Чтение 7–й страницы книги ~Милый друг~

Девочка посмотрела на него с изумлением. Г-жа де Марель сказала, сме-
ясь:

- Отвечай: "Сегодня я вам разрешаю, сударь, но больше чтоб этого не
было".

Дюруа сел и, взяв девочку на руки, прикоснулся губами к ее волнистым
и мягким волосам.

Мать была поражена.

- Смотрите, она не убежала! Поразительно! Обычно она позволяет себя
целовать только женщинам. Вы неотразимы, господин Дюруа.

Он покраснел и молча принялся покачивать девочку на одном колене.

Госпожа Форестье подошла и ахнула от удивления:

- Что я вижу? Лорину приручили! Вот чудеса!

Жак Риваль, с сигарой во рту, направлялся к ним, и Дюруа, боясь одним
каким-нибудь словом, сказанным невпопад, испортить все дело и сразу ли-
шиться всего, что им было уже завоевано, встал и начал прощаться.

Он кланялся, осторожно пожимал женские ручки и энергично встряхивал
руки мужчин. При этом он заметил, что сухая горячая рука Жака Риваля
дружески ответила на его пожатие, что влажная и холодная рука Норбера де
Варена проскользнула у него между пальцев, что у Вальтера рука холодная,
вялая, безжизненная и невыразительная, а у Форестье - пухлая и теплая.
Его приятель шепнул ему:

- Завтра в три часа, не забудь.

- Нет, нет, приду непременно.

Дюруа до того бурно переживал свою радость, что, когда он очутился на
лестнице, ему захотелось сбежать с нее, и, перепрыгивая через две сту-
пеньки, он пустился вниз, но вдруг на площадке третьего этажа увидел в
большом зеркале господина, вприпрыжку бежавшего к нему навстречу, и, ус-
тыдившись, остановился, словно его поймали на месте преступления.

Дюруа посмотрел на себя долгим взглядом, затем, придя в восторг от
того, что он такой красавец, любезно улыбнулся своему отражению и отве-
сил ему на прощанье, точно некоей важной особе, почтительный низкий пок-
лон.

III

На улице Жорж Дюруа погрузился в раздумье: он не знал, на что ре-
шиться. Ему хотелось бродить без цели по городу, мечтать, строить планы
на будущее, дышать мягким ночным воздухом, но мысль о статьях для
Вальтера неотступно преследовала его, и в конце концов он счел за благо
вернуться домой и немедленно сесть за работу.

Скорым шагом двинулся он по кольцу внешних бульваров, а затем свернул
на улицу Бурсо, на которой он жил. Семиэтажный дом, где он снимал комна-
ту, был населен двумя десятками семей рабочих и мещан. Поднимаясь по
лестнице и освещая восковыми спичками грязные ступеньки, усеянные очист-
ками, окурками, клочками бумаги, он вместе с болезненным отвращением ис-
пытывал острое желание вырваться отсюда и поселиться там, где живут бо-
гатые люди, - в чистых, устланных коврами комнатах. Здесь же все было
пропитано тяжелым запахом остатков пищи, отхожих мест и человеческого
жилья, застарелым запахом пыли и плесени, запахом, который никакие
сквозняки не могли выветрить.

Из окна его комнаты, находившейся на шестом этаже, открывался вид на
огромную траншею Западной железной дороги, зиявшую, словно глубокая про-
пасть, там, где кончался туннель, неподалеку от Батиньольского вокзала.
Дюруа распахнул окно и облокотился на ржавый железный подоконник.

Три неподвижных красных сигнальных огня, напоминавших широко раскры-
тые глаза неведомого зверя, горели на дне этой темной ямы, за ними вид-
нелись другие, а там еще и еще. Протяжные и короткие гудки ежеминутно
проносились в ночи, то близкие, то далекие, едва уловимые, долетавшие со
стороны Аньера. В их переливах было что-то похожее на перекличку живых
голосов. Один из них приближался, его жалобный вопль нарастал с каждым
мгновением, и вскоре показался большой желтый фонарь, с оглушительным
грохотом мчавшийся вперед. Дюруа видел, как длинная цепь вагонов исчезла
в пасти туннеля.

- А ну, за работу! - сказал он себе, поставил лампу на стол и хотел
было сесть писать, как вдруг обнаружил, что у него есть только почтовая
бумага.

Что ж, придется развернуть лист в ширину и писать на почтовой. Он об-
макнул перо и старательно, красивым почерком, вывел заглавие:

ВОСПОМИНАНИЯ АФРИКАНСКОГО СТРЕЛКА

Затем принялся обдумывать первую фразу.

Он сидел, подперев щеку ладонью и пристально глядя на лежавший перед
ним чистый лист бумаги.

О чем писать? Он ничего не мог припомнить из того, что рассказывал за
обедом, ни одного анекдота, ни одного факта, ничего. Вдруг ему пришла
мысль: "Надо начать с отъезда". И он написал: "Это было в 1874 году, в
середине мая, в то время, когда обессиленная Франция отдыхала от потря-
сений роковой годины..."

