это уже был перебор, поскольку девица вдруг заплакала и спросила меня, что
она мне сделала плохого. Вопрос был резонный, и я, сообразив, что не у
всех хватает смелости стреляться или, как в данном случае, топиться в
Золотом Роге, пробормотал нечто вроде "ну извини, девочка" и попытался
вручить ей еще одну такую же банкноту. Деньги она, однако, не взяла, и я,
несколько смущенный, оставил ее на месте и пошел искать нужный дом.
вывешивают. К счастью, было еще не очень поздно, и я был у цели даже
быстрее, чем предполагал. В этом доме я провел часа три. Подробности
визита покуда не буду доверять бумаге. Сейфа у меня нет и не будет, а наша
белая палатка, подаренная американским Красным Крестом, слишком уж
продувается всеми ветрами.
это и не имеет никакого отношения ни к моему дневнику, ни к цели моего
путешествия на эту небольшую истанбульскую улицу. Выйдя из дома, где меня
оставляли ночевать, но я не решился надоедать хозяевам, на совершенно
пустой улице я заметил знакомую фигуру. Гимназистка седьмого класса
дремала, усевшись на какое-то крыльцо и прислонившись спиной к высоким
резным дверям, которыми славятся дома в старой части города.
рассудил, что генерал Ноги все же не всесилен, и так глупо не будет вести
себя ни один агент. Посему оставалась дилемма: разбудить девицу либо
оставить ее у резных дверей. В конце концов то ли воспитание, то ли
любопытство взяли верх, и я предпочел окликнуть ее и поинтересоваться, не
меня ли она ждет. Оказалось, что все-таки меня.
перекуривая и переговариваясь о всякой всячине. Ее зовут Татьяна, и она
действительно училась в седьмом классе Ростовской гимназии, когда к
Ростову подошла дивизия Азина, и ей с братом пришлось уезжать. В общем, с
гимназисткой я почти не ошибся, ошибся в другом: именно брат послал ее на
панель. Впрочем, свое он успел получить: вот уж месяц как он пропал и,
похоже, пропал основательно. Здесь, в Истанбуле, это просто. Я рассказал
кое-что о себе, причем как-то незпметно мы перешли на "вы", что сделало
наш разговор и вовсе невелелым.
был ждать меня поручик Успенский. На прощание она сказала фразу, которую,
не знаю, стоит ли записывать. Впрочем, запишу7 Татьяна сказала: Мне Вас
жалко, Владимир, вы скоро умрете", или что-то подобное. Я, естественно, не
мог не поинтересоваться, почему? В ответ она заговорила что-то о моем
лице, и тут я спомнил об Ангеле. Неужели? Да нет, ерунда, право; видать,
Татьяна не смогла простить мне тех пакостей, что я ей наговорил.
добавить, что утром на книжном развале мы с поручиком Успенским приобрели
пару книг, с которыми также вышла небольшая история. Впрочем, и об этом
писать покуда не стоит.
обидеться за низкую оценку своих вокальных способностей. По поводу
остального он долго язвил, а затем вполне серьезно предложил мне заняться
лечебной гимнастикой. Ну вот, и он туда же. К этому он добавил, что моя
конспирация с неизвестной улицей может обмануть только меня самого, но уж
никак не генерала Ноги. Ну ладно, пусть читают, кому интересно: той ночью
я посетил квартал Везнеджилер, улица Де-Руни, дом N15/17, где в настоящее
время проживает уволенный со службы без права ношения мундира бывший
генерал-лейтенант бывшей Русской Армии Слащев-Крымский. А вот о чем мы с
Яковом Александровичем в ту ночь беседовали - это уж наше с ним дело.
относится к 13 января и сделана под Ново-Алексеевкой. Прежде всего о том,
как мы там оказались.
несколько дней мы торчали на станции, ловя доходившие до нас слухи. А
слухи не радовали. Красные уже заняли Мелитополь, их конница веером шла по
Северной Таврии, опережая наши отступающие войска. Особенно туго
приходилось той самой 34-й дивизии, которая походным порядком двигалась от
Николаева. 10 января, ежели мне не изменяет память, штабс-капитана Дьякова
вызвали в штабной вагон, откуда он вернулся с вытянувшимся несколько лицом
и сообщил, что наш отряд включают в группу какого-то капитана Мезерницкого
и посылают под Сальково. Насколько он мог понять, Яков Александрович
потребовал от генерала Андгуладзе часть его сил, а "капказский человек"
решил сберечь свою 13-ю дивизию и послал под Сальково приблудившиеся
каманды вроде нашей. Штабс-капитан Дьяков был расстроен всерьез: он уже
успел дать телеграмму в Карасубазар, и его супруга вот-вот должна была
прибыть сюда. Мне было проще - я никого не ждал, успел отоспаться и
отогреться; да и Мизерницкий все же лучше, чем неопределенность.
