помощи перевели в организм Влады Юрьевны и попала она туда впервые в
истории. Как быть? Может, ковырнуть, а уж сам по новой накачаю? Или идти в
роддом с кешарем и букет в Ц.П.К.О. спиздить? Как я его на руки возьму и
баюкать буду? У меня, чую, комплекс неполноценности начинает вздрагивать.
Зачем они это выдумали, бляди? Разве не мог бы я просто палку кинуть со
своей-то злой малофейкой? И чего оргазму зря пропадать?! Я, сучий мир,
еще, слава богу, не машина, и муде у меня не сварное, не на гайках.
Правильно, - думаю, - Молодин - замдиректор - ломиком пизду искусственную
раскурочил, одно место мокрое осталось от нее - ебанутый нейтронами
Николай Николаевич. Обидно мне стало. Как быть?
Воркуте. Один фраер пятерку волок, год оставался. Приезжает к нему баба на
свидание с пацаном-двухлеткой. Он ее с вахты вытолкал и разгонять начал:
"Падла такая-сякая, проститутка! Меня тут исправляют, а ты ебешься с кем
попало, алиментов захотела, шантажистка!" и даже опер возмутился: "Такая
нахаловка у нас не прохезает. Мы на стороне заключенных, да и личных
свиданий у вас не было, товарищ Ляпина, ни одной палки, потому, что муж
ваш - фашистская сволочь, отказчик, саботажник. Идите на хуй, откуда
явились!" Баба - в слезы, доказывает: "Приходил Ляпин в командировку, пили
и слова говорили". А Ляпин кричит: "Конвой, бей в нее прямой наводкой!
Пускай, сука, деньги проверяет, не отходя от кассы! Шантаж!" С тем баба и
уехала, а ведь Ляпин, сволочь, в побег по натуре ходил. Я один знал. Нас
тогда не считали даже. Мороз - сорок пять градусов, жрать - ни хуя и
убежать некуда. А Ляпин бегал. И все с концами. Наебется, как паук, и
обратно чешет. Талант громадный был: из Майданека бегал, не то что с
Воркуты. "Я, - говорит, - поебаться бегу, так как дрочить не уважаю из
принципа". Такого человека любая разведка разорвала бы на части. Я - говно
по сравнению с ним".
приходил похариться.
поссать сбегаю. Ладно, иди ты первый. Я постарше - потерплю. Ну вот! Ведь
правда, скажи ты мне, хорошо, если ссышь и не щиплет с резью, если, к
примеру, жрешь и запором не мучаешься. Принесет баба с похмелья кружку
воды, а ты ей в ножки кланяешься, и, блядью мне быть, не знаешь, что лучше
- вода или баба. И она загадка, и вода тоже. Ведь ее господь бог по
молекуле собирал да по атому: два водорода, один кислород. А если лишний
какой - то пиздец! - Уже не опохмелишься. Чудо! Или воздух возьми. Ты об
нем когда думаешь? Вот и главное. Хули думать, если его не видно! А в нем
каких только газов нет?! Навалом! И все прозрачные, чтобы ты, болван,
дальше своего носа смотреть мог, тварь ты, творцу нашему не благодарная,
жопа близорукая. "Не видно!" О воздухе, о воде, о ебле, о смерти... Тогда
и жить будем радостнее и благодарнее. Не жизнь, чтоб мне сгнить, а
сплошная амнистия!
моем диване-кровати. Рядом Кизма пульс щупает.
своей науки. На нервной почве все получилось. Замдиректора Молодин додул,
что у Кизмы она, и прихандекал с повинной. Для служебного положения он,
видишь ли, не мог не разводиться. А жить, мол, можно и так. Ебать, в
смысле. Не то пригрозил донести, что развращает в половых извращениях
недоразвитого уголовника, то есть меня, и через меня же вырастить миллион
узколобых для космоса задумала с Кизмой. Я так понял: Кизма его в живот
боданул и теткиной спринцовкой его отхерачил.
ней, как за родной, шестерил. Икры тогда до хера в магазинах было и
крабов. Я утром проедусь на "букашке" - и в Елисеевский, купить
чего-нибудь побацилистей. Ночью два раза парашу ее в гальюн выносил. Ведь
по нашему большому коридору ходить опасно было. Сосед - Аркан Иванович
Жаме - к бабам приставал, через окошко в ванну заглядывал, но трогать - не
трогал. Стебанутый был на сексуальной почве. Каждый день бабу новую водил
и подслушивал, как ссыт, и подсматривал шоколад из говна. Он же и стучал
участковому, что в квартире творится, особенно на Кизму, как он в гальюне
хохочет над чем-то. Кизму в Чека дергали, а он сказал:
разум у меня мировой, а вынужден, однако, сидеть в коммунальной квартире и
срать как орангутанг какой-то. - Отбрил, в общем, Чека.
