пол, и от этого падения я пробудился. Там, где мой сон был еще полсекунды
назад, красивая обивка мягких сидений на глазах превращалась в пыль. Пули
летели из передней стенки фургона, оттуда, где сидели (сидели?) Петя и
Саша.
остался один, неужели это все? Так просто? Ни с кем не попрощавшись? Со
времени начальной школы приучать себя к мысли о неизбежности смерти,
считать, что достиг значительных успехов в этом самоубеждении, что совсем
не боишься... - и так перепугаться. Так страшно еще никогда в жизни не
было. Казалось, что ниже груди вообще ничего нет, только ледяная пустота и
завывающий ветер. Сейчас мне будет больно. Сейчас мне будет очень больно.
Сейчас я умру.
лучшие условия я, конечно, не попаду. Как когда-то в школе самых примерных
учеников принимали в члены общества защиты природы: давали красивое
удостоверение красного цвета и яркий круглый значок. Я, безусловно, не
хулиган, но по своему поведению знал, что не дадут. И вот я выпрямляюсь за
столом, аккуратно кладу руки перед собой, как предписано правилами, и с
затаением дыхания вслушиваюсь в фамилии, называемые преподавателем. Вот
моя буква уже прошла, но я не теряю надежды, а вдруг, вдруг эта пожилая и,
несомненно, добрая в душе женщина увидит, как я сижу, поймет, что буду
теперь примерным, что оправдаю - но нет, список заканчивается и все
начинают шумно вставать, собирая потрепанные книжки и щелкая замками
сумок. Они выходят, а я продолжаю сидеть, все еще надеясь на чудо, мне
нестерпимо желается этого картонного документа, мне так хочется защищать
природу и быть в числе избранных для этого благородного дела. Боже, если
ты есть, посмотри на меня сейчас - ведь я не хотел ничего плохого. Да, я
пил и ругался всю свою короткую жизнь, я обманывал родителей, но ведь я
никогда никому не хотел сделать зла. Я даже женщин никогда не бросал - они
бросали меня, это было, а вот я не бросал. Не мог. Неужели ты такой же,
как та старая учительница, неужели ты не видишь, что на самом деле я могу
быть другим? Обещаю тебе, все что надо обещаю. Пусть я в церкви не разу не
был в работающей, пусть я церкви больше любил брошенные, но ведь не убил
же я ту лягушку, не смог же! Прости, господи, но не отдавай меня вниз,
возьми лучше к себе, мне сейчас будет очень больно, зачем же мне другая
боль? А еще, господи, если сможешь, конечно - не позволь им меня убить. Я
нужен здесь. Аньку должен кто-то оберегать, пусть это буду я, а? Я буду с
ней до конца, ну пожалуйста, боже, какой же бред я несу, вот же лежит
монтировка, та самая, вся в засохшей крови, ведь я еще жив, зачем же
медлить? Схватив железку, я отскочил к двери, встал от нее сбоку, где
замок и замер.
господь, а почему выстрелы так удалились? Неужели им надоело?
очередь распорола тонкую иностранную дверь, как хорошо, что я стоял сбоку,
эти гады совсем испортили красивый автомобиль.
я, пытаясь определить их количество. Не смог определить. Но они уже здесь.
Ты успокой меня, - вспомнилась вдруг музыка детства, скажи, что это
шутка...
только мог.
заскребло по металлическому порогу фургона. Я ударил еще, и еще, и еще, я
бил и попадал то в мягкое, то в пол, то в стенку, я молотил не прерываясь
до тех пор, пока не обессилел, потом упал на колени и открыл глаза.
сломанную шею. Головы у него фактически не было - монтировка ничего от нее
не оставила. Руки его были вытянуты вперед, а ноги стояли на земле, он был
очень похож на приготовившегося к старту пловца. Мне почему-то стало
смешно от этой мысли, я облегченно отбросил от себя инструмент и радостно
засмеялся.
конечно, перед богом уже не оправдаешься, ну да и черт с ним. Очень
замерзли руки. А ведь совсем пацан, лет семнадцать, хотя я всегда плохо
различал возраста, ну почему ему дома не сиделось? Даже жалко как-то. И
тут я увидел автомат. Ясный, как любимая родина, автомат Калашникова,
который я так быстро разбирал и собирал в школе на уроках военной
подготовки. Да я был просто чемпион. Нас готовили к этому. Какая
дальновидность.
