наваться-то? Нет, вы лучше меня расспросите. Ведь все рассказать, так вы
не поверите, а спросите: из каких я лесов к вам явился? Матушка Егора-то
Ильича, полковника-то, хоть и очень достойная дама и к тому же гене-
ральша, да, по-моему, из ума совсем выжила: не надышит на Фомку трекля-
того. Всему она и причиной: она-то и завела его в доме. Зачитал он ее,
то есть как есть бессловесная женщина сделалась, хоть и превосходи-
тельством называется - за генерала Крахоткина пятидесяти лет замуж вып-
рыгнула! Про сестрицу Егора Ильича, Прасковью Ильиничну, что в девках
сорок лет сидит, и говорить не желаю. Ахи да охи, да клохчет как курица
- надоела мне совсем - ну ее! Только разве и есть в ней, что дамский
пол: так вот и уважай ее ни за что, ни про что, за то только, что она
дамский пол! Тьфу! говорить неприлично: тетушкой она вам приходится. Од-
на только Александра Егоровна, дочка полковничья, хоть и малый ребенок -
всего-то шестнадцатый год, да умней их всех, по-моему: не уважает Фоме;
даже смотреть было весело. Милая барышня, больше ничего! Да и кому ува-
жать-то? Ведь он, Фомка-то, у покойного генерала Крахоткина в шутах про-
живал! ведь он ему, для его генеральской потехи, различных зверей из се-
бя представлял! И выходит, что прежде Ваня огороды копал, а нынче Ваня в
воеводы попал. А теперь полковник-то, дядюшка-то, отставного шута замес-
то отца родного почитает, в рамку вставил его, подлеца, в ножки ему кла-
няется, своему-то приживальщику, - тьфу!
вас спросить, что он, красив, умен?
венным дрожанием злости в голосе. (Вопросы мои как-то раздражали его, и
он уже начал и на меня смотреть подозрительно.) - Писаный красавец! Слы-
шите, добрые люди: красавца нашел! Да он на всех зверей похож, батюшка,
если уж все хотите доподлинно знать. И ведь добро бы остроумие было,
хоть бы остроумием, шельмец, обладал, - ну, я бы тогда согласился, пожа-
луй, скрепя сердце, для остроумия-то, а то ведь и остроумия нет никако-
го! Просто выпить им дал чего-нибудь всем физик какой-то! Тьфу! язык ус-
тал. Только плюнуть надо да замолчать. Расстроили вы меня, батюшка, сво-
им разговором! Эй, вы! готово иль нет?
гу рассказать, что вы только рот разинете да так и останетесь до второго
пришествия с разинутым ртом. Ведь я прежде и сам его уважал. Вы что ду-
маете? Каюсь, открыто каюсь: был дураком! Ведь он и меня обморочил.
Всезнай! всю подноготную знает, все науки произошел! Капель он мне да-
вал: ведь я, батюшка, человек больной, сырой человек. Вы, может, не ве-
рите, а я больной. Ну, так я с его капель-то чуть вверх тормашки не по-
летел. Вы только молчите да слушайте; сами поедете, всем полюбуетесь.
Ведь он там полковника-то до кровавых слез доведет; ведь кровавую слезу
прольет от него полковник-то, да уж поздно будет. Ведь уж кругом весь
околоток раззнакомился с ними из-за Фомки треклятого. Ведь всякому, кто
ни приедет, оскорбления чинит. Чего уж мне: значительного чина не поща-
дит! Всякому наставления читает; в мораль какую-то бросило его, шельме-
ца. Мудрец, дескать, я, всех умнее, одного меня и слушай. Я, дескать,
ученый. Да что ж, что ученый! Так из-за того, что ученый, уж так непре-
менно и надо заесть неученого?.. И уж как начнет ученым своим языком ко-
лотить, так уж та-та-та! та-та-та! то есть такой, я вам скажу, болтливый
язык, что отрезать его да выбросить на навозную кучу, так он и там будет
болтать, все будет болтать, пока ворона не склюет. Зазнался, надулся,
как мышь на крупу! Ведь уж туда теперь лезет, куда и голова его не про-
лезет. Да чего! Ведь он там дворовых людей по-французски учить выдумал!
Хотите, не верьте. Это, дескать, ему полезно, хаму-то, слуге-то! Тьфу!
срамец треклятый - больше ничего! А на что холопу знать по-французски,
спрошу я вас? Да на что и нашему-то брату знать по-французски, на что? С
барышнями в мазурке лимонничать, с чужими женами апельсинничать? разврат
- больше ничего! А по-моему, графин водки выпил - вот и заговорил на
всех языках. Вот как я его уважаю, французский-то ваш язык! Небось, и вы
по-французски: "та-та-та! та-та-та! вышла кошка за кота!" - прибавил
Бахчеев, смотря на меня с презрительным негодованием. - Вы, батюшка, че-
ловек ученый - а? по ученой части пошли?
