этом. Невменяемый. Всю ночь говорил о рассказе - даже не рассказ, первая
фраза: "Отец мой похож был на ворона". До шести утра. Я засыпала, сидя. Он
не отпускал, ему нужно, чтоб слушали. Очнусь - горит свеча, Антиох машет
руками, как летучая мышь, тень вырастает до потолка... Всю ночь кричал,
что написать можно только так: "Отец мой похож был на ворона". Именно
такая грамматика овеществляет. А если написать: "Отец мой был похож на
ворона" - "был" переставить, или "Мой отец похож был на ворона" -
переставить "мой", то магии нет, следует просто констатация факта.
споткнулась. Я взял ее под руку. - Стрекозы - это ужасно: ползали по
стенам и шуршали, сплошное копошение крыльев, а потом сбились в слюдяной
комок, и он повис в воздухе, гудя... Широкие лопухи, звезды, синяя
трава... Начались голоса. Ты слышал голоса?
бахроме... Я сразу ушла, позвонила, я думала: увидит тебя - придет в
сознание...
прямыми пальцами. - Душно что-то...
Деревья были мокрые и голые, как поздней осенью. Призраками вспыхивали
статуи между ними. Белые ночи уже кончались, болотный свет Севера
отступал, но темноты не было: край неба долго не гас, и фонари в железных
киверах, как в строю, темнели стеклянными скулами.
клубилась, сияла лунной оторопью. Долговязый человек в камзоле с медными
пуговицами, истинный хозяин сада, глядел нам в след круглыми, свирепыми
глазами.
век, тому продлиться вдвое. Пугая воробьев на площади Сенной, кончается
декабрь звериной бородою и зарывает в глушь жестокою зимой. Что времени
забор, глухой и деревянный? Что сено и мороз, и сонная труха? - Во взгляде
воробья под небом оловянным проулок двух домов бледнел и потухал".
смотрела. Я не сразу понял, что это какое-то стихотворение.
ударил час на ратуше вверху? И, как больной лекарство, глотает ночь шаги,
поспешно и мыча. Что ледяной канал? Что холод чудотворный? Как сажа горяча
небесного котла! О, кто там впереди? О, - это вышел дворник, как в ступе
помело, страшна его метла. Очесок декабря, библейский и козлиный. Дремучий
частокол. Амбары и дрова. Что циферблат в Свечном? Что стрелки на
Перинной? Что крыша на Думской? Что в Яме голова? Что смотрит сквозь него
пронзительно и ясно, впитавший белизну болезни за окном? Но бог ему судья,
его лицо прекрасно, светлее, чем луна в канале ледяном. Жизнь истекла.
Декабрь - вполглаза и вполслуха. Сенную лихорадь вдохнем и разопьем.
Кошмарный шрифт листа. Опять глядит старуха - в затылок. И молчит
замерзшим воробьем".
траву большую тарелку. Лебеди окунали головы в белесую воду и застывали
так, словно дышать было не обязательно.
Вообще. Ему некогда. Покупает книги - каждую неделю, на толкучке, по
черным ценам. Гофман, Арбес, Измайлов - все подряд. Купил "Метафизику
бытия" Хоффа, купил "Историю алхимии" за шестьдесят рублей. Зачем ему
"История алхимии"?
туман. Деревья торчали из него, как весной из снега.
Ольга. - Прав он. Мы сумасшедшие, а он нормальный. Я вижу: когда он пишет,
он счастлив - у него глаза белые, ему ничего не нужно - кроме...
бесшумно двинулись прочь по молочному зеркалу.
аркады, гроздья южных созвездий в горячем небе... Мятущиеся факелы и
смертное ржание коней... Стон железа... Грубые крики... Ликующая медь
колоколов... Кто-то бежит по галерее, падает - диковинным украшением
торчит стрела меж лопаток... Ведь это невозможно? Но она откуда-то знает
итальянский - никогда не учила. Язык серенад. А недавно листала журнал -
старый Рим: собор святого Петра, палаццо Канчеллерия, и ей показалось...
Что-то неестественное. Прямо кукла на ниточках: дернули - пошла, отпустили
- упала без вздоха. Ничего своего, ни одной мысли, ни одного желания.
Власть чужих пальцев. Он скажет - закон, у нее нет воли. Ужасно, правда?
Можно возненавидеть. Но она даже на это не способна. Вот и тащит - школа,
часы, вечерние классы. Сейчас каникулы, но она преподает на курсах, сразу
в трех местах. Очень тяжело. А потом до утра слушает, что он написал. Это
самое трудное - слушать, не понимая. Склеиваются веки и ноет чугунная
голова. Стеариновый запах от свечей. Им отключили электричество.
Приходится при свечах. Хорошо, что лето, дни длинные. И грозятся совсем
выселить - неизвестно куда, к черту, в коммунальную, в подвал. Уже
приходили с милицией. А ему хоть бы что. Он может и в подвале. Он может и
при свечах.
въехал - самовольно, что ли. Вообще ерунда. Будто бы такого дома не
существует. Даже на картах застройки. Его давно снесли, и по документам
здесь пустырь. Наверное, ошибка.
на нас незрячие каменные белки.
тени. Волосы ее отливали пеплом. Она поморщилась, ей было больно. Я сжал
ее плечи сильнее. Она приоткрыла рот с прозрачными зубами. Дико закричал
лебедь на середине пруда, забил крыльями. Скрипучий, долгий плач пронзил
сад, шевельнулись деревья - одиночество торжествовало громко и радостно.
хрипло кричал. Ольга ступала, как слепая. Я боялся дотронуться до нее.
Жидкой ртутью светила сквозь решетку серая река.
печатать. Он играет в гения. Этим болеют в семнадцать лет, а он заразился
позже, поэтому в тяжелой форме. Год за годом у него будут одни неудачи, он
станет злым и завистливым. Он уже злой. Он не может читать других - рвет
книги.
Прошипел трамвай, уронил с проводов пригоршню разноцветных искр. Крошки их
тлели на рельсах.
лесенками, буро-малиновой скалой громоздился замок одутловатого
императора, который, страшась собственной суровой столицы, продутой
шепотом и ветрами, в одуряющем самомнении полагал, что рвы и мосты -
лучший способ продления жизни.
придуманный мир был реальней, чем настоящий.