Докладывай дальше, Игорь Леонидович.
тоном застольной байки. - Даже не вякнул, как увидал своего фашистенка
к розетке подключенным...
генерал. Все еще красная от возмущения шея его начала багроветь гуще.
- Если ты их на бабах повязал, так не ты один такой умный...
продолжая багроветь уже угрожающе, предынсультно. - Давай, Игорек,
давай...
есть самый серьезный из них мужик, так себя и показал...
вспыхнули и застыли в их желтизне.
хороший парень, сейчас на полковника его представляю досрочно,
повредил сильно... позвонки смещены, едва вывезли через Хитроу... В
госпитале сейчас, на Соколе... Но все равно мы были правы - на бабу и
этого взяли. Всех разметал, а бабы-то нету!.. Ну и сам к нам
приплыл... Потом уж все кончилось, а он на коленях стоял: скажите, что
будет жива, покажите ее, все сделаю. И заплакал, представляешь, Федор
Степаныч?
погас в желтых глазах. И в тишине он сказал задумчиво: - А мудак был
все-таки этот... как его... ну в Африке где-то был наш парень... Амин,
что ли? Людей жрал, мясо человеческое в холодильнике дер-жал... Ну
мудак - и больше ничего.
заперев ворота и караулку, маясь вдруг беспричинной тоской, в
нарушение всех инструкций бродил по участку и иногда заглядывал в окно
предбанника. Сквозь щель, образованную чуть разошедшейся занавеской,
ему были видны пятеро жирнобоких, тяжелоплечих мужиков. Они сидели на
лакированных деревянных лавках вокруг лакированного деревянного стола
и все жрали и жрали коньяк и заедали рыбой, икрой, финской колбасой,
бананами, тушенкой из железных банок, ананасами, американской жвачкой,
сгущенным молоком, марокканскими апельсинами, сухумскими гранатами,
сырым мясом с базара по тридцатке килограмм, швейцарским шоколадом и
сахарным песком без всяких ограничений посыпали ровненькую экспортную
воблу без голов, туго набитую в стоячем положении в круглую банку. Дым
"Мальборо" и "Кента" полускрывал порнуху, прокатываемую на видаке, и
гремели двухкассетники.
воткнуть хотя бы одну гранату, кишками и мясом забросало бы все
вокруг. И с этой мыслью он вернулся к воротам, потому что вот-вот мог
пойти по постам проверяющий.
предложений, лишних определений и отступлений в скобках - приходилось
возвращаться к началу, и смысл проступал, несмотря на перепутанный
где-нибудь падеж, окончание, меняющее местами объект и субъект
действия.
привычке казавшихся бессмысленными годах, которые принято считать, не
вдаваясь, счастливыми, - о детстве и молодости. И получалось, что
между ними и нынешней жизнью был какой-то незамеченный провал или
рубеж, какое-то пространство, перейдя которое, он сначала изнутри, а
потом и во внешних своих чертах стал совершенно другим. Что-то такое
случилось, после чего и читать стал по-другому, и музыку слышать иначе
- музыку, кстати, хуже и тупее, а видеть все ярче и подробней, хотя
иногда и наоборот: смазанно и без настроения... Главное же - думать
стал. Не то чтобы как-то глубже или серьезней, а просто - стал думать.
Выяснилось, что раньше не думал вовсе, обнаружились чудовищные пробелы
не только в знании, половину классики из школьной программы либо
вообще не читал, либо помнил смутно, но, что хуже, сам заметил
удивительные лакуны в собственной системе мнений и взглядов. И вот
заполнение, причем очень быстрое, всех этих пустот сделало его
совершенно новым человеком, а прошлая жизнь ушла, исчезла, и если
вспоминалась, то исключительно как чей-то не слишком интересный
рассказ.
цвета парадных офицерских шинелей - летом; дикой глинистой грязью
осенью; редким, с черными прорехами, постоянно сдуваемым снегом зимой;
снова грязью начиная с марта; и, наконец, тюльпанами всех цветов.
Мелкими разноцветными тюльпанами.
один или два подъезда, как во всех поселках, выстроенных в начале
пятидесятых. Посередине несообразно большой асфальтовой площади стоял
дом культуры с колоннами и портиком. В левом от портика крыле был
спортзал, запах пота и пыльных матов, в правом - библиотека с невесть
откуда взявшимся американским журналом "Popular Mechanic", в котором
джентльмен с узким длинным галстуком предлагал купить изумительную
газонокосилку с незасоряющимся карбюратором. Вдоль узких асфальтовых
дорожек внутри поселковых дворов к концу лета, когда уже приближалось
возвращение в школу, пышно разрасталось кустообразное растение с
поселковым названием "веники". Солдатики с гауптвахты, без поясов,
умеряли его рост - под наблюдением конвойного с автоматом ППШ,
опущенным дырчатым стволом вниз, - без всяких косилок, косами, прямо
посаженными на короткие ручки, вроде шашек, изогнутых в обратную
сторону...
панели розовой пестроватой пластмассой. Если хорошо постараться, на
средних волнах, медленно перемещая по кругу тонкую красненькую
стрелку, можно было обнаружить особенный хрип, потом неземной какой-то
оркестр - и баритон: "This is the Voice of America. Jazz hour..."
Иногда в словах Виллиса Коновера (с которым потом, пятнадцать лет
спустя, то есть уже и пятнадцать лет назад, познакомился), иногда в
его словах можно было услышать имя и узнать таким образом, что это
оркестр Вуди Германа играет такую музыку, от которой возникает
картинка улетающей назад дороги, движение входит в душу, и летишь в
одной из тех хвостатых машин из журнала "Popular Mechanic", и длинный
узкий галстук закидывает ветер на плечо... В школе учили наизусть про
птицу-тройку. Потом любил Гоголя, разлюбливал, опять любил безумно - и
точно знал, что птицу-тройку выдумали в Штатах. О, бедная моя школа!
отдувало ветром, оркестры, старательно и прилично снимавшие Вуди
Германа и Каунта Бейси, гремели в торжественных залах дворцов культуры
под красными узкими и длинными полотнищами, извещавшими, что нынешнее
поколение советских людей будет, мать бы его так, жить при коммунизме,
- все было, но растения "веники" уже отшумели, и, если бы оказался
вдруг в их зарослях, они бы не достали и до колен.
время молодости, тупое тренировочное время, однообразный пот и пыльные
маты не задевших души постелей, с прочитанными и вошедшими только в
подкорку книгами, с чувствительностью кожи слишком сильной, делающей
наслаждение быстрым и кратким, легко забывающимся в нескончаемых
повторениях... Боже, было ли это? Ну было, было. А зачем, Боже? Неужто
сейчас дано понять смысл и назначение?
пыльной даже весной степной земле, под ее грудью не было складок,
потому что была то еще не грудь, а сильно вспухший сосок, и резинка,
вытащенная из вздержки и связанная для тугости узлом, с трудом
пропускала руку, и пальцы обжигало обнаруженными как бы не на законном
месте волосами, тут все и кончалось. С этого все и началось.
встретить немолодую женщину с пустым и озабоченным выражением лица,
которое проступает сквозь любой грим, оглянуться, кивнуть - и не
почувствовать ровным счетом ничего. Между жизнью и жизнью была
нейтральная полоса, а может, жизней было даже больше, чем две.
Вскрытие покажет, как принято выражаться, теперь уже вскрытие
покажет...