наблюдением. Я все сидел в Петербурге и теперь спешу к дядюшке...
было где сесть! Нет, батюшка, тут, я вам скажу, ученостью мало возьмете,
да и никакой дядюшка вам не поможет; попадете в аркан! Да я у них поху-
дел в одни сутки. Ну, верите ли, что я у них похудел? Нет, вы, я вижу,
не верите. Что ж, пожалуй, бог с вами, не верьте.
вечал я, теряясь все более и более.
частью. Вам только бы на одной ножке прыгать да себя показать! Не люблю
я, батюшка, ученую часть; вот она у меня где сидит! Приходилось с вашими
петербургскими сталкиваться - непотребный народ! Вс° фармазоны; неверие
распространяют; рюмку водки выпить боится, точно она укусит его - тьфу!
Рассердили вы меня, батюшка, и рассказывать тебе ничего не хочу! Ведь не
подрядился же я в самом деле тебе сказки рассказывать, да и язык устал.
Всех, батюшка, не переругаешь, да и грешно... А только он у дядюшки ва-
шего лакея Видоплясова чуть не в безумие ввел, ученый-то твой! Ума ре-
шился Видоплясов-то из-за Фомы Фомича...
чинно и строго наблюдал разговор, - да я б его, Видоплясова, из-под ро-
зог не выпустил. Нарвись-ко он на меня, я бы дурь-то немецкую вышиб! за-
дал бы столько, что в два-ста не складешь.
рят!
ворить, - Видоплясов... скажите, какая странная фамилия?
я виноват? Признаюсь вам, я вот уже полчаса вас слушаю и даже не пони-
маю, о чем идет дело...
обижаться! Я ведь тебе любя говорю. Вы не глядите на меня, что я такой
крикса и вот сейчас на человека моего закричал. Он хоть каналья естест-
веннейшая, Гришка-то мой, да за это-то я его и люблю, подлеца. Чувстви-
тельность сердечная погубила меня - откровенно скажу; а во всем этом
Фомка один виноват! Погубит он меня, присягну, что погубит! Вот теперь
два часа на солнце по его же милости жарюсь. Хотел было к протопопу зай-
ти, покамест эти дураки с починкой копаются. Хороший человек здешний
протопоп. Да уж так он расстроил меня, Фомка-то, что уж и на протопопа
смотреть не хочется! Ну их всех! Здесь ведь и трактиришка порядочного
нет. Все, я вам скажу, подлецы, все до единого! И ведь добро бы чин на
нем был необыкновенный какой-нибудь, - продолжал Бахчеев, снова обраща-
ясь к Фоме Фомичу, от которого он, видимо, не мог отвязаться, - ну тогда
хоть по чину простительно; а то ведь и чинишка-то нет; это я доподлинно
знаю, что нет. За правду, говорит, где-то там пострадал, в сорок не в
нашем году, так вот и кланяйся ему за то в ножки! черт не брат! Чуть что
не по нем - вскочит, завизжит: "Обижают, дескать, меня, бедность мою
обижают, уважения не питают ко мне!" Без Фомы к столу не смей сесть, а
сам не выходит: "Меня, дескать, обидели; я убогий странник, я и черного
хлебца поем". Чуть сядут, он тут и явился; опять пошла наша скрипка пи-
лить: "Зачем без меня сели за стол? значит, ни во что меня почитают".
Словом, гуляй душа! Я, батюшка, долго молчал. Он думал, что и я перед
ним собачонкой на задних лапках буду выплясывать; на-тка, брат, возьми
закуси! Нет, брат, ты только за дугу, а я уж в телеге сижу! С Егор-то
Ильичом я ведь в одном полку служил. Я-то в отставку юнкером вышел, а он
в прошлом году в вотчину приехал в отставке полковником. Говорю ему:
"Эй, себя сгубите, не потакайте Фоме! Прольете слезу!" Нет, говорит,
превосходнейший он человек (это про Фомку-то), он мне друг; он меня бла-
гонравию учит. Ну, думаю, против благонравия не пойдешь! Уж коли благон-
равию зачал учить - значит, последнее дело пришло. Что ж бы вы думали,
сегодня из-за чего опять поднял историю? Завтра Ильи-пророка (господин
Бахчеев перекрестился): Илюша, сынок-то дядюшкин, именинник. Я было ду-
мал и день у них провести, и пообедать там, и игрушку столичную выписал:
Ильин Андрей
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Контровский Владимир
Глуховский Дмитрий
Беляев Александр