Чтение 7–й страницы книги ~Винсент Ван Гон~

маленький и хилый, я же большой, сильный, ловкий. Захоти я пихнуть его

как следует, никто в мире не помешает мне, он отлетит, пожалуй, шагов

на десять.

Но эта чертова дорога оказалась не такой уж легкой. Понимаете, одно

дело, когда ты пробегаешь стометровку по специальной эстроновой дорожке

в комфортабельном спортивном зале или когда вышагиваешь по туристской

тропе - на тебе пружинящая обувь и почти невесомая одежда. Тут же я был

наряжен как чучело, а тяжеленные ботинки висели на ногах, словно

колодки. Не знаю, существовало ли там какое-нибудь покрытие, на той

дороге, во всяком случае начало пути мы проделали по грязи. Потом

подморозило, грязь чуть затвердела, начала проминаться под подошвой,

идти стало повеселее. Однако еще позже грязь затвердела совсем, но

сохранила при этом все неровности. Сделалось невозможным удобно ставить

ногу - то проваливается носок, а пятка оказывается высоко, то наоборот.

Миновал час, я взялся высчитывать, сколько же это будет километров -

девять миль. У меня было впечатление, что миля меньше километра. Затем

вдруг я вспомнил где-то мне попавшуюся таблицу перевода старинных мер

длины в наши и покрылся холодным потом. В одной миле тысяча шестьсот

девять метров. Всего, значит, до Цвелоо километров пятнадцать, а за

нами пока осталось меньше половины. Еще через час я еле волочил ноги,

совершенно раскис и размяк.

А Ван Гог по всем признакам был свеж как огурчик. После недолгого

молчания он опять заговорил, то и дело останавливался, чтобы

полюбоваться звездами или всмотреться на горизонте во что-нибудь такое,

чего я и разглядеть не мог, бегом догонял меня, отходил в сторону,

пробуя, как вспахана земля, и так далее. Ему подобные концы были

впривычку, он, может быть, ежедневно проделывал еще больший путь с

мольбертом и тяжелым ящиком с красками. И вскоре я сообразил, что,

пихни я его действительно, в сторону отлетел бы скорее кто-нибудь

другой, а не он.

Не помню, как уж мы добрели до этого городишки, где я предоставил Ван

Гогу все хлопоты, а сам уселся на ступени у входа в ссудную кассу,

вытянув гудящие ноги.

Обратный путь был еще ужаснее. При свете звезд, поскольку луна зашла,

Ван Гог вгляделся в мое лицо, участливо осведомился, здоров ли я, и

предложил опереться на его плечо. Так я и сделал, он, можно сказать,

почти доволок меня до дому.

Хижина оказалась пустой, хотя и натопленной, - хозяева ушли ночевать к

родственникам. Старухина постель была застелена свежими простынями. Ван

Гог сказал, что это для меня, а сам улегся на деревянной скамье. Но,

во-первых, на короткой кровати мне пришлось сложиться чуть ли не в

восемь раз, а во-вторых, мутили голову спертый воздух, всяческие

непривычные запахи, да скрип и шевеленье за стеной, где в хлеву

помещалась корова. Из-за духоты мне делалось дурно, я несколько раз

выходил на улицу, но там моментально замерзал. Забыться удалось только

под утро, но в семь часов Ван Гог заботливо разбудил меня, поскольку

помнил, что мне надо в Амстельланд на дилижанс.

Позавтракали миской молока, что была, вероятно, пожертвована той же

старухой. Ван Гог вскользь заметил, что попробует поговорить с доктором

относительно операции, - слова, которым я напрасно, как позже

выяснилось, не придал значения. "Едоков картофеля" он положил на стол,

рылся затем несколько минут в своих рисунках, вынул два больших и

сказал, что дарит их мне. То были "Хогевенский сад" и "Степь с

деревьями" - оба пятьдесят сантиметров на сорок. И, вы знаете, я не

взял. То есть у меня не было сомнений, что за каждый заплатят по две

тысячи, но я представил себе жадную рожу Кабюса и решил, что такого

дополнительного удовольствия этому жулику не доставлю.

