру маленькими такими буквами по-казахски надписываю - "Это деньги мои. Н.С.". На всякий случай. А то воруют, собаки.
- Не твоего ума дело, придурок хренов! - говорю.
Он прячет мои десять марок, сворачивает ведомость и головой качает:
- И чего ты такой грубый, Сапаргалиев? Чего ты, вообще, такой - не как все?!
Я второй сапог снял, встал с койки и говорю:
- А между глаз этим сапогом хочешь?
- Нет, - говорит придурок и смывается.
А я ремень сблочил, завалился прямо на одеяло и голову подушкой накрыл.
Когда-то я так хотел быть, "как все"!..
Когда-то, еще в школе, а потом в автодорожном техникуме, я просто мечтал быть таким, "как все" - нормального роста, а не самым маленьким в классе, на курсе, в компании... Чтобы в одно прекрасное утро мои ноги оказались бы стройными и прямыми, волосы мягко зачесывались бы на пробор, а не торчали бы черным, прямым ежом только вверх и вперед...
В десять лет я придумал себе целую систему упражнений для выпрямления ног и увеличения роста. Но система оказалась несовершенной.
В одиннадцать я перепробовал все мамины шампуни и кремы своих сестер, но волосы оставались жесткими, как стальная проволока.
В двенадцать лет я стал курить. И, по-моему, блевал до тринадцати.
В четырнадцать я, как и все, попробовал "косуху" с "планом". Это теперь "план" называется анашой. А тогда это был просто "план". Нормальный среднеазиатский наркотик из конопляного семени. Одурел, хохотал, как безумный, орал всякие глупости, дико хотел жрать!.. И опять блевал до обморока.
Когда стал постарше, заметил странную штуку - любая моя попытка стать таким, как все, - кончалась жуткой рвотой.
Но самые чудовищные и стыдные желания быть, как все, меня посещали ночами...
Начиная с шестого класса школы, а потом в техникуме я за день выслушивал уйму хвастливо-победных историй, рассказанных такими же говнюками, как и я, только чуть выше ростом и с более прямыми ногами. Я понимал, что половина этих историй - наглое вранье. Сами онанизмом занимаются, а брешут, как собаки! И они ничем не отличаются от меня, кроме наглости и бесстыдства!
Но были и такие, которые правду рассказывали.
Вот это мне не давало спать по ночам, сводило меня с ума, заставляло делать то, за что я потом презирал себя, как последнюю тварь!
Дважды я видел это своими глазами. Один раз на чердаке нашего дома, когда мой брат Маратик затащил туда какую-то пьяную девку, а второй раз
- в горах, в урочище Медео, когда мы с классом были там на экскурсии. Это, вообще, жуть, что было!.. Двое мужиков, один - казах, другой - русский, такое вытворяли с одной теткой, что меня потом при одном воспоминании наизнанку выворачивало.
Ну, и конечно, к концу третьего курса я стал поддавать. Как все.
То, что я лучше всех учился, то, что я получил права на вождение автомобиля и трактора раньше всех в техникуме, то, что я петрил в ремонте и мог в минуту разобраться в любой незнакомой схеме - всем было до лампочки!
А вот то, что я стал выпивать наравне со старшекурсниками, инструкторами и преподавателями - меня железно приподняло! Тут я вдруг оказался - как все!
Правда, до поры, до времени...
Мы еще дипломов не получили, а нам уже повестки из военкомата - послужите-ка в армии, товарищи специалисты колесных машин! На хрена нас было так долго учить?! До сих пор не понимаю.
Мама плачет, сестры плачут, отец какие-то деревянные слова лепечет:
- Стоять на страже... Быть верным присяге... Честь семьи... - И еще лабуду какую-то несет, а у самого глаза на мокром месте.
Марат - он свое уже отслужил - ржет, заливается:
- Ну, все, Нартайчик! Там тебя научат свободу любить!..
Навертели боурсаков - такие катышки из теста, вареные в кипящем сале, мама дунганскую лапшу сделала, сестры лепешек напекли, отец такой бешбармак сотворил, что он мне по сей день снится!
