проплывали в моей голове пустой шелухой. Мне нужно было понять, что
говорит человек напротив меня, но сделать это было невозможно. Я знал,
что засыпаю. Занавес сознания медленно и неотвратимо задвигался, и я не
мог его остановить. Я хотел что-то подумать, но уже не мог. И сдался.
Последним моим ощущением было прикосновение чего-то прохладного и
гладкого к щеке.
Видения были замедленными и цветными. Отец принимал свое лекарство и
нес порошок ко рту долго-долго, еще дольше глотал его и затем целую
вечность мучительно морщился. И все в нашей комнате морщилось,
съеживалось, теряло четкие очертания. В комнату по воздуху неторопливым
дирижаблем вплыла мать. Она была загорелая, а в руках сжимала белые
длинные чехлы, и чехлы красиво оттеняли ее загар. Наверное, для отца и
для меня. Мне было страшно, я не хотел, чтобы на меня надевали чехол, и
пытался закричать, но весь мой сон вдруг как бы свернулся, сжался,
превратился в тонкую яркую иглу и больно уколол меня...
Пактор Браун проводил мне по щеке чем-то бесконечно гладким и мягким, и
тянущая истома теплой волной разливалась по телу, отдавалась прибоем в
далеких и чужих ногах...
Я плыл. Волны ритмично подбрасывали меня, и мне ничего не было нужно.
"Может быть, - подумал я. - это и есть счастье - когда тебе ничего не
нужно" .. И поразился своей мудрости.
На мгновение занавес сознания разошелся, и в щель я увидел почти у
самой моей головы кусок брезента. Я пытался заглянуть в щель получше,
но занавес мягко закрылся...
Отец. пятясь уходил от меня и таял в желтоватой дымке, и я знал,. что
он никогда не вернется, и мир казался мне чудовищно огромным, сложным,
чужим. Мне было бесконечно жаль отца. И еще больше себя, потому что чем
дальше и безвозвратнее отступал он от меня, тем неумолимее надвигался
на меня враждебный мир. Я боялся его. Я не хотел в нем быть.
И опять занавес слегка колыхнулся, впустив рев и грохот Я сидел в
кресле, и кресло медленно поворачивалось А может быть поворачивалось
круглое окошко-иллюминатор и по нему не сверху, а горизонтально
струились маленькие ручейки. Грохот усилился что-то плавно и сильно
толкнуло меня в спину, и занавес снова закрылся...
Я просыпался так же медленно, как медленно разворачивались мои видения.
Я знал лишь, что просыпаюсь, ибо уже отдавал себе отчет в нереальности
образов, владевших моим сознанием.
Я лежал на кровати в небольшой комнатке. Под потолком горела тусклая
лампочка. Рядом с кроватью стоял столик. На нем стакан с водой. Вид
стакана заставил меня почувствовать и сухой распухший язык во рту и
дрожь тошноты в пищеводе. Я потянулся за водой. В поле зрения оказалась
моя рука в незнакомой красной пижаме. Я почему-то испытывал страх перед
стаканом и вместе с тем пульсировавшая тошнота заставляла меня поднести
его ко рту. Вода была прохладной, и тошнота отступила. Мне почудилось,
что вот-вот я пойму, почему боялся стакана. Стакан с тонисоком.
Наваливающаяся сонливость. Лицо Клевинджера. "Думаю, что он еще жив, но
вряд ли это надолго".
На мгновение я испытал слепой ужас животного, попавшего в капкан. Я
даже почувствовал, что сейчас завою. Мышцы напряглись, сердце гулко
застучало. Мне хотелось вскочить, вырваться, бежать подальше от
западни, от неизвестности, несущей в себе угрозу. Я с трудом взял себя
в руки.
"Дин Дики, - сказал я себе мысленно, - самое страшное, что с тобой
может случиться, ты умрешь. Это, безусловно, неприятная процедура, но
не бойся, что у тебя не получится. Получалось же у других".
Меня, очевидно, напоили сильным снотворным. Генри Клевинджер. Человек с
загорелой кожей. Наполовину моложе своих шестидесяти семи лет. Брат по
Первой Всеобщей... Или его протянутая кверху ладонью рука должна была
лишь усыпить мою бдительность? Они действительно похитили Синтакиса.
"Думаю, что он еще жив, но вряд ли это надолго".
Я опустил ноги на пол и встал. Голова немного кружилась, но я уже мог
держаться на ногах. Ни единого звука не проникало в комнату. Я осмотрел
стены - они были покрыты толстой мягкой изоляцией, поглощавшей шум. Но
удивительнее всего было то, что в комнате не было окна. Ни большого, ни
маленького. Дверь была обшита такой же изоляцией, что и стены, и я с
трудом отыскал ее. Ручки на ней не было.
