Как вам?
доброго вина или водчонки была очень неплоха для раскрепощения фантазии и
любви. Становилось горячо, весело, ярко и цветно, и ничто не мешало и не
давило, и опять казалось, будто лучшее впереди. Нынче раскрепощать стало
нечего. А пить, чтобы просто забыться, было в самом прямом смысле опасно -
до какого-то момента еще контролируешь себя, а потом уже ни за что не
хочется вновь вспоминать, на каком ты свете; и тогда можно выпить море.
готовностью и дрожащими - теперь это ясно было видно - пальцами в два
ловких движения сорвал с бутылки пробку.
столику.
сосредоточенно разливал. - Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, Дмитрий!
Что вы, как неродной...
сиденье. Глухов сел напротив. Кресло явно было ему велико; Малянову вечно
представлялось, как Глухов, такой же маленький, как теперь, но розовый и
невинный, яко ангелок, весь в аккуратных и ухоженных белокурых локонах, в
матроске а-ля невинно убиенный цесаревич сидит, подобрав под себя ножки, в
этом самом кресле и запоем читает в подлиннике "Повесть о Гэндзи" - а в
соседней комнате пап, потрясая газетой, с первой страницы которой тяжело
свешивается аршинно набранное восторженное, долгожданное "Война
объявлена!!!", горячо обсуждает с мам перспективы наступления Самойлова в
Восточной Пруссии...
потянулся к бутербродам, взял один и шумно понюхал ломтик ветчины. Горячий
гладкий сгусток медленно пропутешествовал по внутренностям Малянова и
завис в животе, приятно согревая, как зависшее в зените полуденное солнце.
Хорошо, что дома пообедал, не так развезет, подумал Малянов.
обнюханный, но даже не надкушенный бутерброд обратно.
Малянов.
интересно. Игра вероятностей!
уставленному разноязыкими фолиантами так плотно, что часть их вынуждена
была пачками лечь на полу рядом. На одном японском их было штук пятьсот, и
почти все оттиснутые на их корешках названия начинались с иероглифов
"Нихон" - "Япония"; эти-то два за годы общения Малянов волей-неволей все
же запомнил. "Нихон", а дальше дурацкий, в отличие от всегда имеющих
индивидуальность заковыристых иерошек, совершенно безликий грамматический
значок "но", обозначающий, как объяснял Глухов, притяжательный падеж или
нечто в этом роде: "японская" чего-то, и "японская" еще чего-то, и рядом
"японская" чего-нибудь...
за другим битком набитых ящиках. - Теория множеств... теория игр... ага,
вот! - он нашел, что искал. Шумно вбил на место последний ящик и пошел
назад, неся в руках изящную лаковую шкатулочку, лист бумаги, расчерченный
под таблицу заранее, Бог весть сколько часов или лет назад, и карманный
калькулятор. Длинные концы некогда мохнатого, но сильно облысевшего пояса
мотались из стороны в сторону. Граммулька уже делала свое дело:
морщинистые запавшие щеки Глухова приобрели живой оттенок, и глаза
заблестели. - Это просто, вы в пять секунд освоите. Только мы сначала еще
всосем.
ветчинка-то.
пить, вы же знаете, - он аккуратно вытряхнул на стол из шкатулочки шесть
увесистых кубиков. - Когда и ешь, и пьешь, то только тяжелеешь, а полету и
в помине нет. Зря и еда расходуется, и питье... - ребром ладони отодвинув
чуть в сторону калькулятор, расправил лист с таблицей. Почему-то счел
своим долгом пояснить: - А машинку мне Икеда Он подарил в восемьдесят
шестом... - видимо, калькулятор имелся в виду. Чувствовалось, что Глухов
уже легонечко поплыл. - Великий японский синолог, медиевист. Он в тот год
приезжал к нам сюда, летом... - вскинул на Малянова ясные, молодые, но
лихорадочно пылающие глаза и вдруг скривился: - Милостыня, да.
Гуманитарная помощь. Ну-с, приступим!
решиться на то или это, а дальше как повезет. Конечно, названия фигур
поначалу путались: "малый фул", "большой фул", "стрит", "карэ",
"десперада"... С некоторой опаской Малянов ждал, как поведет себя то,
наверху, - ведь везение, столь необходимое именно в подобной игре, и
горний присмотр несовместимы. Ничего не смог заметить.
дробно постукивающих ребрами по столу, и аккуратное записывание очков -
здесь тоже давний ритуал, обросший фразами и гримасами задолго до него,
Малянова. Явно, например, выбросив удачно "генерала" - шесть шестерок из
шести - надо было, как Антуан в "Беге", громко возгласить: "Женераль
Чарнота!" А если вместо шестерок при попытках выбросить именно "генерала"
шла какая-нибудь дребедень, нужно было, с презрением глядя на нее,
говорить: "Ага! Это он, я узнаю его - в бл-л-людечках-очках спасательных
кругов!", обязательно акцентируя "бл", будто хочешь выругаться. Глухов
священнодействовал. Он тряс кости перед броском так, словно ласкал их. Он
собирал их со стола в ладонь так, словно это были ушедшие годы. Очевидно,
он не с Маляновым играл, он вообще не играл - он вспоминал...
волноваться. Всерьез вскрикивал, если Глухову слишком уж везло, всерьез
злился на кости, если они упрямились, всерьез радовался, когда легко и
быстро выпадал желаемый расклад.
чаще и громче. Глухов с хмельной улыбкой озорно погрозил ему пальцем:
наклонился вперед, потянулся к бутылке, чтобы налить еще по одной, - и тут
обнаружил, что зелье кончилось.
деле он тоже начал подумывать, что нужно взять еще.
хватало, - они, то и дело задевая друг друга плечами и локтями, набросили
плащи, обулись в уличное. Положив руку на замок, Глухов вдруг остекленел
на несколько секунд, потом повернулся к стоявшему позади Малянову, задрал
белое лицо и, едва не касаясь губами маляновского подбородка, громко и
горячо дыша, свистящим шепотом сообщил, как сообщают страшные тайны:
и попробовал открыть замок. Замок упрямился. - Не хочет... - невнятно
пробормотал Глухов. - Не пускает... Никто никуда нас не пускает! Зачем
свет человеку, путь которого закрыт? - он остервенело принялся дергать
замок.
руку в карман плаща: - Конечно, нет, вот он, - опять повернулся к
Малянову: - Мне-то что? У меня пенсия и я один. А вот наши так называемые
молодые... те, кому по тридцать пять - сорок... Переучиваться поздно, до
пенсии не дотянуть, дети - мелюзга, зарабатывать начнут не скоро. Ужас.
Конец, Дмитрий, конец!
непредсказуемо. Сначала Малянов, потом Глухов едва не сверзились; с
хохотом спасали один другого попеременно. Под косо летящий из темноты
Якубенко Николай
Шилова Юлия
Круз Андрей
Акунин Борис
Пехов Алексей
Василенко Иван