Народу набежало - видимо-невидимо! Двое суток гуляли, а на третьи, последние перед отправкой в армию, ребята забрали меня в один дом, напоили как следует и подложили под меня Флорку - нашу лаборантку из техникума.
А я - пьяный в драбадан - увидел ее голую, почувствовал запах ее тела, и как затрясет меня, сердце как заколошматит, дыхание прерывается, слова не могу вымолвить! Чувствую - теряю сознание. А за стеной - музыка, пацаны мои пляшут, хохочут:
- Нартай! Флорка тебе уже целку сломала?
А Флорка прижимается ко мне, шепчет в ухо:
- Не слушай, не слушай их, дураков... Успокойся. Все будет в ажуре!..
И берет меня - там... Между ног... Руками... И... Меня как подбросит! Как тряханет!.. Будто всего насквозь пронзило!.. И я отключился...
Открываю глаза - стоит одетая Флорка и говорит:
- Ты, Нартайчик, видать, не по этому делу. А может, перепил. Тоже бывает. Ну, ничего... Вернешься из армии, я тебя так натренирую - все бляди Алма-Аты за тобой бегать будут!
Все, думаю, раз у меня в самом главном, в мужском деле, не получилось, как у всех, - пора подводить итоги! Пройду курс молодого солдата в армии, получу боевое оружие и застрелюсь к чертовой матери! Скорее бы только до спускового крючка добраться...
...Через полтора месяца в Карелии, в учебном полку, в сорокаградусный мороз, когда руки к танковой броне в секунду примерзают - только с кожей оторвать можно, когда офицеры орут, сержанты матерят и пинают, старослужащие "деды" из тебя веревки вьют и рыло тебе чуть не каждый день чистят, и наши новобранцы от всех этих мучений стали себе самострелы устраивать, вешаться, травиться и вены резать - я стреляться раздумал.
Первый раз в жизни мне не захотелось быть, как все! Во мне вдруг такая злоба стала нарастать, что, казалось, башка от ненависти лопнет!
Копыта коней моих предков триста лет топтали эту землю! И я - потомок великого Чингиз-хана - не имею никакого права быть таким, как все!!!
И когда я в столовой в очередной раз получил по сопатке от одного "деда" (а он меня еще и "чукчей" назвал), я пошел в танковый парк, набрал котелок керосина, вернулся в столовую, облил этого гада и поджег.
Меня, конечно, на "губу". На гарнизонную гауптвахту, на десять суток "строгача". В записке об арестовании было смешно написано: "Нарушение Устава внутренней службы, выразившееся в облитии керосином своего товарища и поджоге вышеупомянутого".
Этого "вышеупомянутого", конечно, потушили. Только морда у него обгорела слегка. А я за эти десять суток на гарнизонной губе выработал себе железобетонную схему своей дальнейшей жизни.
Бросаться с котелком керосина на каждого больше ни в коем случае нельзя. Один раз это прошло, ошарашило... Повторишь такое - уничтожат запросто! Хочешь жить нормально в армии - значит, за тобой должно стоять еще что-то такое мощное, против чего ни одна сука не попрет!
А раз я - маленький и кривоногий, раз у меня даже с Флоркой не получилось, то у меня должен быть такой могучий союзник, чтоб на меня никто пасть не мог разинуть. И этим союзником, этим другом, партнером и братом должен стать для меня танк! В нем сорок тонн, он с пушкой, он с пулеметами, он с гусеницами. Он меня защитит от кого угодно!
Но и я должен быть с этим танком - не как все! Я должен быть лучшим! Самым лучшим... Вот когда я вберу в себя силу и прямолинейность своего танка, сольюсь с ним воедино - я стану свободным!
И я им стал.
По закону "компенсаторного замещения", как объяснил мне один младший лейтенант. Его из университета с философского факультета выперли и загребли в Омскую бронетанковую школу. Он у меня командиром взвода был уже здесь, в ГДР. Недолго, правда. Разлаялся с замполитом и сбежал в ФРГ.
Я его недавно по "Немецкой волне" слушал. Рассказывал про нашу житуху, передавал приветы всем своим бывшим сослуживцам. Значит, и мне тоже...
