Года на три, а то и на пять... На десять-то тяжеленько... Тогда осядут и у
нас!
Грамоту седни изготовлю!
неясно, неверно, зыбко до сей поры! Землю Феогносту мог дать и Гедимин в
Литве, а тогда... И он вновь вздохнул о покойном Петре. Да, был бы жив
Петр! Как тогда ходили к нему с крестником! Крестник нынче стал какой-то
бесполезный для дела. Далекий и словно бы чужой. Или он сам виноват?
Где-то не хватило любви, заботы, понимания... А ведь еще Петр рек об
Алексии: <Не упусти!> Надо будет вновь потолковать с ним, показать
митрополиту, что ли?! Свой ведь, до конца свой! Быть может,
когда-нибудь... Ну, да об этом рано и думать! Довольно, ежели на склоне
лет станет епископом!
плечу родителя. Иван огладил сыновьи кудри, помедлил, примолвил ласково:
Сын! Единая надежда! В жизни всего не успеть. Только ежели сын повторит и
продолжит... Дочери не в счет. Пойдут замуж (и надо отдать их со смыслом).
Младшие сыновья, Иван с Андреем, еще не ясны... Как ему не хватает днесь
старшей дочери, Маши, год назад выданной за шестнадцатилетнего ростовского
князя Константина! Маши, что помогла ему обадить, улестить и обмануть
ростовчан (и купить затем у хана Узбека ярлык на княжение ростовское).
Ярлык давал ему право самому собирать ростовскую дань. Константиновы бояре
не умели в срок платить ордынского выхода. Он, Иван, сумеет. О, он многое
сумеет с этим ярлыком в руках! Маша должна понять! Она так его понимала
всегда! Только... Не виноват ли он перед нею? Нет, не виноват! Господи, не
виноват я!
пред своими домашними.
по-домашнему; Евдокия - Дуняша, уже невеста (ее прочит Иван за
ярославского князя Василья Давыдовича - хорошо бы и Ярославль к рукам
прибрать!); Федосья. Все дочери ровненькие, темно-русые, все красавицы -
той неяркой северной красы, что не враз западает в очи, а сперва надо
глянуть и раз, и другой, а там уже и засмотришь, и узришь. Хороших девочек
родила ему Елена! По другую руку сыновья: наследник Сеня, тринадцатилетний
подросток, маленький трехлетний Иван и Андрейка - этот на руках у
кормилицы. Данилушки нет: прибрал Бог, возревновал к имени родителя.
Верно, блажен батюшка на небеси, что все, названные его именем, спешат
уйти за ним туда, как их маленький Данилушка, как Данило Протасьич,
старший сынок старого тысяцкого. Иван хотел было и еще одного сына назвать
в честь отца, да побоялся. Через господню волю лучше не дерзать!
болей, потуск взор, не стало многих зубов. Иван с беспокойством глядит на
нее, на то, как она привычно строго хлопочет, поправляя детей, чтоб не
роняли гречневую кашу на стол, и приказывая слугам, и странная мысль
приходит ему на ум: а счастлива ли Елена, ставши великой княгинею? Вот как
горько порою складывает она губы, как, озирая стол, проминует глазами его,
супруга своего. Но Иван молчит. Сыну степенно рассказывает о
послезавтрашнем торжестве. Говорит подробно объясняя, кто где должен
стоять, что надлежит содеять ему, князю, и что - отцу архимандриту. Сема
слушает, старательно запоминая.
радостью освятил сей храм!
добро! Княжич должен расти в законе. Лучше излишняя строгость, чем, как у
иных, своевольное буйство. Буйному горько придет потом, когда почует
окорот и в делах и в правах: и великий князь не всесилен в дому своем!
Князь должен быть примером, главой, сам - яко закон пред прочими. Расти,
Семен! Твой батька во младости голоса ни разу не возвысил, был тише воды,
ниже травы пред братом Юрием, а - правил Москвой! Криком да буйством
города не возьмешь!