Я был совсем разбит, развинчен - впору брать каждую ногу в отдельности

и перестав-лять. Ван Гог, видя мое состояние, разволновался, побежал в

деревню и вскоре вернулся, с торжеством объявив, что уговорил одного

крестьянина подвезти меня три четверти пути,- понимаете, с транспортом

было в этот момент очень нелегко, шли весенние полевые работы.

В Париж к месту вызова я поспел вовремя. Из Камеры вывалился прямо на

Кабюса, разговаривать с ним не стал, дополз до такси на карачках и

полуживой - к себе, пробыв, таким образом, в прошлом столетии всего неделю.

Но, как вы понимаете, бодрящие ванны, суг-массаж и всякое прочее делают

чудеса. Отмылился, отскребся, оттерся, проспал восемнадцать часов на

воздушном матрасе слабой вибрации и на утро вторых суток почувствовал

себя человеком. Теперь уверенность в успехе у меня была полная. Наклеил

этакие провинциальные усишки, напялил длинные штаны чуть ли не до колен

и двинул в художественный салон. Но не на бульвар Сен-Мари, где меня

все же могли узнать, а в другой, на Монмартре. Вхожу, напускаю на себя

простецкий вид, наваливаюсь пузом на прилавок и жду, пока меня заметят.

Заметили, спрашивают, что мне угодно.

- Да, так, - говорю, - был у тетки под Антверпеном, на чердаке попалась

картина. Вроде, какая-то старая. Изображено, как люди в древности ели

картошку. -Сам развертываю картину и поворачиваю к свету. - Тут

подписано "Винсент Ван Гог". Мне художник не известен, скорее всего

современник этого, как его... Леонардо да Рафаэля. Вот я и подумал, что

может быть кто заинтересуется.

Ожидаю услышать возгласы удивленья, радости, но присутствующие глядят

на меня с иронией. Один из продавцов берет картину в руки.

- Да, в самом деле подписано "Ван Гог". Пожалуй, такому сюжету подошло

бы название "Едоки картофеля".

Чешу в затылке, отвечаю, что и сам бы ее так назвал.

Продавец поворачивает вещь обратной стороной к себе.

- Смотрите, тут и дата проставлена. "Март 1883". Все точно, как в его

письмах к брату, - первый вариант известнейшего произведения.

- Неужели? - спрашиваю. -Я даже как-то не посмотрел с той стороны.

Значит, 1883 год. Выходит, что он жил после этого Да Леонардо.

Второй продавец берет "Едоков" из рук первого и протягивает мне.

- Возьмите. Не стоит даже проверять на подлинность. Этой картины не

существует. Есть только копия, сделанная по памяти в 1888 году.

- Как не существует? С чего же он тогда делал копию?

- А вы почитайте "Письма". Можете у нас приобрести экземпляр... Эй,

куда же вы! Послушайте, у вас левый ус отклеился!..

Дома хватаю свой томик "Писем", начинаю судорожно листать.

"Дорогой Тео, никогда я еще не начинал год с более мрачными

перспективами и в более мрачном настроении. На дворе тоскливо: поля -

черный мрамор с прожилками снега; днем большей частью туман, иногда

слякоть..."

Дальше, дальше! Это я все знаю.

"...Боюсь, что я сделался для тебя уж слишком тяжелым бременем..."

Дальше! Где-то здесь должно быть упоминание о будущей картине... Ага,

вот оно!

"Едоки картофеля" закончены, картина уже высохла, послезавтра посылаю

ее тебе..."

Это было написано 3-го апреля, а на другой день к Ван Гогу постучался

незнакомец, то есть я, и купил "Едоков". Значит, в следующем письме

будет отчет об этом великом событии.

Я чуть помедлил прежде, чем перевернуть страницу. Перевернул, вчитался...

"Тео, я сжег картину!

Это произошло три дня назад. Вдруг пришла минута, когда я понял, что не

был в этой вещи до конца самим собой. Труд целой зимы пропал, я сожалею

о своем поступке, но, правда, не очень, так как многому научился. В

частности, добиваться того, чтобы красно-желтый цвет смотрелся светлее,

чем белый, который я стал делать, смешивая, скажем, парижскую синюю,

киноварь..."