Ну мог я нашему полковому придурку - высокому, с кукольной лакейской мордой, вьющимися волосиками, с длинными, прямыми ногами, этому штабному шустриле, хитрому и пронырливому рабу, - объяснить, почему я не такой, как все?!
Когда-то копыта коней моих предков...
Улетели очередные московские проверяющие, перекормленные грохотом танковых двигателей, визгом гусеничных траков, пушечной и пулеметной пальбой и всем тем, что "бог послал" на генеральский стол.
Я устроил на своем "шестьдесят втором" такую клоунаду с акробатикой, что у всех московских генералов глаза на лоб полезли. А наш комдив даже вручил мне премию из своего фонда - сто марок! И моему командиру полка, полковнику Сергееву, - тысячу. За то, что он в своем подразделении "воспитал и вскормил" такого механика-водителя, как я.
Лучше бы наоборот. Полковнику - сто, а мне - тысячу. Так было бы справедливей... Хотя, честно говоря, грех жаловаться. Денежная премия у нас, вообще, случай исключительный. Я, например, за два года службы первый раз такое увидел.
Помаленьку дивизия очухивалась от двухнедельной инспекционной лихорадки и нервотрепки, и жизнь стала входить в свою привычную колею.
Ваську-прапора, действительно, комиссовали и отправили на гражданку, в его любимую Вологду. По дивизии была пущена параша, что его чем-то придавило в ремонтной зоне.
Наверное, за то, что мы с танком заработали тысчонку для полковника Сергеева, он теперь каждый раз, когда я попадался ему на глаза, внимательно смотрел на меня, пожимал мне руку и спрашивал - не хочу ли я остаться на сверхсрочную службу инструктором. Обещал присвоить мне прапорщика и звание "Мастер вождения".
Как же, держи карман шире! Нужно мне твое звание, как рыбке зонтик. Я и без звания больше мастер, чем твой любой инструктор. Тут минуты до дембеля считаешь, а он мне сверхсрочную предлагает... Нашел дурака!
Но с ним я не залупался. Он мне чем-то даже нравился, этот полкаш. Во-первых, он и сам довольно прилично водит танк, а во-вторых, что мне особенно симпатично в нем, что, когда бы ты его ни встретил - в шесть утра, в три часа дня, в десять вечера, - от него всегда так вкусно коньячком тянет, что аж закусить хочется!
И это в то время, когда все наше офицерье от страха только под одеялом водку жрет, чтобы их за пьянку в Союз не выперли.
Поэтому я с ним всегда, как могу, вежливо: спасибо за доверие, товарищ полковник, но - мама-папа, братья-сестры, дедушки-бабушки, родной Казахстан, Алма-Ата - "отец яблок", - все меня так ждут... Не могу! И он отваливает. До следующего раза.
В последние дней десять к нам немцы зачастили. Им даже въезд на территорию городка разрешили, чего раньше никогда не бывало.
Правда, потом они из своих машин пересаживались в наши зеленые "козлы" - ГАЗ-69, и начальники КЭЧ - коммунально-эксплуатационной части, АХЧ
- административно-хозяйственной части, начальник финансовой части и командир ОРСБ - отдельного ремонтно-строительного батальона, возили их по всему расположению дивизии. Осматривали казармы, мастерские, жилые дома...
Видимо, толкать все это будут немцам. Значит, и мы скоро погрузимся в эшелоны и... Ту-ту, привет, Германия! Ауфвидерзеен! Гутен таг, родина моя!..
Как-то, уже в первом часу ночи, после отбоя, сидим мы со старшиной роты, запершись в его каптерке, и давим бутылочку "Корна" под здоровенного копченого леща. И я ему рассказываю историю казахского народа от древнего Отрара до наших дней.
И только я дохожу до своего любимого "Когда-то копыта коней моих предков триста лет топтали весь мир...", раздается тихий стук в дверь. Кого еще черт принес?
Быстренько спрятали бутылек, стаканы. Открываем.
На пороге - водила командира полка. Такой неплохой паренек из Москвы. И говорит:
- Нартайчик, карета подана. Хозяин вызывает.
