асфальтированной аллеи, что тянется леопардовой тенью к
деревне, шагов на двести отстоящей от нас, увидишь розовый
кубик маленькой почтовой конторы, зеленую скамью перед ней, а
над нею - флаг; все это с оцепенелой яркостью вписано
прозрачными красками между двух последних платанов из тех, что
одинаковыми рядами вышагивают по сторонам дороги.
занавешенной куманикой, виднеются в прогалах пятнистых стволов
полоски лаванды, люцерны, а дальше тянется параллельно нашей
стезе (к чему эти вещи имеют всегдашнюю склонность) низкая
белая ограда погоста. На левой (северной) стороне мельком
видишь сквзь те же проемы простор восстающей земли,
виноградник, далекий крестьянский дом, сосновые рощи и
очертания гор. К предпоследнему стволу на этой стороне кто-то
приклеил, а кто-то другой частью отшкрябал бессвязное
объявление.
проулком на деревенскую площадь, а с нее - прелестными краткими
тропками - к Канницце и к морю. Время от времени она любила
возвращаться пешком, принадлежа к тем хрупким, но крепеньким
девушкам, что способны бегать, прыгая через барьеры, играть в
хоккей, карабкаться по скалам, а после еще отплясывать шимми
"до безумного бледного часа" (цитирую из моего первого
стихотворения, обращенного к ней). Обыкновенно она надевала
свой "индийский" наряд, род сквозистого покрова, облекавшего ее
скуповатый купальник, и следуя вплотную за ней и ощущая
уединенность, укромность и вседозволенность сна, я впадал в
животное состояние и испытывал трудности при ходьбе. По
счастью, не уединенность, не столь уже и укромная, удерживала
меня, но моральная решимость сделать серьезнейшее признание
прежде, чем я стану любиться с ней.
величавыми складками, и медлительность, с которой вследствие
расстояния и высоты подступала возвратная линия пены, казалась
слегка шутовской, ибо мы понимали, что волны, как и мы, сознают
стреноженность их побежки, и при этом - такая отчужденность,
такая торжественность.
донесся рев неземного блаженства.
счастливый беглец из "Каннеровского Цирка". (Не родственник
пианиста, - так по крайней мере считалось.)
с полдюжины раз основную дорогу, становилась пошире. В тот день
я по обыкновению препирался с Ирис относительно английских
названий тех немногих растений, которые умел отличить:
ладанника и цветущей гризельды, агавы (которую она называла
"столетником"), ракитника и молочая, мирта и земляничного
дерева. Крапчатые бабочки, будто быстрые блики солнца, там и
сям сновали в случайных тоннелях листвы, а раз кто-то огромный,
оливковый, с розовым отливом где-то внизу ненадолго присел на
головку чертополоха. О бабочках я не знал ничего да собственно
и знать не желал, особенно о ночных, мохнатых - не выношу их
прикосновений: даже прелестнейшие из них вызывают во мне
торопливый трепет, словно какая-нибудь летучая паутина или та
пакость, что водится в купальнях Ривьеры, - сахарная чешуйница.
более важными, но несущий и всякого рода синхронную чепуху,
приставшую к нему, как колючки, или въевшуюся наподобие морских
паразитов, мы увидали, как движется рампетка между цветущих
скал, а следом появился старик Каннер с панамой, свисавшей на
тесьме с пуговицы жилета; белые локоны веяли над багровым
челом, и весь его облик источал упоенье, которого эхо мы, без
сомнения, и услыхали минуту назад.
зеленое существо, Каннер отверг его как eine "Пандору" (во
всяком случае, так у меня записано) - заурядную южную Falter
(бабочку). "Aber (однако), - пророкотал он, воздевая
указательный палец, - если вам угодно взглянуть на истинный
раритет, до сей поры ни разу не замеченный к западу от
NiederOsterreich, то я покажу вам, кого я сейчас поймал."
Ирис уважительно ее подняла), и рассыпаясь в затухающем
аккомпанементе пространной признательности (кому? - Психее?