сына и от дочерей, дабы выстаивали службы полностью и чли часы, не
сокращая. Вот и ужин начали с молитвы, молитвою и окончили. Дочери одна за
одной подошли к отцу попрощаться на сон грядущий. Отосланы мальчики. Иван
прошел в изложню. Постельничий бережно снял с него сапоги, унес дорогой
пояс. Иван умылся под серебряным висячим рукомоем, с удовольствием прошел
босой по восточному ковру. Елена, уже распояской, расчесывала и
переплетала косы. В трепетном свечном пламени резче обозначились морщины
на шее жены, запавший рот, пусто обвисшие груди под рубахой. Елена очень
постарела за эти два года. Ей и в самом деле не в радость пришло великое
княжение владимирское!
намеренно не касаясь Ивана. Он улыбнулся в темноте. Елена последнее время
почасту так небрегла им из-за болести своей женской, а то и стесняясь
постарелого тела своего (как-то сказала о том Ивану). Не понимает, сколь
нужна ему и теперь, и такая: словом, ласкою, советом, - да и без того
сжился так с нею, что уже и не видит порою печатей возраста и увядания.
Думая утешить, поднял руку, огладил жену по волосам и вдруг понял, что она
молча, неслышно, плачет.
горячо: <Люблю!> - как она выдавила с рыданием: - Не любишь Машу! Слыхала
я, Мину с его живорезами посылать в Ростов! Зачем тогда была выдавать на
позор, стыд... - Поднялась на локте, чуть видная в лампадном сумраке,
выдавила со страстной ненавистью:
етую... Едва сдержалась! Что мне эти почести! Да, ты - Костянтин, а я -
никакая не Елена, я простая жонка, баба московская! Даже не княгиня! Вот!
И так уже глаза колют!
исделают! Дочку продал... Знаю! Ростовскими деньгами хана хочешь ублажить!
Ты и Машу продал бы хану, коли б нужна была! А я, а мне... холила,
ростила... Лучше бы, лучше бы никакого етова княженья не нать! А там:
которы да свары пойдут, и все изгибнем! Юрко вот тоже много заносился, да
плохо кончил! И ты теперича, кажинный раз, едешь в Орду - сердце кровью
обольется: задавят тамо!
был! Сам ся не возвышай паче господней меры!
никло. Может, жена в чем-то и права - в своем, бабьем, мелком, женском, но
как же она не понимает! Она, которая должна, обязана, которая права не
имеет ни так баять, ни даже думать так!
он лежал, уже не глядя на темное, с черными провалами глаз лицо Елены, и
уже почти не слушал ее, и только одно опять больно прорезало сознание:
Маша, ее образ, ее ласка... Как он одинок без нее, без старшей и любимой
своей дочери! Как безмерно, как бесконечно одинок!
утирала глаза. Сказала глухо:
сохранить!
огладить жену. Глупая! И все равно родная, своя... А она поняла - чутьем
женским, - посунулась к плечу мужеву:
ростовского серебра мне ся не сохранить и власти не удержать в руках.
стояли, видал Ивана Акинфича с Костянтином Михалычем вместях... - Он
помолчал. Жена высморкалась и утерла лицо подолом рубахи. - Акинфичи злы
на меня из-за Весок, вотчины ихней, переславской, что я Родиону пожаловал.
Родиона удоволить нать было... А теперь думаю, то ли содеял? Силы много у
Акинфичей! Юрко, покойник, дуром не похотел перезвать Акинфа Великого к
себе, на Москву. А теперь как и перезовешь? С Родионом Несторычем вороги
навек!
Она - поняла ли, нет - посопела носом. Видать, передернула плечами:
вдова. Вот те и спору не станет! Тут и Вески, и вс° тут. - Добавила
ворчливо: - Свадьбы сводить - не мне тебя учить!
просто решила Елена то, чего он никак не мог понять и измыслить во все эти