дить, не откладывая, проведать моего Шамайя в его деревне. Не то чтобы я
очень за него беспокоился. Этот молодец за себя постоять умеет! Но,
как-никак, на душе спокойнее, когда увидишь воочию далекого друга... И
потом необходимо было размять ноги.
берегом реки, вьющейся вдоль лесистых холмов. На свежие листочки падали
кружочки благословенного дождичка, весенних слез, который то перестанет,
то опять забарабанит. Влюбленная белка мяукала в ветвях. Гуси тараторили
на лугах. Дрозды заливались вовсю, а синичка-невеличка разговаривала:
"ти-ти-тю".
гого моего приятеля, нотариуса, мэтра Пайара: подобно Грациям, мы бываем
в полном составе только втроем. Я его застал в конторе заносящим в книги
погоду сего дня, сны, ему приснившиеся, и взгляды свои на политику. Ря-
дом с ним лежала раскрытой, возле "De Legibus" [2], книга "Пророчеств
господина Нострадамуса". Когда всю жизнь сидишь взаперти, дух старается
отыграться и принимается странствовать по равнинам мечтаний и в дебрях
воспоминаний; и хоть движет не он земную машину, он считает в грядущем
ее судьбину. Все, говорят, предначертано; я этому верю, но сознаюсь, что
умею вычитывать в "Центуриях" будущее только тогда, когда оно уже испол-
нилось.
сился нашим смехом. Мне всякий раз радует очи этот человечек, пуза-
тенький, с рябым лицом, толстощекий, красноносый, с морщинками вокруг
живых и хитрых глаз, с видом хмурым, вечно брюзжащий на погоду, на людс-
кую породу, но, в сущности, великий весельчак и зубоскал и еще больший
затейник, чем я сам. Для него истинное удовольствие отпустить вам, со
строгим видом, чудовищную загогулину. И любо на него смотреть, когда он
величественно восседает за столом с бутылкой, призывая Кома и Мома и за-
тягивая песенку. Радуясь мне, он держал меня за руку своими толстыми и
неуклюжими руками, но шустрыми, как и он сам, дьявольски ловко умеющими
управляться со всякого рода инструментами, пилить, тесать, переплетать,
столярничать. Он все в доме смастерил сам; и все это некрасиво, но все -
его работа; и красиво или нет, это его портрет.
тиворечия похвалил и ее и то. Он - доктор Всехул, а я - Всехвал; таковы
наши роли. Он поворчал на своих клиентов; и, конечно, нельзя не приз-
нать, что они не очень-то прилежно ему платят; ибо некоторым из этих
долгов уже по тридцать пять лет; а он, хоть и заинтересован в этом, не
торопится их взыскивать. Иные если и расплачиваются, то случайно, когда
вздумается, натурой: корзина яиц, пара цыплят. Таков уж обычай; и сочли
бы оскорблением, если бы он стал вдруг требовать деньги. Он ворчит, но
не спорит: и мне кажется, что на их месте он поступал бы совершенно так
же.
несущее яйца. Потребностей мало. Старый холостяк; за юбками не гоняется;
а что до удовольствий стола, то Природа у нас об этом позаботилась, - у
нас в полях накрытый стол. Наши виноградники, наши крольчатники, наши
плодовые сады, наши рыбные садки - кладовая обильная. Больше всего он
Тратит на книги, которые если и показывает, то издали (не любит ими ссу-
жать, скотина), да на свою страсть - смотреть на луну (проказник!) в
этакую трубу, как их с недавних пор привозят из Голландии. У себя на
чердаке, на крыше, посреди труб, он соорудил шатучую площадку, откуда
важно созерцает круговращение тверди; он старается вычитать в ней, без
особого толка, азбуку наших судеб. Впрочем, сам он этому не верит, но
ему нравится верить. И в этом я его понимаю: приятно Смотреть из окна,
как проходят звезды над головой, словно барышни по мостовой; им приписы-
ваешь истории, романы, интриги; и правда это или неправда, а занятнее
всякой книги.
среду ночью явился людям воочью. И каждый из нас толковал знамения на
свой лад; разумеется, каждый настаивал с пеной у рта, что на его стороне
правота. Но в конце концов обнаружилось с обеих сторон, что ничего не
видели ни я, ни он. Ибо как раз в этот вечер мой астролог за своим инст-
рументом вздремнул часок. Когда видишь, что не ты один в дураках, прими-
ряешься со своей участью. Мы примирились с ней весело.