предохранителя снят. Хотя стоп, ведь он же стрелял. Нет, надо новый
магазин. Где он там у него? Я попробовал перевернуть мертвое тело руками,
но руки дрожали от возбуждения, а парень этот расположился в такой позе...
Пришлось двинуть его ногой в плечо, солдат сполз и тяжело шлепнулся в
мерзлую траву. Да, действительно, на поясе у него пристегнут. Я выпрыгнул
из фургона, перезарядил автомат и осторожно заглянул за побитый угол
нашего грузовика.
ладно, обсуждали и обсуждали, я сжал автомат покрепче и нажал на спуск.
компьютерные игры, главное - непрерывность. Стреляющий автомат оказалось
гораздо сложнее удержать в руках, чем даже отбойный молоток, но моя
тактика возымела свое действие - один из них упал. Другой бросился на
землю и только чудо (или опять он?) спасло меня от пули - я еле успел
нырнуть за грузовик. Черт возьми, а война, оказывается - тяжелая штука.
Мне совсем не хотелось больше стрелять. От ствола шел пар, я бросил
автомат на землю, сунул руки в карманы и напрягся, стараясь удержать
тряску во всем теле.
фургон лезть не имело смысла, перебежать на другую сторону дороги...
дороги? Подождите, а как мы здесь оказались? Это же шоссе! Идиоты, их
понесло на собственную смерть! А я все проспал, сволочи, мы же
договаривались искать деревню, зачем же на дорогу... тихо... вот и они...
Гравий на обочине отчетливо поскрипывал и осыпался под торопящимися
шагами. А как все было красиво, как в романе. Как первая женщина, тогда,
на даче, я все до мельчайших подробностей помню - не дадут прочувствовать
до конца. Интересно, сразу убьют, или отвезут куда-нибудь? А если сдаться?
Выйти сейчас с поднятыми руками и дружелюбной улыбкой? Сказать, что это не
я, что тот, который стрелял, который убил - он убежал, я его отговаривал
стрелять, но он и меня хотел убить, я еле спасся... Нет, не выйдет.
угла машины так просто появился Петя, держа в руках это дурацкое
стариковское ружье.
сматывать отсюда, - быстро проговорил Петя, - я видел, как они по рации
помощь кричали. Нас будут искать.
стекла не было, в радиаторе и крыльях - десятки дыр, а в кабине - залитый
кровью Саша. Петя открыл дверь и внимательно всмотрелся в его неподвижное
лицо. Неподвижное лицо Саши - дикая картина, у него не могло быть
неподвижного лица, оно двигалось даже когда Саша спал. Он еще живой, -
сказал Петя и потряс Сашу за плечо. Тот не шевельнулся, но я сам видел,
как неровно поднималась и опускалась его пробитая во многих местах грудь.
Ну, и что мы с ним будем делать? Я даже не понял вопроса. То есть, как
это, что? Должна же быть где-то машина этих солдат, откуда-то они здесь
появились? Возьмем машину, Сашу туда - и назад. И что мы там будем с ним
делать? - поинтересовался Петя. Да, действительно, сделать мы ничего не
сможем. Он был весь в крови, абсолютно весь. Петя выругался и бросил ружье
на асфальт, потом зашел за угол грузовика и зажурчал. Зачем заходил? Как
маленький, - подумал я и подобрал ружье. Мне не хотелось здесь больше
оставаться. Какая разница? - крикнул я, - мы заберем его, он умрет,
закопаем, табличку, год рождения, черточка, год смерти, водки выпьем, все
дела. Нет здесь никакой машины! - заорал на меня Петя, выскочив на
середину дороги. Они сидели на обочине и играли в карты, вон, видишь
карты? (действительно, лежали на обочине карты...), - а как только мы
появились - вскочили и начали стрелять! Все! Они как будто ждали нас! Тут
заорал и я, какого черта их понесло на шоссе, почему они не поехали в
другое место, деревню новую искать, как договаривались? Потому что это уже
не имело значения, - в первый раз спокойно ответил он.
следы танков. Нас обложили. Саша видел эти следы, когда ходил за
сигаретами, к тем, к шоферам. Мы хотели сбежать. Мы хотели сбежать сразу,
но ты забрал ружье, мы почему-то считали, что без ружья нельзя и остались
еще на одну ночь.
я, а вслух спросил, почему же они бросили остальных? Петя ответил, что ни
к чему остальные, что от них толку никакого, что хотели взять Аньку, но
она спала с ирландцем, будить ее означило бы разбудить всех. А если они и