гостеприимнейшего Семена Семеновича, - Степан Михайлович - графа, я - мужа,
а покойница - провинциалку, - но только у меня отняли роль мужа по
настоянию покойницы, так что я и не играл мужа, будто бы по
неспособности-с...
Трусоцкий, а не Ступендьев! - грубо, не церемонясь и чуть не дрожа от
раздражения, проговорил Вельчанинов. - Только позвольте: этот Багаутов
здесь, в Петербурге; я сам его видел, весной видел! Что ж вы к нему-то тоже
не идете?
не может принять! И представьте, из первейших источников узнал, что ведь и
вправду чрезвычайно опасно болен! Этакой-то шестилетний друг! Ах, Алексей
Иванович, говорю же вам и повторяю, что в таком настроении иногда
провалиться сквозь землю желаешь, даже взаправду-с; а в другую минуту так
бы, кажется, взял да и обнял, и именно кого-нибудь вот из прежних-то этих,
так сказать, очевидцев и соучастников, и единственно для того только, чтоб
заплакать, то есть совершенно больше ни для чего, как чтоб только
заплакать!..
проговорил Вельчанинов.
Павлович. - Четыре часа, и, главное, я вас так эгоистически потревожил...
Скажите мне прямо, откровенно скажите: вы не пьяны сегодня?
перебивал и налегал на эту тему Павел Павлович. - Мне так, право, совестно,
что я моею неловкостию... но иду, иду! А вы лягте-ка и засните-ка!
вдогонку Вельчанинов.
переулке, да и номер забыл, только близ самого Покрова...
поворачиваясь и улыбаясь с третьей ступеньки.
насадил в петлю крюк. Воротясь в комнату, он плюнул, как бы чем-нибудь
опоганившись.
совсем уже не раздеваясь, и в один миг заснул. Забытая свечка так и
догорела до конца на столе.
приподнялся, сел на постель и тотчас же начал думать о смерти "этой
женщины".
смерти оставило в нем какое-то смятение и даже боль. Это смятение и боль
были только заглушены в нем на время одной странной идеей вчера, при Павле
Павловиче. Но теперь, при пробуждении, все, что было девять лет назад,
предстало вдруг перед ним с чрезвычайною яркостью.
любил и был ее любовником, когда по своему делу (и тоже по поводу процесса
об одном наследстве) он оставался в Т. целый год, - хотя собственно дело и
не требовало такого долгого срока его присутствия; настоящей же причиной
была эта связь. Связь и любовь эта до того сильно владели им, что он был
как бы в рабстве у Натальи Васильевны и, наверно, решился бы тотчас на
что-нибудь даже из самого чудовищного и бессмысленного, если б этого
потребовал один только малейший каприз этой женщины. Ни прежде, ни потом
никогда не было с ним ничего подобного. В конце года, когда разлука была
уже неминуема, Вельчанинов был в таком отчаянии при приближении рокового
срока, - в отчаянии, несмотря на то что разлука предполагалась на самое
короткое время, - что предложил Наталье Васильевне похитить ее, увезти от
мужа, бросить все и уехать с ним за границу навсегда. Только насмешки и
твердая настойчивость этой дамы (вполне одобрявшей этот проект вначале, но,
вероятно, только от скуки или чтобы посмеяться) могли остановить его и
понудить уехать одного. И что же? Не прошло еще двух месяцев после разлуки,
как он в Петербурге уже задавал себе тот вопрос, который так и остался для
него навсегда не разрешенным: любил ли в самом деле он эту женщину, или все
это было только одним "наваждением"? И вовсе не от легкомыслия или под
влиянием начавшейся в нем новой страсти зародился в нем этот вопрос: в эти
первые два месяца в Петербурге он был в каком-то исступлении и вряд ли
заметил хоть одну женщину, хотя тотчас же пристал к прежнему обществу и
успел увидеть сотню женщин. Впрочем, он отлично хорошо знал, что очутись он
тотчас опять в Т., то немедленно подпадет снова под все гнетущее обаяние
этой женщины, несмотря на все зародившиеся вопросы. Даже пять лет спустя он
был в том же самом убеждении. Но пять лет спустя он уже признавался в этом
себе с негодованием и даже об самой "женщине этой" вспоминал с ненавистью.
Он стыдился своего т-ского года; он не мог понять даже возможности такой
"глупой" страсти для него, Вельчанинова! Все воспоминания об этой страсти
обратились для него в позор; он краснел до слез и мучился угрызениями.
Правда, еще через несколько лет он уже несколько успел себя успокоить; он
постарался все это забыть - и почти успел. И вот вдруг, девять лет спустя,
все это так внезапно и странно воскресает перед ним опять после вчерашнего
известия о смерти Натальи Васильевны.
толпившимися в его голове, он чувствовал и сознавал ясно только одно, -
что, несмотря на все вчерашнее "потрясающее впечатление" при этом известии,
он все-таки очень спокоен насчет того, что она умерла. "Неужели я о ней
даже и не пожалею?" - спрашивал он себя. Правда, он уже не ощущал к ней
теперь ненависти и мог беспристрастнее, справедливее судить о ней. По его
мнению, уже давно, впрочем, сформировавшемуся в этот девятилетний срок
разлуки, Наталья Васильевна принадлежала к числу самых обыкновенных
провинциальных дам из "хорошего" провинциального общества, и - "кто знает,
может, так оно и было, и только я один составил из нее такую фантазию?" Он,
впрочем, всегда подозревал, что в этом мнении могла быть и ошибка;
почувствовал это и теперь. Да и факты противоречили; этот Багаутов был
несколько лет тоже с нею в связи и, кажется, тоже "под всем обаянием".
Багаутов, действительно, был молодой человек из лучшего петербургского
общества и, так как он "человек пустейший" (говорил об нем Вельчанинов),
то, стало быть, мог сделать свою карьеру только в одном Петербурге. Но вот,
однако же, он пренебрег Петербургом, то есть главнейшею своею выгодою, и
потерял же пять лет в Т. единственно для этой женщины! Да и воротился
наконец в Петербург, может, потому только, что и его тоже выбросили, как
"старый, изношенный башмак". Значит, было же в этой женщине что-то такое
необыкновенное - дар привлечения, порабощения и владычества!
порабощать: "собой была даже и не так чтобы хороша; а может быть, и просто
нехороша". Вельчанинов застал ее уже двадцати восьми лет. Не совсем
красивое ее лицо могло иногда приятно оживляться, но глаза были нехороши:
какая-то излишняя твердость была в ее взгляде. Она была очень худа.
Умственное образование ее было слабое; ум был бесспорный и проницательный,
но почти всегда односторонний. Манеры светской провинциальной дамы и при
этом, правда, много такту; изящный вкус, но преимущественно в одном только
уменье одеться. Характер решительный и владычествующий; примирения