по-прежнему часто лоза гуляла по нашим спинам без видимой причины.
позднем отрочестве, когда я уже в совершенстве освоил пользование сексатором.
Наши воспитатели были кастраты или в лучшем случае искусственные импотенты -
все до одного. Тогда же я содрогнулся, сообразив, к чему могла бы привести иная
ситуация, и мысленно возблагодарил женскую мудрость, подсказавшую какой-то
важной персоне мысль раз и навсегда избавить нас от посягательств. Нет, уж
лучше стеки и хлысты...
из воспитателей, исполнявший обязанности младшего жреца, монотонно заводил
хвалебную песнь, а мы, как могли, подтягивали. Раз в год приезжал жрец более
высокого ранга и устраивал большой молебен, чему мы радовались: в такие дни нам
не давали работы, правда, и петь приходилось до хрипоты. Отсутствие слуха и
голоса не считалось уважительной причиной для молчания, да мы и не отлынивали:
как не попеть немного в честь полубогини, подарившей когда-то в невообразимо
далеком прошлом жизнь и людям, и нам?
изображением Храма в далеком городе Найроби, где в драгоценном саркофаге
покоятся ее священные останки, и несколько лет спустя был ошарашен, когда мне
попытались разъяснить: под священными останками Первоматери понимаются
ископаемые обломки костей самки австралопитека, прозванной Люси и, по мнению
науки, являющейся прямым предком людей, иначе говоря, все-таки Первоматерью.
Само по себе это не вызывало возражений, но когда я вдобавок узнал, что Люси
была грязным карликовым существом с отвисшими до пупа молочными железами и
дряблым морщинистым чревом, изнуренным частыми родами, что она выкапывала из
земли какие-то корешки и выковыривала грязными пальцами термитов себе в пищу, -
я полез в драку. Наверное, мне было легче лишиться руки или глаза, чем веры. Но
произошло обратное: мои руки и глаза остались при мне, синяки и шишки зажили,
зато вера в святое... н-да... Вера либо есть, либо ее нет. Когда из-под моей
веры вышибли подпорки, она рассыпалась в крошку.
Иные, запрещенные религии меня не привлекли, и то место души, которому
следовало быть наиболее прочным, рухнуло, словно карстовый провал, явив
пустоту. Мне и посейчас нечем ее заполнить.
свойства. Лишь лучшие из лучших среди нас могли по смерти надеяться попасть в
Рай, нерадивым же предстояло быть ввергнутым в Черное Ничто. Разумеется, и в
Раю души эксменов должны были подчиняться душам людей, но это нас не пугало, мы
привыкли подчиняться. Пугало Черное Ничто, несуществование, уход в никуда.
попытались обучить счету и четырем действиям арифметики. Учили мало - по часу,
максимум по полтора часа в день. Гораздо большее внимание по-прежнему уделялось
общественно полезному труду, который теперь усложнился: прополка огорода, сбор
с картофельных кустов вредного полосатого жука, уборка в помещениях, иногда
мелкий ремонт или покраска чего-нибудь. Свободных часов оставалось мало.
Насколько я помню, мы тратили их на изобретательные, но неизменно безуспешные
попытки преодолеть забор.
свободу, а потом вернуться. Думаю, никто из нас не помышлял всерьез о побеге -
хотя бы потому, что мы не знали, что ТАМ, и только догадывались, что лес вокруг
питомника небесконечен. Мы хотели вырваться, но не знали, куда и зачем.
что она кроной легла на забор. Наверное, поверх забора шла какая-то
сигнализация, потому что уже через час, несмотря на завывания ураганного ветра,
мостик на ТУ сторону был ликвидирован с помощью бензопилы.
видом:
время я был у указанного дерева, и Женька, улизнувший, как и я, от недреманного
ока воспитателей, повел меня к забору. Низинка, где заросли крапивы стояли
жгучей стеной и вырастали вновь столь упорно, что их отчаялись когда-нибудь
свести, была мне, разумеется, хорошо знакома и не представляла большого
интереса. В ответ на мое недоумение Женька поднял воротник курточки, втянул
сколько мог руки в рукава, заранее поежился и коротко бросил:
гуще возле бетонной стены обнаружился сюрприз - яма полуметровой глубины,
заполненная прелой листвой и всяким лесным мусором. Я сразу все понял, да и у
Женьки горели глаза.
когда-то начал копать. Но не докопался.