Ваалзевуву? Ирис?), извлек из отделения своей сумки конвертик
для марок и нежно вытряс из него на ладонь сложившую крылья
бабочку.
всего лишь крошечная, совсем еще молодая белянка-капустница. (У
ней имелась теория, что, скажем, комнатные мухи постепенно
растут.)
ее диковинное замечание и тыча сжатым пинцетом в треугольное
насекомое. - То, что вы видите, это испод: левое Vorderflugel
("переднее крыло") снизу белое, а левое Hinterflugel ("заднее
крыло") - желтое. Я не стану раскрывать ей крылья, однако
надеюсь, вы поверите тому, что я собираюсь сказать. С наружной
стороны крыла, которой вам не видно, эта разновидность имеет
такие же как у ее ближайшей родни - у малой белянки и у белянки
Манна, обе встречаются тут на каждом шагу, - типичные пятнышки
на переднем крыле, а именно, точку у самца и черное Doppelpunkt
("двоеточие") у самки. С исподу пунктуация у них у всех
обратная и лишь у вида, сложенный образчик которого лежит перед
вами у меня на ладони, крыло снизу чистое - типографский каприз
Природы! Ergo - это Эргана.
- успокоительно ответил Каннер, спуская образчик назад в его
прозрачную преисподнюю, и победоносно помахав на прощание
руками и рампеткой, он полез дальше наверх.
им крохотных тварей томила ее, впрочем, несколько дней спустя,
когда Ивор повел нас на концерт Каннера (поэтичнейшее
исполнение Грюнберговой сюиты "Les Chateaux"), она отчасти
утешилась презрительным замечанием брата: "Вся эта его возня с
бабочками - просто рекламный трюк". Увы, я, как
собратсумасшедший, понимал, что это не так.
солнце, достигнув нашей полоски пляжа, это скинуть рубашку,
шорты и тапочки. Ирис выпутывалась из своей оболочки и
ложилась, голорукая и голоногая, на полотенце рядом со мной.
Мысленно я репетировал заготовленную речь. Пес пианиста сегодня
довольствовался обществом статной старухи - его (пианиста)
четвертой жены. Пара придурковатых мальчишек закапывала
нимфетку в горячий песок. Русская дама читала эмигрантскую
газету. Муж дамы созерцал горизонт. Большое французское
семейство слегка подрумяненных альбиносов пыталось надуть
резинового дельфина.
"Виктории") желтую купальную шапочку, и мы перенесли полотенца
и все остальное на относительно тихий старый причал, на котором
она любила обсыхать после купанья.
- физического двойника мгновенного помраченья ума - едва не
одолевал меня среди паники и мрака бездонных вод. Вспоминаю,
как пятнадцатилетним парнишкой я вместе с мускулистым кузеном
переплывал в сумерках узкую, но глубокую речку. Он уже оставлял
меня позади, когда чрезвычайное напряжение сил породило во мне
ощущение несказанной эйфории, сулившей дивное продвижение,
призрачные призы на призрачных полках, - но в миг сатанинской
ее кульминации сменившейся нестерпимыми корчами сначала в одной
ноге, потом в другой, а после в ребрах и в обеих руках. В
позднейшие годы я часто пытался потолковать с учеными и
ироническими докторами о странном, омерзительно кусочном
характере этих пульсирующих резей, обращавших меня в
исполинского червя, а мои члены - в последовательные кольца
агонии. По фантастическому везению, третий пловец, совершенно
чужой человек, оказался прямо за мной и помог выволочь меня из
бездны сплетенных стеблей купавы.
побережьи Кавказа. Я бражничал с дюжиной собутыльников постарше
на дне рождения у сына тамошнего губернатора, и около полуночи
удалой молодой англичанин, Аллан Андовертон (коему предстояло
году в 39-м стать моим первым британским издателем!), предложил
поплавать при лунном свете. Пока я не отваживался слишком
далеко забираться в море, приключение казалось приятным. Вода
Роллинс Джеймс
Херберт Фрэнк
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Браун Дэн