где, кроме нас, оказался чеченский отряд, остатки Пинско- Волынского
батальона, три бронепоезда и даже несколько танков. Туда же прибыл конвой
штакора - сотня свирепого вида донский казаков, увешанных Георгиевскми
крестами. Капитан Мезерницкий оказался начальником конвоя и довольно
толковым офицером. Во всяком случае, отряд он собрал быстро, распоряжался
по-деловому, и когда к нам прибыл Яков Александрович, все уже было готово.
Ново-Алексеевку и собирались устроить 34-й Канны. Наш отряд должен был их
атаковать, по возможности потрепать и отвлечь внимание. Нас было до
смешного мало, едва ли большн батальона полного состава, но у нас были
танки, бронепоезда и внезапность. Последнее для нас имело особое значение,
поскольку красные явно не ожидали сопротивления и перли в Крым, словно нас
там уже не было. Что ж, мы получили шанс доказать им обратное.
бежали, то не от врага, а ему навстречу. Мы атаковали утром, а к полудню
Ново-Алексеевка была взята. Мне понравился этот бой, - он был организован,
можно даже сказать, поставлен, не просто хорошо, но даже с некоторым
форсом. На рассвете взревели танки, загрохотали трехдюймовки с
бронепоездов, затем завизжала и завопила конница, и краснопузые с
неумытыми своими физиономиями вынуждены были спешно занимать оборону,
тщетно гадая, откуда мы, такие страшные, взялись.
понравиться один из наших бронепоездов, на котором стояли не только
трехдюймовки, но и кое-что получше - морские орудия большого калибра.Во
всяком случае, когда мы поднялись в атаку, краснопузые практически не
стреляли. Что-то, правда, время от времени гремело, но мы шли, как в 18-м,
в полный рост, насвистывая "Белую акацию". Я лишний раз убедился, что
свистит поручик Успенский очень музыкально, а вот насчет его вокальных
данных я придерживаюсь прежнего мнения.
напугали, поскольку они предпочли осторожно обкладывать нас, словно
опасных зверей. Штабс-капитан Дьяков, вернувшись из штаба, озабоченно
сообщил, что нас отрезали от Геническа, что взято Рождественское, а
значит, мы уже почти в кольце. Но почти - это всего лишь почти, тем более,
к этому времени наша задача была выполнена - воспользовавшись переполохом,
части 34-й дивизии проскользнули к Перекопу.
Настроение было праздничное: задача выполнена, и выполнена красиво, да и
потерь почто нет. Во всяком случае, наш маленький отряд не потерял ни
одного человека. Правда, поручику Голубу какой-то красный Вильгельм Телль
отстрелил погон, но мы на радостях почти простили ему эту выходку.
играть в преферанс и требует освободить стол. Это звучит настолько нагло,
что приходится подчиниться.
выигрывает, объясняя это преимуществом преферансной школы Харьковского
технологического института перед школой игры провинциальных полковых
бурбонов. К стыду своему - а может, и к гордости, - я за все годы войны
так и не научился играть в эту достойную игру. Правила, конечно, я знаю,
но играть - увольте. Да и довоенного опыта у меня не было. В те годы я
играл, главным образом, в кункен, нашу семейную игру, и время от времени в
"шестьдесят шесть" - со знакомыми дамами. Ну, а на фронте я, в основном,
сражался в шмен-де-фер - оно как-то проще. Не всем же дано, право. Поручик
Успенский уточняет, что в особенности не дано лицам с
историко-филологическим образованием. Не спорю. Меа максима кульпа.
настроения: наша знаменитая газета "Развей горе в Голом Поле" напечатала
очередную главу о необычайных похождениях капитана Морозова и поручика
Дроздлва. Господа офицеры чудом избегли козней ЧК, с чем я могу поздравить
их лично, а также господ читателей и многоуважаемого автора. Жаль только,
что газета наша выходить всего лишь в пяти экземплярах, - это несколько
препятствует победному шествию великого романа.
там недолго и уже через два дня, как следует из моих записей, мы вернулись
под отеческую руку генерала Андгуладзе. Нас разместили на небольшом,