выбрасывая ее пригоршнями, и за этим занятием едва не прозевали построение на
ужин. Естественно, у нас хватило ума сообразить, что запачканные руки и колени
- не то зрелище, которое следует являть воспитателям. Наверное, наши
предшественники, начавшие подкоп, не были столь осторожны.
у меня язык чесался неимоверно - рассказать) и вообще соблюдая все
конспиративные предосторожности. Земля поначалу оказалась довольно податливой,
отчего края ямы вскоре начали осыпаться. Пришлось рыть не только вглубь, но и
вширь, сводя яму на конус. Мешали древесные корни. Потом пошла сплошная глина.
Вдобавок мы могли посвятить рытью никак не более часа в день. Все же спустя
неделю глубина ямы достигла нашего роста, а проклятый бетонный фундамент и не
думал кончаться, наводя нас на унылые мысли.
фантастическое предположение, имея в виду под "оно" наш бетонный периметр.
условились продолжить подкоп, как только установится хорошая погода.
дождливой. А в конце лета нас, однолеток, однажды построили в длинную шеренгу и
примерно каждому второму велели сделать шаг вперед, выкликивая поименно.
подкоп, а если закончил, то чем для него это обернулось. Нас, вышедших вперед,
увезли сейчас же, дав десять минут на сборы. По правде говоря, собирать было
особенно нечего.
долгое время хотелось так думать. Было бы обидно, если бы получилось у него
одного, без меня. Но что бы он нашел на той стороне?
нашу директрису. Если та напоминала старую, пусть и ухоженную лошадь, то эта -
лихую наездницу. Она была, наверное, вдвое моложе и вдесятеро красивее нашей
прежней владычицы, а двигалась стремительно и порывисто, причем с такой
уверенностью, что, казалось, стены должны были рассыпаться в прах при ее
приближении, а столетние ели выкапываться из земли и удирать на корнях. И у нее
были на то основания. Стены, конечно, не падали, и деревья вели себя прилично,
а вот телепортацию мы увидели своими глазами.
с легким хлопком. Я не сразу понял, куда она делась, и очень удивился, заметив
ее уже сидящей в автобусе рядом с водителем. Такое вот чудо. Кто-то из наших не
выдержал, показал пальцем - и, естественно, тут же получил по рукам.
загрузили в автобус и куда-то повезли. Везли долго. В автобусе резко пахло
топливом и резиной, так что меня почти сразу начало мутить, и дорогу я запомнил
плохо. Зато догадался повернуть голову и прочитать вывеску на воротах:
"Министерство трудовых ресурсов Славянской Федерации. Мужской подготовительный
интернат имени Юдит Полгар".
интернат-училище имени Марины Расковой.
преимущество человеческого ума над мужским, обыграв в какую-то умную игру всех
самцов на планете, то вторая водила в бой крылатые армады и лично погасила
развязанную неразумными самцами общемировую бойню, уничтожив двумя бомбами
город Нагасима, главный оплот мужского шовинизма.
даже, чем в подготовиловке, хотя, в сущности, тот же загон с деревьями,
подстриженными кустами и аккуратными дорожками. Не лес, а, скорее, парк. За его
благолепием, понятно, следили мы сами: сегодня, скажем, первая группа,
освобожденная ради такого случая от занятий, стрижет кусты и газоны, метет
дорожки, завтра вторая и так далее. Семь возрастных групп, семь дней в неделе,
очень удобно. Пожалуй, мы даже любили выходные дни - это когда можно выйти на
дорожку и помахать метлой. А зимой - лопатой.
работать по дереву и металлу, а также новейшую историю, начинающуюся, как
известно, от первой телепортации и Великого Пути Обновления, указанного Сандрой
Рамирес. Было и еще кое-что: основы природоведения, математика вплоть до
подобия треугольников, черчение, устный и письменный интерлинг, правила личной
гигиены, уроки пользования сексатором и тому подобное - но самое интересное,
конечно, происходило в мастерских. Здесь решалось, кто на что годен. Иных тупиц
после нескольких неудачных опытов вообще не подпускали к станкам сложнее
циркулярной пилы, кто-то навеки застрял на сверлильном или шлифовальном, многие
освоили токарный, а некоторые, в том числе и я, со временем были допущены к
фрезерному, да еще с программным управлением.
впервые получается настоящая деталь, пусть поначалу и простенькая. А уж когда
Акунин Борис
Корнев Павел
Конюшевский Владислав
Панов Вадим
Лукин Евгений
Роллинс Джеймс