- Ночь на дворе, - говорю. - Он что, совсем "на кочерге"?
- Да нет, - говорит водила. - В своей обычной норме. Они там с начфином тебя ждут.
- Ничего себе уха! - говорю. - Граммульку примешь?
- Но только действительно граммульку, - говорит водила. - А то еще неизвестно, когда он меня отпустит. Может, еще ездить до самого утра придется.
Старшина роты вытащил пузырь с остатками "Корна", разлили мы на троих, шлепнули, а половину леща отдали этому москвичу. Старшина спать завалился, а мы с водилой поехали в штаб полка.
- Товарищ полковник! По вашему приказанию старший сержант Сапаргалиев...
- Ладно, ладно, Сапаргалиев... Присаживайся, - прерывает он меня и глазами показывает начфину на дверь.
У того - рожа красная, глаза налитые и дух от него коньячный, как из выхлопной трубы. По Сергееву ничего такого не скажешь. Хотя он, наверняка, не меньше начфина принял. Тренированный мужик наш полковник!
Начфин встает, надевает фуражку и берет под козырек:
- Вроде бы все вопросы решили, товарищ полковник... Разрешите быть свободным?
- Идите, товарищ майор, - говорит Сергеев. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, товарищ полковник, - и преувеличенно твердыми шагами начфин выходит из кабинета.
"Товарищ майор"... "Товарищ полковник"... Это они передо мной такую комедию ломали.
Будто неизвестно, что они кореша - водой не разольешь! Говорят, они даже подрались один раз по пьянке, и наш полковник так отметелил своего друга-начфина, что тот пять дней на службе не появлялся.
А может, и врут. Про начальство всегда такие сплетни среди солдатни ходят, что уши вянут.
Сидим друг против друга. Я к его коньячному выхлопу принюхиваюсь, дым его "Мальборо" тихонько от своей морды отгоняю. Жду.
Он помолчал малость и вдруг говорит:
- Не хочешь стопочку выпить?
На хрен, думаю, мне это нужно?! Что мне, выпить не с кем, что ли? Ну уж нет, думаю. Береженого Бог бережет. И говорю:
- Спасибо, товарищ полковник. Я коньяк не пью.
Он даже дымом поперхнулся:
- А ты почем знаешь, что у меня коньяк?!
Я даже обиделся. Пожал плечами и говорю:
- Что же я - пальцем деланный, товарищ полковник?
А он посмотрел на меня так задумчиво и говорит:
- Да, нет... Тебя хорошо сделали. Как надо... Вот поэтому-то я и хочу тебе поручить одно важное и совершенно секретное задание.
- Слушаюсь, товарищ полковник!
- Сиди, сиди... - Полковник сам встал из-за стола, выдернул из настенных и настольных розеток все телефонные вилки и штеккеры и снова сел напротив меня. - Все, что я сейчас скажу - военная тайна. И за стены этого кабинета не должно просочиться ни звука. Понял?
- Так точно, товарищ полковник.
Он надолго замолчал. Разглядывал меня, словно прикидывал - доверять мне эту тайну или нет.
- Ну, слушай, - наконец, сказал он. - Скоро начнем отправлять полк в Россию. Ты уйдешь с последним эшелоном. Погрузим твою "шестьдесят вторую" на замыкающую платформу. Закамуфлируем. Но сам ты поедешь не в обычном вагоне с личным составом, а в самом танке. То, что ты внутри танка - знать об этом никто не должен. Продукты, питье, все тебе там будет обеспечено. Носа из танка не высовывать. Естественные надобности - через нижний люк. Ночами. Повезешь небольшой железный ящик. Вот такой...
И полковник показал на стоящий на подоконнике маленький стальной сейф, размером с обычную почтовую посылку.
- Он будет заперт и опечатан. В нем будут лежать сверхсекретные документы стратегического значения. Другой возможности отправить эти бумаги к нам на Родину у нас нет. Слишком велика ответственность. Пересечешь советскую границу - я лично тебя встречу, приму от тебя этот ящик и... Тебе сколько до демобилизации?
- Шестьдесят три дня, товарищ полковник.
