щейся палубе следом за ней...
чальный полумесяц. Сея на горизонте шафранный свет, он наклонно висел
над бегущей на нас и качающейся зыбью, и от него несло теплым, теплым
ветром...
оловом. Вода под кормой бурлила жидкая, зелено-голубая.
Медленней вздыхала машина: шли уже средним ходом, ждали араба-лоцмана,
ибо взморье перед Александрией густо усеяно подводными камнями. Про-
мелькнула первая чайка... Прошел навстречу тупоносый и весь черный паро-
ход, и я увидел на нем белые буквы: "Дельта"... А из мути на горизонте
уже выделялась башня, преемница того знаменитого маяка, что был когда-то
"символом света александрийской мудрости" и одним из чудес мира, ибо
"вел к городу полубога, дошедшего от столпов Геркулеса до индийских де-
ревьев, вершин которых не достигают стрелы", был посвящен "богам, спаса-
ющим плавающих", блистал зеркалом - "Талисманом Александрии, отражавшим
землю, небо и все паруса Средиземного моря", и так возвышался, что "ка-
мень, брошенный с него на закате, падал в воду только в полночь..." По-
том слабо обозначилась белая полоска города, бесчисленные палочки, -
мачты порта, - и крестики - крылья ветряных мельниц, вправо же от них -
бледно-желтая линия пустыни, терявшаяся на западе, линия безграничной
плоскости, соседней с Дельтой, и там, в этой стекловидной дали - призра-
ки тех единственных по своим очертаниям деревьев, вид которых всегда
волнует: финиковые пальмы.
рег с пальмами, все выше растут эти бесчисленные мачты, видны каменные
ленты волнорезов и сияющий белизной маяк. И зной африканского утра все
увеличивается по мере того, как мы все тише и глубже входим в тесноту
Старого Порта, переполненного судами и разноцветными лодками с разноц-
ветными флагами отелей и загорелым людом в фесках, обмотанных платками,
и в длинных синих рубахах. Все это тянется среди пароходов за нами, а
справа надвигаются серопесчаные обрывы, на которых среди однообразных
палевых кубиков-домов стоят шероховатые стволы в перистых султанах. Дол-
гий морской путь кончен, - взглянув назад, на белый волнорез, я не вижу
больше моря: вижу только мачты да синюю ленту над волнорезом. Кругом
пестрота людей и лодок, эти палевые кубики и пальмы, - и все залито су-
хим, ослепительным светом... Африка!
головою. Встретилась медленная вереница соловых дромадеров, навьюченных
сахарным тростником и предводительствуемых босоногим погонщиком в крас-
ной ермолке и коротком белом кунбазе. Потом проехали английские солдаты
в тропической форме, верхом на великолепных гнедых лошадях, лоснившихся
на солнце, и, прижимаясь от них к глиняной ограде, мелко перебирая по
пыли маленькими ножками, прошла молоденькая феллашка в голубой полиняв-
шей рубахе, круглолицая, с полными губками и расширенными ноздрями. Она
подняла ресницы над темными глазами - и опустила их. На ее пе-
пельно-смуглом лице, татуированном синеватыми полосками по бокам подбо-
родка и звездочками на висках, покрывала не было. Не было и библейского
кувшина на ее голове, прикрытой легким платком из черно-синей шерсти: на
голове она несла то, что теперь так ходко сменяет на Востоке библейский
кувшин, - большую жестянку из-под керосина. А за феллашкой показался ос-
лик-иноходец, быстро и тупо семенивший копытцами, под красным бархатным
седлом, на котором, почти задевая землю ботинками, сидел большой араб в
пиджаке сверх длинного халата-подрясника, в плоской феске, обмотанной
золотисто-пестрым платком...
ным полом, покрытым тонкими коврами. В ней стояла постель под кисейным
балдахином, было полутемно и прохладно. Ставни балкона были закрыты. За
ними стоял оглушительный гам Востока, говор и стук копыт, гул и рожки
трамвая, вопли продавцов воды... А когда я раскрыл ставни, в комнату,
вместе со всеми этими звуками, так и хлынул свет, жар африканского полд-
ня...
кую рыбу, щедро облитую лимонным соком, и пил какое-то густое вино. По-
том побрел к морю, глядя на мелкую зыбь его сиреневого простора, на ра-
ковины облаков, таявших над ним в бездонном шелковистом небе, на кубики
палевых домов, терявшихся вдоль широкого изгиба песчаного побережья... И
вихры отдаленных пальм опять сладко напомнили: Африка!