Тут Дюруа остановился: он не знал, как связать это с дальнейшим - с
отплытием, путешествием, первыми впечатлениями.

Минут десять спустя он решил отложить вступительную часть на завтра,
а пока приняться за описание Алжира.

"Алжир - город весь белый..!" - написал он, но дальше этого дело не
пошло. Память вновь нарисовала перед ним красивый чистенький городок,
ручейками домов плоскими кровлями сбегающий по склону горы к морю, но он
не находил слов, чтобы передать виденное и пережитое.

После долгих усилий он прибавил: "Часть его населения составляют ара-
бы..." Потом швырнул перо и встал из-за стола.

На узкой железной кровати, на которой от тяжести его тела образова-
лась впадина, валялось его будничное платье, поношенное, измятое, ском-
канное, всем своим отвратительным видом напоминавшее отрепья из морга. А
шелковый цилиндр, его единственный цилиндр, лежавший вверх дном на соло-
менном кресле, точно ждал, чтобы ему подали милостыню.

На обоях, серых с голубыми букетами, пятен было столько же, сколько
цветов, - застарелых, подозрительных пятен, о которых никто не мог бы
сказать, что это такое: то ли раздавленные клопы, то ли капли масла; не
то следы пальцев, жирных от помады, не то брызги мыльной пены из умы-
вального таза. Все отзывалось унизительной нищетой, нищетой парижских
меблированных комнат. И в душе у Дюруа поднялась злоба на свою бедность.
Он почувствовал необходимость как можно скорее выбраться отсюда, завтра
же покончить с этим жалким существованием.

Внезапно к нему вернулось рабочее настроение, и он, сев за стол,
опять начал подыскивать такие слова, которые помогли бы ему воссоздать
пленительное своеобразие Алжира, этого преддверия Африки с ее таинствен-
ными дебрями, Африки кочевых арабов и безвестных негритянских племен,
Африки неисследованной и манящей, откуда в наши городские сады изредка
попадают неправдоподобные, будто явившиеся из мира сказок животные: не-
виданные куры, именуемые страусами; наделенные божественной грацией ко-
зы, именуемые газелями; поражающие своей уродливостью жирафы, величавые
верблюды, чудовищные гиппопотамы, безобразные носороги и, наконец,
страшные братья человека - гориллы.

Мысли, рождавшиеся у Дюруа, не отличались ясностью, - он сумел бы
высказать их, пожалуй, но ему не удавалось выразить их на бумаге. В вис-
ках у него стучало, руки были влажны от пота, и, истерзанный этой лихо-
радкой бессилья, он снова встал из-за стола.

Тут ему попался на глаза счет от прачки, сегодня вечером принесенный
швейцаром, и безысходная тоска охватила его. Радость исчезла вмиг -
вместе с верой в себя и надеждой на будущее. Кончено, все кончено, он
ничего не умеет делать, из него ничего не выйдет. Он казался себе чело-
веком ничтожным, бездарным, обреченным, ненужным.

Он опять подошел к окну - как раз в тот момент, когда из туннеля с
диким грохотом неожиданно вырвался поезд. Путь его лежал - через поля и
равнины - к морю. И, провожая его глазами, Дюруа вспомнил своих родите-
лей.

Да, поезд пройдет мимо них, всего в нескольких лье от их дома. Дюруа
живо представил себе этот маленький домик на вершине холма, возвышающе-
гося над Руаном и над широкой долиной Сены, при въезде в деревню Кантле.

Родители Дюруа держали маленький кабачок, харчевню под вывеской "Кра-
сивый вид", куда жители руанского предместья ходили по воскресеньям
завтракать. В расчете на то, что их сын со временем станет важным госпо-
дином, они отдали его в коллеж. Окончив курс, но не сдав экзамена на ба-
калавра, Жорж Дюруа поступил на военную службу: он заранее метил в офи-
церы, полковники, генералы. Но военная служба опостылела ему задолго до
окончания пятилетнего срока, и он стал подумывать о карьере в Париже.

И вот, отбыв положенный срок, он приехал сюда, невзирая на просьбы
родителей, которым хотелось теперь, чтобы он жил у них под крылышком,
раз уж не суждено было осуществиться их заветной мечте. Он продолжал ве-
рить в свою звезду; перед ним смутно вырисовывалось его грядущее тор-
жество как плод некоего стечения обстоятельств, которое сам же он, ко-
нечно, и подготовит и которым не преминет воспользоваться.

Гарнизонная служба благоприятствовала его сердечным делам; помимо
легких побед, у него были связи с женщинами более высокого полета, - ему
удалось соблазнить дочь податного инспектора, которая готова была бро-
сить все и идти за ним, и жену поверенного, которая пыталась утопиться с
горя, когда он ее покинул.

Товарищи говорили про него: "Хитрец, пройдоха, ловкач, - этот всегда
выйдет сухим из воды". И он дал себе слово непременно стать хитрецом,
пройдохой и ловкачом.

Его нормандская совесть, искушаемая повседневной гарнизонною жизнью с
ее обычным в Африке мародерством, плутнями и незаконными доходами, впи-