Чтение 7–й страницы книги ~Чужая память~

- Не знаю.

- Вытри глаза и приезжай. - В голосе Ржевского ей послышалась насмешка,
и она сухо сказала:

- Нет, спасибо...

Не поедет она за сочувствием...

Потом Нина прошла еще две или три улицы, позвонила подруге Симочке,
сообщила, что приедет к ней ночевать, и поехала к Ржевскому.

Квартира Ржевского разочаровала Ниночку. Она часто представляла, как он
живет, совсем один, и ей казалось, что его мир - завал книг, рукописи
горой на столе, обязательно большое черное кожаное кресло, картина
Левитана на стене - неустроенный уют великого человека. А квартира
оказалась маленькой, двухкомнатной, аккуратной и скучной.

- Я кофе собирался выпить, - сказал Ржевский. Он был в джинсах и
свитере. - Будешь?

- Спасибо.

Он пошел на кухню, а Ниночка осталась стоять возле чистого письменного
стола, огляделась, увидела широкий диван и подумала: "К нему, наверное,
приходят женщины. Приходят, а он им делает кофе и потом достает вот
оттуда, из бара в стенке, коньяк. А вдруг он смотрит на меня как на
женщину?" Ниночка испугалась собственной мысли, которая происходила
оттого, что в глубине души ей хотелось, чтобы он видел в ней женщину.

- Сосиски сварить? - спросил Ржевский из кухни.

Ниночка подошла к двери на кухню, заглянула. Кухня была в меру чиста и
небогата посудой.

- Спасибо. Я не хочу есть. А вам кто-нибудь помогает убирать?

- Вызываю молодицу из фирмы "Заря", окна мыть. Держи печенье и конфеты.
Поставь на столик у дивана.

"Он совершенно не видит во мне женщины", - поняла Ниночка. Это было
обидно. Ее не разубедило в этом даже то, что Ржевский достал все-таки из
бара бутылку коньяка и две маленькие рюмочки. Кофе был очень ароматный и
крепкий - такой умеют делать только взрослые мужчины.

- Давай выпьем с тобой за первый шаг, - сказал Ржевский.

Он капнул коньяку в рюмки, и Ниночка устроилась удобнее на диване. Она
поняла, что они коллеги и они обсуждают эксперимент. К тому же они знакомы
домами. Видела бы мама, что она пьет коньяк с директором института. А
какое бы лицо было у Фалеевой? Правда, репутация директора погибла бы
безвозвратно. Ниночка хотела было сказать Ржевскому, что никому не скажет
о своем ночном визите, но он ее опередил:

- Рассказывай, что дома приключилось.

- Они все взбунтовались. Мать не разрешает мне с Иваном работать.
Говорит, что он ублюдок. Вы не обижайтесь.

- Я твою маму знаю много лет и знаю, какой она бывает во гневе.

- Она отойдет, вы же знаете, она быстро отходит.

- Не совсем так. Она мирится внешне, а так, без Каноссы, прощения не
добиться.

- Без Каноссы?

- Вас, голубушка, плохо учат в школе.

Ниночка заметила, что в углу стоят горные лыжи, очень хорошие
иностранные горные лыжи, им не место в комнате, но кто скажет Ржевскому,
что можно ставить в комнату, а что нет.

Ниночка кивнула, согласившись, что ее плохо учили в школе.

- Что же теперь будем делать? Перевести тебя в другую лабораторию? -
спросил он.

- Что вы! - испугалась Ниночка. - Разве я плохо работала?

- Я к тебе не имею претензий. Но, может, ты и сама его боишься?

Ниночка покачала отрицательно головой. Сказать, что совсем не боится,
было бы неправдой.

Ржевский поднялся с кресла, подошел к окну, приоткрыл его - оттуда
донесся неровный, прерывистый вечерний шум большой улицы.

- Тебе не холодно?

- Нет. Вы не думайте, что я боюсь. Но ведь это первый... первый такой
человек.

- Но не последний, - сказал Ржевский. - Твоя мама выражает мнение
весьма существенной части человечества... Есть какие-то вещи, которые
человеку делать положено, а какие-то - нет. Например, положено создавать
себе подобных ортодоксальным путем.

"Зачем он говорит со мной, как с девочкой? - подумала Нина. - Как будто
тайны жизни для меня закрыты на замок".

Она взяла бутылку коньяка, налила себе в рюмку, потом Ржевскому.

Тот поглядел на нее внимательно, улыбнулся уголками губ, взял бутылку и
отнес ее на место, в бар. Закрыл бар и сказал:

- Так мы с тобой сопьемся.