сколько уже сижу на голодной диете, не дроченый на работе и не ебаный в
гостях. Веришь, яйцо одно неделю ломило, все распухло. Я пошел в гостиницу
Гранд-отель помацать, что с ним (там в прихожей зеркало во весь рост).
Подхожу, вынимаю, и, еби твою мать, - цветное кино! Яйцо-то мое все
серо-буро-малиновое. Тут швейцар подбежал - седая борода и нос, что мое
яйцо - шипит на ухо, в бок тычет: "Рыло, гадина, разъебай, на три года
захотел? Запахивай! Франция, эвона на тебя смотрит!" Гляжу, на лестнице
бабуля стоит. Наштукатуренная - аж щеки обвисли и, раскрывши ебало, за
мной наблюдает, фотоаппарат наводит. Швейцар подмышку меня и на выход. Все
еще вопит: "Деревня хуева! Ты бы еще в музей сходил! Для того ли в Москву
приехал?"
чай дал. Залыбился, гнида. Заходите, говорит, дорогие гости, всегда рады!
Вот такое состояние у меня было. Но характер имею такой: решение принимаю,
когда пора хуй к виску и кончать существование самоубийством.
кусочки, мосты за собой сжигаю. Встал на колени, голову в ее одеяло и
говорю: "Не могу пытку такую терпеть - или помилуй, или кастрируй".
только ничего не выйдет - она фригидная. Не путай, мудило, с рыбой фри...
И кончать, мол, не может - ей все равно. Так и с замдиректора жила. Если
он залазит на нее - только рыло воротила и брезговала. Но муж есть муж,
хоть и залазил раз в месяц. Стою на коленях, уткнувши лицо в одеяло, и
дрожу. А она говорит:
как я, для мужчины одно оскорбление. Только не думайте, что жалко.
Пожалуйста, ложитесь, снимайте тапочки.
Сейчас многого не помню. Не до разглядываний было, разглаживаний и
засосов. Не помню, как начал, только пилил и урку международного
вспоминал. Тот учил меня, что каждая баба вроде спящей царевны, и нужно
так шарахнуть членом по ее хрустальному гробику, чтобы он, сука из Дома
Фарфора, на мелкие кусочки разбился, и один кусочек-осколочек у бабы в
сердце застрял, а другой у тебя в залупе задумался. Взял я себя в руки и
чую вдруг такую ебитскую силу, и забиваю не чтоб серебряным молоточком, а
изумрудной кувалдой заветную палочку, и что не хуй у меня, а цельный
лазер. И веришь, что не двое нас, чую, а кто-то третий - не я и не она, но
с другой стороны - мы же сами и есть. Ужас! Кошмар! Я тебе скажу - было
страшно: отскочит мой сигизмунд власович от ее хрустального гробика и не
совладает с ее фригидностью, с этой, чтоб она домуправшу подхватила,
падалью. Как сейчас многого не помню, но додул все ж-таки, что не долбить
надо, как отбойным молотком, а тонко изобретать. Видал в подарок Сталину
китайское яйцо, а в нем другое, а в другом - еще штук десять? Все разные и
нигде не треснутые. Видал? Так вот, додул я, что пилить Владу Юрьевну надо
ювелирно. А она и в натуре, как рыба, дышит ровно, без удовольствия.
буду его за это уважать и по возможности делать приятное. Отчаялся уж
совсем в сардельку, блядь, и вдруг что слышу?
замолкает ни на минуточку.
кирюха, обязательно. За всех мужиков Земли и прочих обитаемых миров рубаю
и рубаю и в ушко ей шепчу, Владе Юрьевне:
бледная, лет на десять помолодела (она же настолько старше меня!). Лежит в
обмороке, я перебздел - вроде не дышит. Слезаю, бегу в чем был за водой на
кухню, забыл, что без кальсон, и налетаю на Аркан Ивановича в коридоре.
Прямо голым хером огулял его сзади, стукача позорного. Он в хипеж: посажу,
уголовная харя, ничтожество! Это я-то ничтожество? Который женщину от
вечного холода спас?! Я ему еще поджопника врезал. "Завтра, - говорю, - по
утрянке потолкуем".
открывает глаза и смотрит, и не узнает.
ядерная заваруха может нас разлучить, а никакое стихийное бедствие,
включая мое горение на трамвае "аннушка" или троллейбусе "букашка".
эго называет. Я вышел, оставил его с Владой Юрьевной. Они поговорили, и с
тех пор он успокоился. Но по пьянке альтер-эгой все равно называет.
нас: три мужика и одна Влада Юрьевна, и все мы идем как по одному делу.
Кизма микроскоп домой притаранил с реактивами разными, опыты продолжать.
Каменистый Артем
Верещагин Олег
Ильин Андрей
Маккарти Кормак
Акунин Борис
Афанасьев Роман