Малин. Ему единственному из всей четвертой экспедиции удалось выбраться из
Аллеи Духов... Но про Аллею Духов он никогда не рассказывал, он любил
говорить лишь о ручье... Да, а ручей действительно сегодня слишком широк,
если не хватит места для разбега, то шансов поплыть розовой струйкой ручья
у нас значительно больше, чем достичь того берега. Не зря я, видно, два
месяца тренировался в прицельных двумерных прыжках, молодец все-таки
Малин, научил меня уму-разуму. Итак, что мы имеем? Четыре метра разгона,
пять метров в полете над правым руслом ручья, промежуточный толчок о
крохотный островок, и толчок как можно мощнее, чтобы перелететь через
левое русло... Что еще? А еще самое главное - возможность коррекции прыжка
в полете плюс-минус метр. Допустим, этому меня научили. А как же Длинный?
Он стоит и уныло смотрит на слабо освещенную окружность островка,
прикидывая расстояния и соответствующие усилия для прицельного толчка
правой ногой об островок.
страх тронул его лицо.
не так важен, как для него. - И бери чуть правее и на полметра дальше.
Островок находится именно там.
отошел в точку разбега. Было видно, что он совсем не тренировался в
прицельных двойных прыжках, не говоря уже о двумерных, но его длинные ноги
сослужили ему хорошую службу. Его правая нога шаркнула по ближнему краю
островка и чуть было не соскользнула в ручей, но он все-таки умудрился
оттолкнуться и через какой-то миг он грохнулся на противоположный берег,
растянувшись во всю длину своего тела. Происшедшее так и осталось для меня
загадкой - либо он все-таки воспользовался половиной моего совета, либо
ему помогло его собственное неумение...
даже трехмерным переворотом, несмотря на то, что весьма слабо владел этим
приемом, но разбега не было, как, впрочем, не было и времени для того,
чтобы сосредоточиться, "фонтан" начинал выталкивать редкие черные брызги,
и я, дважды вознесясь над тянущимися ко мне языками хищного ручья,
растягивая почти до предела сухожилия, приземлился по всем правилам на
левую ногу в нескольких сантиметрах правее распластавшегося Длинного.
совершенно напрасно, и он мне ответил застывшей улыбкой покойника,
улыбкой, которую я никогда в жизни не видел, да и не хочу больше увидеть.
Страх неожиданно резанул по струнам нервов, и дрожь в руках и ногах
заставила присесть на землю. Какая-то мысль вспыхнула в моем мозгу и сразу
же угасла. Очень важная мысль, я судорожно пытался выловить ее из
извилистых лабиринтов памяти, но повсюду натыкался лишь на защитные блоки
программы.
вокруг темнота. Я не сразу понял, где я нахожусь, а когда понял, то понял
еще, что скоро вымокну насквозь. Весенний ливень лил как из ведра, и
никакие деревья не смогут укрыть меня от его мокрой неизбежности. А что
делать теперь? Все происходящее было настолько необычным, что лишь теперь,
принимая холодный душ майского дождя, я смог трезво взглянуть на все это
как бы со стороны. Невозможно. Все, что произошло, было совершенно
невозможно с точки зрения обычного человека, я был готов во все это
поверить, но здравый смысл, этот проклятый здравый смысл, встал на дыбы и
насмерть защищал единственно верное с его точки зрения решение - я просто
свихнулся. Лежать на мокрой траве под проливным дождем было не очень
приятно и я, наконец-то собравшись с силами, встал с твердым намерением
найти хотя бы что-нибудь отдаленно напоминающее укрытие. Что-то блеснуло в
траве у моих ног. Ну, а что теперь скажет здравый смысл? Я нагнулся и
поднял блестящий тяжелый предмет, и здравый смысл умолк. Вполне реальная
тяжесть диверсионного пистолета оказалась лучше самых фантастических
доводов в пользу происшедшего накануне. Это меня даже как-то странно
обрадовало... А вот укрыться от дождя было негде, что теперь уже, впрочем,
не имело никакого смысла, даже что ни на есть самого здравого, я все равно
уже промок до нитки. И вот оно снова возникает, логически необоснованное
решение, твердое решение с уверенностью полной правильности того, что
необходимо делать дальше. Интуиция? Предвидение? Какое-то смутное
предчувствие, которое уже не раз за последние дни показало свое
преимущество перед сознательно принятым и логически обоснованным. Оно уже