Я еще раз обошел комнату. Ни одного предмета, на котором можно было бы
остановить внимание. Кровать, столик, унитаз. И все.
Во всем этом была некая нелепость. Продолжение безликой комнаты
Синтакиса. Убитого человека, которому уже безразлично, стоптаны ли у
него каблуки. Старика с молодым загорелым лицом. Неукротимой зевоты.
Что за сурдокамера? Почему, зачем? А может быть, обивка вовсе не для
того, чтобы поглощать звуки, а чтобы я не разбил себе о стены голову?
Может быть, я сошел с ума? Да, но отсутствие окна...
Должно быть. снотворное все еще бродило во мне, мне вдруг снова
захотелось лечь. И в это время погас свет. Темнота в комнате была
какая-то особенная, редкостной плотности и густоты. У меня было
ощущение, что ее нужно разгребать руками, чтобы добраться до кровати.
Маленькими шажками, сомнабулически вытянув руки, я шел к кровати, пока,
наконец, не ощутил ее коленями. Я упал на нее и тут же заснул.
Я не знаю, сколько я проспал, но когда открыл глаза, свет снова горел и
на столике стоял завтрак: яйца с беконом, стакан тонисока и огромная
чашка кофе. Я почувствовал голод. И обрадовался. Первое привычное и
нормальное ощущение с момента провала в памяти.
Интересно, подумал я, как они убирают посуду и доставляют еду? И словно
в ответ, послышалось легкое жужжание электромотора, столик около моей
кровати дрогнул и стал опускаться. Как только он опустился, оттянутые
вниз створки пола, щелкнув, встали на свое место.
Я не знал, сколько времени они продержали меня на снотворном, и от
мысли, что я провел без погружения несколько дней, мне стало не по
себе. Как же, однако, я сразу не догадался, подумал я и провел ладонью
по щекам. По длине щетины можно было определить, сколько дней я не
брился. Но кожа была гладкой, хотя и чуть-чуть непривычной на ощупь.
Этого не могло быть. То, что прошли, как минимум, сутки, я готов был
поручиться. Почему же на щеках нет щетины? Неужели меня побрили? Или
намазали лицо дрянью, которой пользуются для сведения волос... Но для
чего? Не для элегантности же, особенно в этом мягком беззвучном
мешке... А может быть, именно для того, чтобы я не мог ощущать течения
времени. Но зачем? Что за странная цель?
Я начал медленно отключаться от внешнего мира - не слишком трудное дело
в этой дыре - и одновременно погружаться в гармонию. На этот раз я
почти сразу соизмерил себя с миром, найдя точку гармонии. Я ждал тока
кармы, как умирающий от жажды ждет влаги, и когда она пронизала меня.
промыла, и каждая клеточка моего тела заскрипела первозданной чистотой,
я снова почувствовал себя растворенным в нашей Первой Всеобщей Научной
Церкви.
Я не хотел заниматься ритуальными сомнениями, ибо мой дух сегодня
слишком жадно стремился слиться со Священным Алгоритмом "Только то
сомнение конструктивно, - учил нас пактор Браун, - в котором ты не
сомневаешься".
Я прекратил погружение и медленно всплывал к поверхности реального
бытия, когда снова послышалось легкое жужжание, щелкнули оттянутые вниз
створки люка и показался столик. Теперь на нем было больше блюд. Обед,
должно быть, - подумал я, хотя голода совершенно не испытывал. Мне
казалось, что с момента завтрака прошел час или полтора, не больше. Но,
с другой стороны, трудно сохранить ощущение времени, когда чувствам не
на что опереться. Даже у растений в комнате с постоянным освещением
возникает расстройство биологических часов.
Ужин тоже появился намного раньше, чем я его ожидал. Зато ночь - ночью
я считал период, когда лампочка была выключена - тянулась бесконечно. Я
проснулся в густой темноте моей таинственной мягкой клетки и
почувствовал, что больше не засну. "А что, - пришла мне в голову мысль,
- если считать все время себе пульс. Семьдесят ударов - минута. Четыре
тысячи двести - час. И на третьем часу сойти с ума..."
"Но какой во всем этом смысл, - в тысячный раз спрашивал я себя. -
Чтобы не дать мне вести поиски Мортимера Синтакиса, у людей, которые
его похитили, было много возможностей. Начиная хотя бы с самой простой:
Посняков Андрей
Березин Федор
Володихин Дмитрий
Ибсен Генрик
Махров Алексей