Ниночка одним глотком выпила рюмку. Коньяк был горячим и мягким. И
зачем она только пришла сюда?

Ниночка увидела, что у Ржевского оторвана пуговица на рубашке. Никогда
Ниночке не приходило в голову смотреть на пуговицы своих сверстников. Она
отлично умеет пришивать пуговицы. Но нельзя же сказать ему: я хочу пришить
тебе пуговицу, дядя Сережа.

- Лет двадцать пять назад... - вдруг Ржевский замолчал. И Ниночка
поняла, что он вспомнил о той Лизе, которую убил. Именно тогда. Они
дружили - мать, отец и Ржевский. Ржевский хотел жениться на матери, а она
предпочла ему отца - об этом Ниночка знала давно, из шумных сцен на кухне,
когда мать кричала отцу: "Если бы я тогда вышла за Ржевского, мы бы не
прозябали!"

Ржевский нахмурился, будто с трудом вспомнил, на чем остановился.

- Тебе не пора домой?

- Нет, я часто от них убегаю. Они думают, что я ночую у Симы
Милославской.

- Может, позвонишь?

Ниночка отрицательно покачала головой.

- Двадцать пять лет. Ты думаешь, это много? Оказывается, я помню,
сколько там ступенек, и помню слова, которые там говорились. Как вчера. А
память у меня совсем не фотографическая. Просто все это было недавно...
Двадцать пять лет назад я резал планарий, глядел в микроскоп и читал. И
обо мне говорили, что я перспективен, говорили без зависти, потому что я
казался фантазером. Даже когда американцы активно занялись тем же.
Наверное, внутри моих друзей и оппонентов сидел религиозный запрет "Богу -
богово", хотя они были убежденными атеистами. А теперь клонирование стало
обыденностью. Родились первые настоящие здоровые младенцы, весь
генетический материал которых - искусственно выращенная клетка отца.
Старшему в Японии сейчас...

- Три года, - сказала Ниночка.

- Спасибо. Три года. А он и не подозревает, что чудовище. Растет, пьет
молочко, говорит свои первые слова... Никогда не доверяй банальным
истинам... Сделали самого обыкновенного человека. Самого обыкновенного,
просто нестандартным способом. А теперь сделали еще шаг дальше и получили
человека сразу взрослым. Избавили Ивана от долгих и непроизводительных лет
детства. Ты еще кофе будешь?

- Нет, спасибо.

- А я себе сделаю.

Ржевский пошел на кухню, поставил кофе. Ниночка поднялась с дивана,
подошла к окну - видно, прошел дождь, она не заметила, когда он был, и
машины отражались огоньками в черном мокром асфальте.

- Почему ты мне не возражаешь? - спросил Ржевский громко из кухни. -
Мне все возражают.

- Вы думаете, хорошо, что у него не было детства?

- А что хорошего в детстве? Учеба, учеба... все тебе приказывают, все
тебе запрещают. Хотела бы ты снова прожить детство?

- Не знаю. Наверное, нет. Но я его уже прожила.

Ржевский маленькими глотками отхлебывал кофе. Ниночка молчала. Что-то в
этом было неправильно. По отношению к Ивану. Но она не могла
сформулировать свое сомнение.

- Вы уверены? - спросила она.

- В чем?

- В том, что он вас поймет?

- Если он будет спорить со мной, я это буду приветствовать. Знаешь,
почему?

- Нет.

- Да потому, что я сам все с собой спорю. Нет больших оппонентов, чем
самые близкие люди. А он не только близок мне, он продолжение меня. Я
дошел до своей вершины, и теперь, хочу того или нет, пришло время идти
вниз. Я постараюсь сделать это как можно медленнее, но процесс остановить
невозможно... Невозможно? А вот возможно! Возможно, понимаешь, девочка?

- Почему вы выбрали себя в отцы?

- Чувствую, что об этом тоже говорили у Эльзы на кухне - в центре
вселенной. И меня там осудили и за это тоже.

Ниночка не ответила.

- Кого бы ты предложила на мое место? Алевича? Остапенко? Безымянного
добровольца? Ну?

- Нет, я понимаю... - сказала Ниночка виновато, словно это она, а не
мать осуждала Ржевского.

- Ни черта ты не понимаешь. Ты думаешь, потому что я считаю себя умнее
и талантливее их? Нет, просто я знаю об эксперименте больше остальных.
Значит, в общих интересах, чтобы сын, как и я, был в курсе всех дел.
Какого черта я буду тратить время на то, чтобы понять не только