однажды спасло мне жизнь, и даже если сейчас оно заведет меня в тупик, то
мы будем просто квиты... Что бы это не было, я подчиняюсь ему... И вот я
сначала медленно двинулся в нужном направлении, затем что-то заставило
меня ускорить шаг, и в конце концов я побежал, понимая, что времени у меня
остается все меньше и меньше. Пусть я не понимаю, почему у меня мало
времени, не понимаю, куда бегу, но я твердо знаю одно - если включилась
эта не то интуиция, не то предвидение, то, значит, где-то рядом
опасность... И, пересекая предпарковую зону, отделяющую меня от трамвайной
остановки, я все-таки попытался подвести теоретическую основу под мои
алогичные поступки, пусть довольно шаткую, но так необходимую мне сейчас
для сохранения душевного равновесия. Получилось нечто вроде того, что
логически мыслить можно лишь в безопасности, а в критических ситуациях
включается интуиция, и она куда надежнее... Передняя дверь в трамвае уже
закрылась, и я в три прыжка влетел в трамвай сквозь прикрывавшуюся заднюю
дверь. И только тут, отдышавшись, я окончательно понял, куда и зачем я
спешу и, поняв, почувствовал, что такое настоящий страх. Страх, как и
положено настоящему страху, вспыхнул и угас, сменившись упрямым
спокойствием обреченного, а когда я увидел свое отражение в стекле, то ко
мне сразу же вернулось чувство юмора, хорошо еще, что в салоне было мало
людей и никто из них не обернулся, когда я ввалился сюда. Грязный с ног до
головы, в рубашке с оторванным рукавом и с пистолетом в правой руке.
Осторожно оглядевшись, я сел на заднее сидение и быстро засунул пистолет
под рубашку, чувствуя, как он больно оттягивает брючный ремень. За окнами
было совершенно темно, а трамвай все катился и катился вперед без
остановок. Наконец показались первые дома с редкими прямоугольниками
светящихся окон, и трамвай остановился. Водитель назвал остановку и
попросил освободить вагон в связи со следованием его в депо. И я освободил
его, выскочив на пустынную улицу.
попасть именно туда, и как можно быстрее...
из-за поворота вынырнула машина...
разгром. Все оборудование свалено в кучу, палатки давно истлели, и только
чудом сохранившиеся крепежные колья торчали из проржавевшей коричневой
земли. Силовая установка была покорежена страшным взрывом и сквозь
разорванные бока бронированной обшивки свисали обгоревшие блоки
энергопередачи. Это жуткое зрелище казалось, не произвело на Длинного
никакого впечатления.
облокотился на кормовую часть мертвого тяжелого танка и, расслабившись,
замер. И ни слова о трагедии, разыгравшейся здесь шестьдесят лет назад. А
я все не решался присесть среди этого кладбища вещей.
быть во второй экспедиции, он тогда еще был ребенком.
убрали... Здесь все было завалено...
загадкой, как они протащили сюда столько техники.
показалось таким знакомым его лицо, так вот он кто такой... Дили - внук
профессора Дила...
потом мы нашли их... Он погиб последним - мовы расстреляли его в упор.
На месте Дили мог оказаться любой из двадцати уцелевших лабораторий, с
которыми мы поддерживали постоянную связь. Но по какой-то странной прихоти
Его Величества Случая рядом со мной сейчас был именно Дили - руководитель
ультралевой группировки семнадцатой лаборатории. Что же произошло за те
несколько месяцев, которые я провел здесь, на Тиле? Наши враждующие
группировки нашли наконец общий язык? Собственно говоря, у нас всегда была
общая цель - борьба с мовами, но для объединения наших групп до сих пор
этого было недостаточно, для этого были необходимы более веские причины...
Неужели дела на Генне так плохи? А может быть, это вовсе не объединение, а
уловка группы Дили? Эта мысль не давала мне покоя и я наконец решился
открыть карты:
там у вас произошло на Генне, неужели наши группировки объединились?
изысканная фраза, но в утешение я мог лицезреть крайне редкое зрелище -
сон главаря анархистов. Оказывается, они тоже иногда спят... Главарь
ведущей и самой активной группировки анархистов спал, как ребенок, и это
было не столь смешно, сколь грустно... Вот он лежит и спит, спокойно спит
Буджолд Лоис
Корнев Павел
Глуховский Дмитрий
Вронский Константин
Распопов Дмитрий
Ибсен Генрик