Чтение 7–й страницы книги ~У меня девять жизней~

запомнит и с одного раза, и учитель перестал повторять слова, и началась
группа абстракций - знать, запоминать, верить, изучать, действовать,
соотноситься - в бешеном, нарастающем темпе... Но он был и сам не промах,
о учителя, Николай Карпов брал английский по кембриджской программе! Он
даже успевал оценивать их методику, успевал гордиться собою и отвечал
Воспитателю все более сложными фразами. Потом он перестал ощущать себя, а
слова, летящие из оранжевой воронки, четырехзвучные-четырехнотные слова,
стали видимыми. Они выплывали из воронки, как оранжевые много-рельефные
фигуры. Другие были серебристыми, переливались радужной пленкой. Форма их
и мера были геометрически-совершенными, причем буквам соответствовала
горизонтальная плоскость, а тону и продолжительности звука - две
вертикальные, и эта чудесная геометрия озвучивалась голосом Воспитателя,
повторявшим слова на раджана. Но голос отставал от мягкого лета фигурок.
Они говорили свое, и оказывалось, что мир также устроен
геометрически-совершенно, стоит лишь понять сущность и выразить ее
символами. Жизнь, обладание, смерть, рождение, счастье? Не более чем
звуки! Четырехмерные звуки, вечно изменчивая вибрация времени...

- Потешно! - расхохотался он. - Ты разве не сущностна, разве ты -
чрезмерный звук? Как мне называть тебя?

- Нарана, - был ответ, что означало "Великая Память".

Он больше не смеялся. Было счастье: слушать молча и запоминать. Ибо
высшее счастье - не в действии, но в памяти, и в ней же истина. В памяти -
истина.

- Погоди, - взмолился он. - Я не могу без действия!

- Слушать и мыслить... - сказала Нарана, и вдруг его схватили за
плечи.

Голос извне приказал:

- Поблагодари Нарану и Воспитателя! И встань!

Он улыбался. Пропел, улыбаясь: "Пришелец без касты благодарит и
уходит". Кровь, горячая, как неразведенный спирт, отливала от мозга.

- Встань, встань! - твердил голос Ахуки.

Он со счастливой улыбкой посмотрел на них. Ахука и Брахак. Их лица
были неподвижны - серые каменные маски. Он воскликнул:

- Хорошо ли я владею речью, друг Брахак и друг Ахука?

Они воткнулись в него глазами, - да что с ними?

- Что тревожит тебя, друг Ахука?

Краска стала возвращаться на лицо охотника, Брахак сделал
успокоительный жест. Старец, Хранитель Великой Памяти, покачал головой и
засеменил к выходу. Он вовсе не был светлокожим - выцвел в подземелье.

Медленно, с тем же сверлящим взглядом, Брахак выговорил:

- Как твое имя?

- Коля, ты ведь знаешь, друг Брахак! - и по-русски: - Володь, да
посмотри на меня! Они же меня не узнают!

- Повернись... Почему не узнают? Все в порядке...

Ахука засмеялся коротким, невеселым смехом.

- Не-ет, внешностью ты не переменился, пришелец... Вставай же, я тебе
помогу. - Взял за плечи, поддержал. - Обошлось, во имя Равновесия...

Колька не спросил, что обошлось. Он охнул, нестерпимые мурашки бежали
по ногам, кололи иглами. Разминаясь, постанывая, взглянул на часы.
Шестнадцать ноль пять?! А тогда было десять без минут - просидели шесть
часов! Как миг единый...

- Идите за мной, поспешайте, - приказал Ахука.

Подгонять не приходилось - двадцать часов они не видели Рафаила, и
стал заметен гнет подземелья, пригибал головы. Душно, тяжко... Мимо
поющих, шевелящихся оранжевых глыб, мимо неподвижных людей, скорее на
волю... Но что за чудище, - думал Колька, - это же гигант немыслимый, не
зря они его боятся... показалось им, что со мной беда. Рисковали, значит.
Игра того стоила, ай да Великая Память!

Вдруг остановка. От Уха Памяти поднялся человек и загородил им
дорогу. Длинный, ясноглазый; костлявые плечи подняты.

- Ахука, - проговорил костлявый, - надо ждать беды.

- Пропусти, мы торопимся.

- Наблюдающий небо, остерегись!

- Остерегись ты, Потерявший имя! - Ахука, как зверь, оглянулся,
увидел нагоняющего Брахака и рывком обошел незнакомца. Тот грустно
улыбался, и Колька постарался запомнить его тощую фигуру. "Чудак печальный
и опасный", как сказал Пушкин, - возьмем его на заметку.

Наверху было жарко. На холме играли другие музыканты, и слушатели
были другие. Брахак, сжав губы в линейку, отозвал Ахуку. Их разговор был
тих и краток, но кое-что удалось подслушать.

