Чтение 7–й страницы книги ~Испытатели счастья~

Предостерегающе запищало, замигало, дрогнуло. "1.000".

- Э-э, ты ее по себе сварганил, - разочарованно протянул Лева.

- Ну, вот и все, - опустошенно сказал Карп, не отвечая.

Вылез. Прошелся. Глянул в окно. Сел. Закинул на стол ноги в сияющих
туфлях. Выудил последнюю "Беломорину" и смял пачку.

- А теперь остается только вводить поправки при наложении программы,
- пусти колечко. - Индивидуальное определение режима и загрузки нервной
системы мы получили. Нагрузки надо давать на незагруженные участки,
напрягая их до оптимума. Качество нагрузок варьируемо, они сравнительно
заменяемы; всех мелочей не учтешь, да и ни к чему... Ведь личность
изменяется, в процессе деятельности приспосабливая себя к тому, что имеет.
Нет? Ромео можно было подставить вместо Джульетты другую... Нет?.. Эх...

- А как же... мы? - не выдержал я, кивнув на табло.

- Не жирно ли нам? - поддержал Лева Маркин.

- "Мы", - усмехнулся Карп. - Мы работаем. Плохо живем, что ли?

Он грустнел. Тускнел. Отчетливей проступало, как он уже немолод, за
сорок, наверное, и хоть и здоровый на вид мужик, а выглядит погано: тени у
глаз... одутловатость...

- Ах, ребятки-ребятки, - он раздавил окурок и встал. - От каждого по
способностям, каждому по потребностям, - великий принцип. Вот на него мы и
работаем. Как можем.

- Шо вы хотите, - сказал завкардиологией добрым украинским голосом. -
Нельзя ему было так работать; знал он это. Полгода не прошло, как от нас
вышел. Гипертония, волнения, никакого режима. Взморье бы, сосновый воздух,
физические нагрузки, нормальный образ жизни. Эмоций поменьше. Болезни
лекарствами не лечатся, дорогие мои... жить надо правильно...

Вошла сестра с серпантином кардиограмм, и мы поднялись.

- Живи так, как учишь других, и будешь счастлив, - прошептал у дверей
Митька стеклянному шкафчику с медицинской дребеденью, и я оглянулся на
усталого доктора, вряд ли живущего так, как полезно для здоровья...

А первый инфаркт у Карпа случился в тридцать один год; тогда ему
зарубили кандидатскую, зато позже на ней вырос грибной куст докторских в
том институте, который он поставил на ноги.

Потом был морг. Потом кладбище. Потом мы вернулись в лабораторию.

К нам возвратился Павлик-шеф - уже защитивший докторскую и ждавший
утверждения в ВАКе. Он посвежел, помолодел, поправился и снова говорил,
что ему двадцать девять лет и он самый молодой доктор наук в институте.

Мы спокойно раскручивали методику и оформляли диссертации; все
постепенно вставало на свои места - будто ничего и не было... Пошли
премии. Пошел шум. Павлику-шефу утвердили докторскую, он выступал на
симпозиумах и привозил сувениры со знаменитых перекрестков мира.

Над столом у него висит фотокопия графика Карпа: малиновая ломаная
кривая, густо, как нитка катушку, оплетающая зеленоватый сетчатый цилиндр.

- Слушай, - спросил Митька, - ну, пойдет наша программа... а потом?

Митька после сдачи программы тоже стал кандидатом, сразу, -
Павлик-шеф позаботился, все устроил, из ученого совета сами провернули
насчет диплома; даже перепечатывала оформленные бумажки машинистка из
нашего машбюро. Митька принялся буйно лысеть и до безобразия уподобился
доценту из дурной кинокомедии.

Мы сидели у меня на кухне, и белые ночи буйствовали за открытым окном
над ленинградскими крышами, и словно не было всех этих лет...

- Слушай, - повторил Митька, - что дальше будет?..

- Лауреатами станем, - мрачно сказал я. - Золотыми памятниками
почтят. Чего тебе еще?..

- Нет, - сказал Митька, кладя в стакан восьмую ложку сахара,
паршивец. - Ну, начнут все жить в _п_о_л_н_у_ю _с_и_л_у_. Все! А что из
этого выйдет? В мире, на Земле? А? Ты думал?

- Многие думали, - успокоил я. - В общем, должно выйти то, что все
будет хорошо, как давно бы уже полагалось. Да, а что?

- А я думаю, - сказал Митька, - что выйдет то же самое, что и так
вышло бы, только быстрее.

Снизу забарабанили по трубе. Глаза у меня слипались.

- Это уже следующая история, - примирительно сказал я.

А он сказал:

- История-то у нас, браток, одна на всех... Прав был Карп.

Но тогда я его не понял.