Сергеев посмотрел на потолок, что-то подсчитал, шевеля губами и сказал:
- Успеваем... А я тебя за этот подвиг на месяц раньше демобилизую. Так что, считай, - в армии тебе осталось служить не шестьдесят три дня, а всего тридцать два.
Вот это подарочек! За такое я бы и неделю в танке продрых.
- Но, учти, - строго сказал полковник. - Ящик этот охранять до последнй капли крови! Не дай Бог, что-нибудь... Помни, по каким недружественным дорогам мы возвращаемся домой. Люки должны быть все изнутри задраены и законтрены. А если...
- Товарищ полковник, я так понял, мне перед отправкой танковый боекомплект не сдавать? - спросил я.
- Ну, сорок пушечных снарядов тебе ни к чему... А пулеметный комплект, гранаты, автомат можешь оставить. Мало ли что. Тут ты прав...
- А с экипажем как быть? Что я им должен сказать?
- Экипаж - не твоя забота, - глухо проговорил полковник и мне вдруг причудилось, что он меня люто ненавидит за то, что ему пришлось доверять свою тайну мне.
Но это мне, наверное, только причудилось, потому что полковник встал из-за стола, протянул мне руку и сказал:
- И помни, Сапаргалиев. Родина тебе оказывает высочайшее доверие!
Ну, не звучит это уже... Не звучит! Неужели не понимает? Ведь неглупый мужик, а несет черт-те что...
Однако, я тоже встал и ответил, как и положено по Уставу:
- Служу Советскому Союзу!
В одну игру играем... Других-то слов на такие случаи не придумано, вот мы, как попугаи, и повторяем разную муру собачью. Хотя дело и секретное, но самое обычное: начальник дает нормальное рабочее задание подчиненному, а тот обещает это задание выполнить. И все. А мы клянемся по любому поводу!..
Прощай, Германия! Здравствуйте, майне либе дамен унд херрен товарищи казахи!
А также - херцлихе гратулирен унд гутен морген мои либлинг казахские мама и папа, братья и сестры, дедушки и бабушки, дядьки и тетки, разбросанные по всему нашему Казахстану! Позвольте принять ваши херцлихе гратулирен с моим возвращением в лоно замечательного и древнего рода огромной семьи Сапаргалиевых!
И пошла она, эта армия, к... аккенаузен сегейн!..
Извините за казахское выражение.
- Вот и все, - сказал мне Нартай. - Пока все.
- Погоди, погоди, Нартай!.. - заволновался я. - Ты же не ответил на мой самый главный вопрос: как ты попал сюда, в Мюнхен?!
- Ну, вы даете! Я же говорил вам, что это длинная история в двух сериях, - удивился Нартай. - Вы сказали "расскажи хотя бы первую". Я вам и рассказал.
- А вторую?.. - взмолился я.
- А вторую мы вам расскажем как-нибудь вместе с Эдькой. Это он, гад ползучий, меня украл.
- О, Боже!.. - только и смог вымолвить я.
Но прежде чем я услышал вторую часть рассказа о том, как вместо Казахстана Нартай оказался в Мюнхене, мне довелось узнать еще очень и очень многое...
Часть Седьмая
(очень короткая), рассказанная Автором, - о том, как два самолета из очень разных стран прилетели в Мюнхен...
За несколько месяцев до того, как слегка выпившего Нартая Сапаргалиева - старшего сержанта Советской армии, лучшего механика-водителя во всей Западной группе войск, темной и глубокой ночью вызвал к себе почти трезвый командир полка и в условиях строжайшей конфиденциальности поручил ему чрезвычайно ответственное и совершенно секретное задание, в старый, уютный Мюнхенский аэропорт из разных концов света почти одновременно прилетели два очень разных самолета.
Один, принадлежащий "Аэрофлоту" ТУ-154, из Москвы, второй - ДС-10 компании "Люфтганза", из Тель-Авива.
Почти одновременно, с разницей в сорок минут, на землю Южной Баварии с трапов этих разных самолетов сошли два разных человека с абсолютно одинаковым желанием - больше никогда не возвращаться туда, откуда они только что прилетели.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 [ 7 ] 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
|
|