Брахак советовал охотнику оставить пришельцев в покое. Особенно этой
ночью... Высказался и вернулся в подземелье, - мрачно, не попрощавшись.
Ахука же ринулся с холма, в беспощадном темпе привел гостей к лечилищу и
выговорил одним дыханием: "Я произношу важное. Без меня лечилище не
покидайте - я вернусь до заката". С дерева съехал орангутанг, держа под
лапой колчан, лук и другое снаряжение, и Ахука исчез.

Володя посмотрел ему вслед и нырнул в лечилище.

Колька еще немного постоял на поляне, хмурясь от головной боли и
соображая. Вот они узнали язык, и по логике должно стать легче, а стало
непонятно и тягостно. Главное - непонятно, и поговорить не с кем. Плохо,
плохо...

Он чувствовал - дело оборачивается очень плохо.

Рафаил лежал розовый, бритый. Спал, посвистывая вздернутым носом.
Хоть здесь все спокойно... Колька рухнул на лежанку, взялся за виски.

- Бурмистров, болит голова?

- От голода, по-моему, а здесь пусто.

..."Ие-и-о", - провизжали голоса, завертелись оранжевые пятна.
Кудрявая девушка протянула ему сверток, вроде блинчика с мясом. Колька
пробормотал: "Прохладного полудня..."

- Прими это и съешь. Это бахуш.

В свертке были сушеные белые черви, какие попадаются в яблоках, но
крупные, парафиновые - гадость.

- Оч-чень вкусно, похоже на снетки, - сказал Володя. - Ешь, ешь! Это
не черви, - он хрустел бахушем вовсю.

- Ну, другая гадость, - Николай нерешительно попробовал и вдруг
набросился на хрустящие соленые штучки, как собака весной на траву - с
бессознательной жадностью. Голова начала проясняться, спадала боль.

Кудрявая прибежала, принесла кульком свернутый лист с кучей плодов;
Колька, морщась от уходящей боли, смотрел на нее. Потрясающая эстетика
движений... Ох, что за аппетит, чертовщина!

Они ели так, что треск стоял кругом, - охмелели и развеселились.
Володя проговорил:

- Сиги. Необыкновенно вкусны с белым столовым вином, смотри нумер
1250...

Колька захохотал, брызнув оранжевой плодовой мякотью.

- Это сиги, а снетки?..

- "Привозятся в Петербург только морожеными. Это - самая мелкая
рыба...". И дальше: "их совсем не потрошат, промыв только как можно лучше,
осушить на салфетке".

- Ох-ха-ха! - заходился Колька. - Отлично! "К каждой книге приложен
следующий мой штемпель!"

Хорошо! Будто они сидели в уютной кухне Клавдии Ивановны, Володькиной
матери, и он, забавляясь, цитировал на память целые страницы из книги
"Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов" - толстый
золоченый корешок красовался на полке, рядом с эмалевыми вместилищами для
круп...

Девушка наблюдала за ними внимательно.

- Ну, посмеялись, и к делу. Задаем вопросы, Вовк? Х-м... - Он
заговорил на раджана, слушая свой голос: - Прохладного полудня тебе... -
Ничего, получалось на раджана. - Мы не знаем твоего имени.

- Нанои мое имя. И вам прохладного полудня.

"Нанои - рыжая белка", - перевел Николай. - Подходящее имя.

- Скажи, Нанои, кто, из какой касты поможет нам, сопроводив нас к
Железной дыне? Мы хотим отправиться туда с возможной поспешностью.

Она досмотрела еще внимательней.

- О, да ты воистину Адвеста... Тебе ведомы касты?

Он покраснел. "Адвеста" - шустрый, ловкий. Прилепили кличку! Но,
действительно, названия каст сами поднялись из памяти: Управляющие
Равновесием, Воспитатели, Врачи, Наблюдающие небо, Художники, Певцы,
Кузнецы... Он повторил их по-русски, Володя поспешно чиркал карандашом,
записывая. Почему-то Володя ничего не знал о кастах - странно. Нанои с
интересом поглядывала на бумагу. Потрогала тонким пальцем обложку и
сказала:

- О вас печется Брахак, Управляющий, и Ахука, Наблюдающий небо. Жара
спадет через одну дюжинную, и, взяв птиц, они вас сопроводят.

Колька решил, что "взять птиц" - технический термин, вроде нашего
"поехать на Красной стреле".

- Ты - Врач, Нанои. Позволишь ли ты теперь везти Раф-фаи к Железной
дыне? Далекий и трудный путь.

- Он здоров, - послышался тихий ответ. - У Железной дыни я дам ему
бахуш последний раз.

- Мое лицо обращено к тебе, как к звезде восхода, - он неуверенно
выговорил формулу наибольшей благодарности. - Рафаил совсем, совсем
здоров?

- Совсем, совсем, совсем! - Она сердито отвернулась.