- Интересно, как это я могу сердиться? - в сердцах сказал Полынов. - Я же
сам виноват. Побуду один, что за церемонии!
Не рассчитав, он со стуком опустил стакан. Лесс удивленно моргнул. И тотчас
же все стерла широкая улыбка.
- Ты прав. - Он вскочил. - Все это пустяки, суета сует, и для начала мы
славно искупаемся. Пошли!
- Но ты спешишь...
- Время есть, успеется. Забыл: тебе понравилась настойка?
Рощу испещряли тропинки, но людей видно не было. Неподалеку гулко стучал
дятел, в затененной траве матово поблескивали росинки, однако поляны уже
дышали сухим зноем, и там, распуская алые плащики-подкрылки, из-под ног с
треском выпархивали кузнечики.
- Тихо живете, - проследив их полет, заметил Полынов. - Пустынно.
- Так все же разъехались - лето.
- Я бы отсюда вовсе не уезжал. Лес, тишина, море - что может быть лучше?
- М-да, - неопределенно согласился Лесс. - Тишины хватает... Успел
посмотреть столицу?
- Немного.
- И какое впечатление?
- Разное.
- Применимо к любой столице. Дипломатом ты стал. - Лесс коротко вздохнул.
- Боюсь ненароком задеть твой патриотизм.
- Зря. Любопытно, как тут у нас - на свежий-то взгляд?
- Непонятно.
- Непонятно?
- Видел я тут одну надпись: "Разум..."
- А-а! Догадываюсь о содержании. Просто ты не привык к нашей
повседневности. Она, знаешь ли, пестрая. Порой я думаю...
- Да?
- Мы слепые.
- В каком смысле?
- В историческом. Вот этот дуб, - Лесс махнул рукой в сторону могучего
красавца, - не знает, что ему предстоит цвести, а потом дать желуди. Ему
это и не нужно, не в его власти что-либо изменить. А мы? Что больше всего
удручает, так это невежество, которое под видом образования передается
детям. Математике не жалея времени учат. А тому, например, что все свойства
психики, поведения дают разброс, который может быть выражен гауссианой? О
великом эволюционном значении этой кривой им говорили? Кому известно, что
без ее учета все рассуждения об этике, морали ничего не стоят? В каких
школьных учебниках написано о законах поведения сложных систем, которым
подчиняется и наше развитие? О тупиках и ловушках прогресса? Добро бы, все
эти необходимейшие знания были новостью. Так нет же! Но об ультразвуковой
соковыжималке, о речах политических однодневок, спортивных играх кричат на
всех перекрестках, а об этом - нет.
- Ищи, кому это выгодно, - пробормотал Полынов.
- Да, конечно, - понурился Лесс. Его лицо то вспыхивало в солнечных бликах,
то погружалось в густую тень, отчего попеременно казалось оживленным и
хмурым. - Хозяин и слуга, богатый и бедный, класс и классовая борьба -
читал. Но узко все сводить к эгоизму правителей, их слепоте и алчности.
Сознание человека отстает от им же вызванных изменений, иначе не объяснишь,
почему научно-техническая революция, экологический кризис и многие другие
застали нас врасплох. К чему такое запаздывание может привести в
дальнейшем, ты, конечно, понимаешь.
- А чем оно вызвано? - прищурясь, спросил Полынов. - Не только тем, что
добытые знания, как это вытекает из правила гауссианы, не могут сразу стать
всеобщим достоянием и тем более служить руководством к действию. Не кажется
ли тебе, что для кое-кого "человек технический" предпочтительней "человека
разумного"? "Человек технический" - он же "потребляющий", "зрелищный",
"одномерный", "узкопрофессиональный" - какой угодно, лишь бы не думающий,
не понимающий, не действующий. Сам он становится таким или ему в этом очень
и очень помогают?
- Опять ты видишь за всем классовый эгоизм! По-твоему, наши дорогие, в
гробу я их видел, монополисты-капиталисты, креслозадые чиновники,
сладкогласые политики враги себе? Не жажда всеобщего блага, но чистый
инстинкт самосохранения должен им подсказать, что дальше так нельзя, что
слепота массового сознания рано или поздно погубит всех - в том числе их
самих.
Не удержавшись, Полынов фыркнул:
- Милый, дорогой Лесс! Разве французскую или русскую аристократию инстинкт
самосохранения научил, что землю надо отдать крестьянам и установить хоть
какую-то свободу? Где и когда в истории правящий класс добровольно, без боя
умерял свой эгоизм? Вот уж чего не было, того не было. Так что не жди и не
надейся.
- Тогда, видать, безнадежно, - сказал Лесс.
- Что?
- Все. Или быстрые, но контролируемые изменения, или кровавая операция. А
кровь... - Лесс содрогнулся. - Может быть, уж лучше "бабуины".
- Это еще что за звери? Лесс вздохнул.
- Надпись, о которой ты упоминал, - их рук дело. Позавчера - "ангелы",
вчера - "пипизане", сегодня - "бабуины". Это как гной, как высокая
температура, как лихорадка. Хватит об этой мерзости! Что-то мы не о том
говорим...
Лесс умолк. В перелесках уже чувствовалось свежее дыхание моря.
Это верно, подумал Полынов. Очень даже верно. Я не говорю о том, что
произошло вчера. Лесс не говорит... Поди догадайся, о чем! Я молчу, ты
молчишь, он, они молчат - такое вот упражнение в дипломатической
грамматике. Гостю неловко вмешиваться, хозяину неловко впутывать гостя, да
и пакостно, я бы вел себя точно так же. И все-таки мы говорим о том, что
нас волнует. Да, да! Мы не вспоминаем прошлое, сенсации последних
конгрессов нас не занимают, старых друзей будто нет вовсе, судьбы
человечества нас, видите ли, интересуют больше, чем предстоящая рыбалка в
горах Хлори. От кого и зачем мы таимся? Какого черта! Многолетняя дружба -
или этого мало для полной откровенности?
- Между прочим, - заговорил он, - вчера мне довелось познакомиться с одним
твоим соотечественником. Знакомство состоялось, надо сказать, при довольно
странных обстоятельствах. Некий человек по имени Би...
Тропинка была узкая, Лесс шел впереди и вдруг застыл, как при звуке
выстрела.
- Что? - Полынов быстро огляделся.
- Жук.
- Жук? Какой жук?
- Да вот же. Ты когда-нибудь видел такого? Полюбуйся:
эндемик, местная фауна.
В воздухе, описывая спиральные круги, басовито гудел изумительный,
отливающий перламутром жук. Он кружил настойчиво, упорно, как заведенный.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Херберт Фрэнк
Акунин Борис
Березин Федор