ре. Мы шли полями, рассматривая молодые побеги, розовые веточки кустов,
птиц, вивших себе гнезда, и ястреба над равниной, кружившего в небе ко-
лесом. Мы вспоминали, смеясь, какую славную шутку мы как-то сыграли с
Шамайем. Несколько месяцев кряду мы с Пайаром из кожи лезли вон, обучая
Дрозда в клетке гугенотскому песнопению. Затем пустили его в сад к гос-
подину кюре. Пообжившись там, он сделался наставником прочих дроздов в
деревне. И Шамай, которому их хорал не давал покою, когда он читал свой
молитвенник, крестился, чурался, думал, что дьявол к нему в сад забрал-
ся, заклинал его и в ярости своей, притаясь за ставнем, подстреливал не-
чистого. Впрочем, он не так уж от этого страдал. Потому что, убив дьяво-
ла, он его съедал.
солнышком пригожим в глаза прохожим. Единственным человеческим лицом был
над канавой зад мальчишки, который прохлаждался, спустив штанишки. Но по
мере того как мы с Пайаром, взявшись под руку и разговаривая, подходили
все ближе к середине местечка, шагая по дороге, усеянной соломою и ко-
ровьим пометом, до нас все громче доносилось словно гудение рассерженных
пчел. И когда мы вышли на церковную площадь, она оказалась запруженной
людьми, которые размахивали руками, шумели и голосили. Посередине, у ка-
литки своего сада, Шамай, красный от злости, орал, грозя прихожанам ку-
лаками. Мы старались понять, в чем дело, но слышали только гул голосов:
ты наш поп, - а ты наш поп, - то ты нам и служишь.
ку перед носом у своих пасомых: сквозь ее прутья еще раз мелькнули его
руки, из которых одна по привычке елейно окропляла народ дождем благос-
ловения, а другая воздымала над землей гром проклятия. Напоследок в окне
дома показались его круглый живот и четырехугольное лицо, которое, не в
силах перекричать орущих, яростно состроило им в ответ длинный нос. За-
тем ставни захлопнулись, и дом принял непроницаемый вид. Крикуны утоми-
лись; площадь опустела; и мы, обогнув поредевших зевак, могли, наконец,
постучать в дверь Шамайя.
позабавиться):
бачью ораву, окрещу на славу.
ла. Алая, как солнце, свесилась обрадованная физиономия Шамайя:
лов! Ах вы, шутники проклятые! Чего же вы не сказали?
лые мои, до чего же я рад видеть человеческое лицо после всех этих
обезьян! Видели вы, что они тут выплясывали? Пусть себе пляшут, сколько
им угодно, я с места не двинусь. Идемте наверх, выпьем. Вам, небось,
жарко. Требовать, чтобы я пошел со святыми дарами! Скоро дождь: мы бы с
господом богом вымокли до ниточки. Или мы у них на жалованье? Или я по-
денщик? Обращаться со служителем божьим, как с батраком! Дармоеды! Я
поставлен блюсти их души, а не их поля.
ся?
всего необходимо выпить. Я не могу, я задыхаюсь!.. Как вы находите это
вино? Ей-ей, оно не из самых плохих. Верите ли, друзья мои, что этим
скотам угодно, чтобы я каждый день, начиная с пасхи и до самого вознесе-
ния, служил молебствия... Почему бы не от крещения до Нового года?.. И
это ради жуков!..
убил. Ты заговариваешься, Шамай.
уж слишком! Я должен терпеть все их безумства, и я же и безумен!
оставаться спокоен, когда нас тормошат, меня и господа бога, господа бо-
га и меня, весь божий день, чтобы мы потакали их ерундовым выдумкам! Бу-
ди вам известно (ух, я задохнусь, положительно!), что эти язычники, ко-
торые в грош не ставят вечное спасение и не омывают ни душ своих, ни
ног, требуют от своего кюре, чтобы он добывал им и дождь и ведро. Я дол-
жен приказывать солнцу, луне: "Чуточку тепла, водички; хватит, достаточ-
но; чуточку солнышка, да чтоб было мягкое, подернутое; легкий ветерок,
главное - без морозов; еще поливочку, господи, для моего винограда;
Корнев Павел
Акунин Борис
Ильин Андрей
Контровский Владимир
Мороз Александра
Самойлова Елена