щих деревьев, стояли коляски, дремали лошади. Смуглые, в белом, извозчи-
ки, вместе с прочей арабской толпой, занимавшей несметные столики скве-
ра, пили воды, курили, болтали... Сидели два негра из Судана. Их черные
скуластые лица и черные палки ног в огромных пыльных туфлях казались еще
чернее и страшнее от белых кидар; сверх рубашек на них были короткие ха-
латы цвета полосатых гиен. С раздувающимися ноздрями раздавленных носов,
с блестящими глазами, с нагло вывороченными губами негры радостно и
удивленно осматривали проходящих женщин. А у женщин, закутанных в черный
шелк, только и видно было что глаза, странно разделенные металлическим
цилиндром, соединяющим чадры с покрывалами.
запада ярко золотил и площадь, снова наполнившуюся народом, и всю улицу
Шериф-Паша, по которой я поехал к каналу и которая казалась бы совсем
европейской, если бы не ослики, не этот босоногий черноликий люд и шара-
баны с детьми и женщинами, очень нарядными, но уж чересчур смуглыми. Ка-
нал соединяет море с Нилом. Виллы и сады тянулись вдоль его правого бе-
рега, на зеркальной воде его мирно дремали в низком блеске еще жаркого
солнца грубые косые паруса барок, и по-африкански желтели среди пальмо-
вых рощ глиняные хижины на левом берегу...
к тому голому холмистому пространству, где когда-то были дворцы и храмы
Птоломеев и где теперь, на месте Серапеума, стоит так называемая колонна
Помпея. По-африкански горели против опускавшегося солнца стекла в желтых
домах разноплеменной александрийской бедноты. Женщины в туфлях и халати-
ках, похожие на евреек наших южных городов, с раскрытыми тощими грудями,
почерневшими от зноя, лениво сидели у порогов и держали на коленях полу-
голых детишек, лица которых сплошь облепляли мухи. Тут же шатались шелу-
дивые бездомные собаки. Ни кустика не было среди глиняных рогатых памят-
ников арабского кладбища, уже давно смешавшего свои кости с несметными
костями древних кладбищ и с мусором тысячелетних останков стократ поги-
бавшей и вновь возрождавшейся Александрии. И надо всеми этими братскими
могилами высилась колонна розового ассуанского мрамора. Меланхоличес-
ки-прекрасен вид от колонны: на западе - вечернее солнце, опускающееся к
золотой полосе Средиземного моря, на востоке - рощи пальм, синяя пустын-
ная равнина Мареотиса и пески, пески...
рились золотистыми песчаными выемками, белыми виллами и яркой синью ут-
реннего неба.
бозримая зеркальность, на отмелях которой розовыми лилиями блистали ты-
сячи длинноногих фламинго, ибисов и цапель. А за лагунами и поймами на-
чали развертываться топи и равнины, возделанные, как огороды, изрезанные
каналами и плотинами, и стекловидные дали с чуть видными оазами селе-
ний...
быстро не падаешь в глубь времен, как здесь. Как древен этот смуглый
люд, орошающий поля, едущий по плотинам на осликах, отдыхающий вместе с
буйволами под жидкой тенью смоковниц!
фесками, шляпами, халатами, табачным дымом, пылью и светом. Воздух, вею-
щий в окна с нив и каналов, становился все жарче и суше, - и вот начали
хлопать поднимаемые рамы, а за ними - решетчатые ставни. Воцарился по-
лумрак, изрезанный полосами света и дыма, но духота стала уже дурманить.
Я вышел на площадку - и ослеп от белого блеска. Обдает пламенем, точно
стоишь возле огромного костра, удушает желтой пылью... Вижу сквозь пыль,
что под колесами с грохотом мелькает сквозной мост и горячим стеклом
блещет внизу река в илистых берегах. Это уже Нил. Мимо поезда начинают
мелькать белые яркие стены и высокие пальмы: Танта. С разлета стал по-
езд, и хлынувшая из вагонов толпа мгновенно смешалась с цветистой толпой
на раскаленной платформе. Но едва успел я схватить в буфете апельсин и
пачку папирос, как дверцы вагонов уже опять захлопали. И опять - равнины
зреющего хлеба, каналы и черные деревушки феллахов - полузвериные хижины
из ила, крытые дурро-вой соломой... И опять против меня - копт и феллах.
Копт - толстый, в черном халате, в черной туго завернутой чалме, с тем-
но-оливковым круглым лицом, карими глазами и раздувающимися ноздрями.
Феллах - в белой чалме и грубом балахоне, расстегнутом на груди. Это со-
вершенный бык, по своему нечеловеческому сложению, с бронзовой шеей изу-
мительной мощи. И сидит он так, как и подобает ему, прямому потомку
древнего египетского человека: прямо, нечеловечески спокойно, с подняты-
ми плечами, ровно положивши ладони на колени...
влажной пылью и нагретыми за день мостовыми. Оживленнее гудят трамваи,
Контровский Владимир
Круз Андрей
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Громыко Ольга