навсегда застыл в этой гримасе - уголки его были постоянно приподняты, и
широкие губы улыбались. Его абсолютно лысая голова сияла и светилась и весь
он сиял и светился желтым отсветом сытости и довольства. Он стоял, положив
руки на небольшое, но объемистое брюшко, и с улыбкой смотрел в лицо
умирающему. Его звали Аугусто Лента.
угловатая фигура. Человек в изножье также не отрывал своего тяжелого
гнетущего взгляда от лица Кобленца. Изогнутый книзу рот был упрямо и холодно
сжат, превратившись в тонкую щель, широкое, скуластое темно-красное лицо с
выпирающим вперед носом, похожим на боевой "ворон" грозных триер, и острым
выступающим подбородком было хмуро. Он стоял, подняв угловатые прямые плечи
горбуна. Спутанная грива медных волос падала на плечи, закованные в стальную
ребристую кирасу, на лоб, узкий и покатый. Звали человека Ахаз Ховен, и его
присутствие явно тяготило первых двух, находящихся в комнате.
приближаясь ни к двоим у края ложа, ни к мрачной и безмолвной фигуре в его
изножье.
освещалась тремя бронзовыми светильниками и была очень мала. Стены были серы
и голы, темные занавеси скрывали помещение от вездесущих солнечных лучей.
Здесь было очень холодно, потому что близость смерти никогда не дает тепла.
Смерть никогда не дает тепла. Странная, она всегда ясно дает осознать единое
и извечное правило: будь ты хоть бог, хоть человек, но должен быть срок и
должна быть та четкая граница, за которой нет и не может быть жизни, а есть
только холод и неизвестность.
Существование его неколебимо и связно было навек сопряжено с пониманием
извечных конечных истин. И если некоторые представители людской философии
называли ее "философией жизни", то он с полным правом мог бы назваться
"философом смерти". Он не делал этого только потому, что больше не писал
пространных трактатов и нигде не пропагандировал своих идей. Это была его
философия, поэтому к самой смерти он относился легче, чем остальные.
Лента быстро наклонились к нему, ожидая, что он произнесет те последние
слова, какие всегда невольно вырываются из коснеющих уст. Но Кобленц просто
смотрел на них. Это не был бессмысленный, ничего не понимающий взгляд
умирающего. Он просто спокойно и отрешенно смотрел на них, глядя, как
склонились они к нему, ожидая.
только вечное обновление. Есть только взгляд из-за Порога на ничтожную суету
живущих. Есть только срок.
вспыхнул и потянул его куда-то, сквозь темную пленку барьера, лопнувшего,
словно упругая материя, и он увидел перед собой странную и безжизненную
местность. Это была не Земля и не другой мир, это был вообще Не Мир. Это был
Порог, и Мес знал это. Серое вокруг постепенно темнело кпереди, а потом
переходило в черное, которое разделялось надвое светлой чертой. Это черное
круглилось наверху высокими арками. То были два Входа. Ему был известен лишь
правый. Что за зевом левого и зачем он вообще, он никогда не знал.
уже, который лежал там на смертном ложе, а другой, полный сил. Но лицо его
было печально. С печалью смотрел он на Меса.
иссушит Землю знойными суховеями, он сожжет созданий наших.
фигура становилась все неяснее и неяснее, покуда совсем не пропала в
угольной черноте за Порогом.
были прикованы к одру. А на нем вместо так хорошо известной фигуры Кобленца
лежала коричневая высохшая мумия - его смертная оболочка. Бессмертный дух
покинул тело с именем Цезарь Кобленц навсегда.
из комнаты. Модерата, не взглянув на него, резко кивнула. Она все еще
смотрела на останки Кобленца.
балкон. Здесь было еще холоднее. Ледяной пахучий ветер гор дохнул на него,
растрепав волосы.
Лиловые, хмурились горы, грозные в своем молчании, постепенно одеваясь
тенью. Она, сначала цвета заката, а потом темнее, темнее, становясь затем
темно-синей, наползала на мир. Но небо было еще серо-красным, как бывает
иногда в горах, когда облачность делает невозможными звезды. Ближние горы
были уже синими, дальние, освещенные солнцем, еще белели. Их угловатые
контуры, тронутые розовым, красками света расцвеченные, сверкали. Все было в
синих и розоватых тонах.
Он стоял на балконе старинного замка, одного из тех, кто помнил еще древнее
зарево религии бон - религии демонов. Кобленц в последние столетия любил
бывать здесь - это ненадолго восстанавливало его. И горы, сумрачно-синие,
говорили об этом, и балясинки пузатого балкона, и вечернее небо говорили об
этом. И камни вокруг об этом говорили.
замка, на старых потрескавшихся плитах. Бездымное, жаркое пламя,
странно-яркое в синих сумерках, мигом слизнуло ссохшиеся останки, и тот, кто
давно уже был мифом, окончательно стал им.
пропетляв немыслимо, возвращается к изначальному, так и они, когда была уже
ночь, сходились на Буле. Мес вошел в зал и увидел уже прибывших первыми
Модерату и Аугусто Ленту, все так же улыбающегося. Он кивнул им и занял свое
место. Совет обещал быть горячим.
ярко освещенное и искрящееся. Стены желтые, с фантастическими изображениями
сражающихся драконов: драконы красные, синие и черные. С потолка - люстра на
бронзовой цепи. Три входа. Окон нет. Много мягких стульев с высокими
спинками, увенчанными конусообразными шапками. На полу - яркендские ковры.
Вошел Ховен, сел рядом с Месом. Кивнул. Не зря.
черных глаз, белым гипсовым лицом и с посохом-факелом в руке. Движения ее
были очень резкими. Ее звали Регана Цвингли. Вторая - изумительной красоты,
с совершенно белыми волосами нимбом вокруг кирпично-красного лица. В ее
лице, отдаленно напоминающем строгие и одновременно мягкие черты греческих
статуй, в то же время было что-то мстительное и ядовитое - такой изгиб был у
этого рта с пунцовыми губами, так смотрели темно-голубые глаза, словно
вечный твердый лед вершин, недосягаемых для смертных. Звали ее Ирид Ириарте.
Сели с одинаковыми кивками.
Малларме, - пробрел к своему месту, упал на стул, заснул.
открытой улыбкой - Иоанн Лерке.
из сливочных холмов его щек торчал красный как морковка, ноздреватый нос.
Звался Либан Бакст. Кивнул, уселся, - и заскрипел под тяжестью несчастный
стул.
только спящему Малларме, сел.
чувственным ртом, - Джакомо Банокка.
него. Вскоре выяснилось, что трое не придут, впрочем, как всегда.
Оба уселись рядом с Ховеном, слева от Меса.
напряжение спало.
Круз Андрей
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Мороз Александра
Херберт Фрэнк
Куликов Роман