дня, и этот потрясающий подвиг заслуживает подробного описания. День за
днем, в течение трех недель, мы жили среди птиц, внимательно наблюдая за
ними, и вот что мы увидели.
морю, оставив свою половину при гнезде. Для того чтобы добраться до моря,
птице надо преодолеть мили полторы изнурительного пути по самой
труднопроходимой местности, какую только можно себе представить. Сначала
пингвинам приходится лавировать в мозаике ямок, а когда они доходят до края
колонии, начинается песок, покрытый засохшей и растрескавшейся коркой,
которая похожа на гигантскую картинку-загадку. Песок в этих местах даже
ранним утром нагревается до того, что рука не терпит, и все же, исполненные
чувства долга, пингвины бредут по нему, часто останавливаясь передохнуть и
застывая, как в трансе. Это обычно занимает у них около получаса. Но, дойдя
до противоположного края маленькой пустыни, они встречают новое препятствие
-- песчаные дюны, которые возвышаются над миниатюрными фигурками птиц, как
снежные вершины Гималаев. Дюны достигают в высоту футов двести, у них крутые
склоны, и образованы они из сплошного мелкого сыпучего песка. Даже нам было
трудно преодолевать эти дюны, а коротконогим пингвинам и подавно.
Некоторые просто стоят, погрузившись в размышления, другие бросаются на
живот, чтобы отдышаться. Отдохнув, они упрямо поднимаются на ноги и начинают
подъем. Собравшись с силами, они взбегают вверх по склону, пытаясь,
очевидно, преодолеть самую скверную часть пути как можно быстрее. Но
примерно на четверти крутизны они выдыхаются, их движения становятся все
медленнее и медленнее, и они все чаще и чаще останавливаются отдыхать. А
склон уходит вверх все круче и круче, и в конце концов им приходится
ложиться на брюшко и карабкаться вверх, помогая себе крыльями. Наконец они
отчаянным броском одолевают последние футы, торжествующе выскакивают на
гребень дюны и здесь, постояв и радостно похлопав крыльями, снова бросаются
ниц, чтобы десяток минут передохнуть. Половина пути пройдена, и, лежа на
остром, как нож, гребне дюны, птицы уже видят море, которое в полумиле от
них мерцает прохладно и маняще. Но, чтобы попасть в море, им надо еще
спуститься по противоположному склону, пройти четверть мили сквозь заросли
кустарника и пересечь несколько сот ярдов галечного пляжа.
проделывают это двумя способами, наблюдать которые одинаково забавно. Они
либо шагают вниз по склону, начиная степенно, все более и более убыстряя
шаг, по мере того как склон становится круче, и пускаясь наконец самым
несолидным образом в галоп, либо съезжают вниз на брюхе, помогая себе ногами
и крыльями, словно под ними не песок, а вода. Тем или иным способом
достигнув подножия дюны, они поднимаются на ноги, отряхиваются и начинают
угрюмо продираться сквозь кусты к пляжу. Но как раз на этих последних сотнях
ярдов пляжа они страдают больше всего. Уже близко море, голубое, сверкающее,
соблазнительно плещущееся о берег, а им, чтобы добраться до него, приходится
волочить свои измученные тела по каменистому пляжу, где каждый камешек
качается под ногами, где так трудно сохранить равновесие. Но наконец все
кончается, и они бегут последние несколько футов к кромке прибоя, странно
припадая к земле, потом вдруг выпрямляются и бросаются в холодную воду.
Минут десять они кувыркаются и ныряют в сверкающей на солнце воде, смывая
пыль и песок с головы и крыльев, восторженно болтая натруженными ногами,
крутясь и подпрыгивая, то исчезая под водой, то пробкой вылетая наверх.
Освежившись вволю, они неизменно принимаются ловить рыбу. Их не страшит
трудное путешествие обратно, которое им предстоит совершить, чтобы доставить
пищу своим голодным птенцам.
потом начинают хлопотное дело -- кормежку своих прожорливых малышей, которая
напоминает нечто среднее между боксом и всеобщей свалкой и представляет
собой зрелище захватывающее и удивительное.
каждый день оставляли лендровер. И взрослые птицы, и их потомство настолько
привыкли к нашему присутствию, что позволяли нам приближаться и снимать их
кинокамерой футов с двадцати. И поэтому мы могли видеть процесс кормления
птенцов во всех подробностях. Когда взрослая птица добирается до колонии,
ей, чтобы попасть к собственному гнезду, предстоит еще пробежать сквозь
строй нескольких тысяч чужих птенцов, которые думают, что, набросившись на
взрослого пингвина, они могут заставить его отрыгнуть пищу. Поэтому взрослой
птице то и дело приходится увертываться от нападений толстых пушистых
птенцов, и она кидается на бегу то вправо, то влево, как опытный
центрфорвард на футбольном поле. Даже когда пингвин добегает до своего
гнезда, его все еще неотступно преследуют два-три чужих птенца,
преисполненных твердой решимости заставить его, расстаться с добычей.
Почувствовав себя дома, пингвин наконец теряет терпение, поворачивается к
преследователям грудью и принимается наказывать их самым жестоким образом.
Он бьет птенцов клювом так яростно, что их пух летает над колонией, как
семена чертополоха в пору созревания.
крича пронзительно и хрипло от голода и нетерпения, уже атакуют его тем же
самым способом, что и другие. Пингвин усаживается у входа в яму и, задумчиво
уставившись на свои ноги, начинает делать такие движения, будто очень хочет
подавить сильный приступ икоты. Видя это, птенцы приходят в нетерпеливое и
радостное возбуждение -- они громко и хрипло орут, неистово хлопают
крылышками, всем телом прижимаясь к родителю, стуча своими жадными клювиками
о его клюв. Это продолжается секунд тридцать, потом родитель, явно чувствуя
облегчение, вдруг отрыгивает пищу и засовывает свой клюв в разинутые рты
птенцов так глубоко, что становится страшно -- а вдруг он не сможет вытащить
его обратно. Но все обходится благополучно. Довольные птенцы усаживаются на
свои пухлые задики и на некоторое время погружаются в размышления, а
взрослый пингвин, воспользовавшись удобным случаем, принимается быстро
чиститься и причесываться. Он тщательно чистит клювом перышки на груди,
склевывает мелкие комочки грязи с ног и, щелкая клювом, словно ножницами,
проходится им по крыльям. Потом он зевает и, широко открыв клюв и отставив
крылья назад, наклоняется вперед, словно человек, достающий руками носки ног
во время физкультурной зарядки. Минут пять царит спокойствие, но вот
взрослая птица вдруг снова начинает подавлять икоту, и тотчас начинается
столпотворение. Птенцы выходят из состояния задумчивости, сопровождающей у
них процесс пищеварения, и бросаются к пингвину, причем каждый старается
первым подставить свой клюв. И снова каждого из них родительский клюв
пронзает до самого сердца, и снова после этого малыши впадают в сонливое
состояние.
удобства называлась у нас Джонсами. Совсем рядом с апартаментами Джонсов
находилась другая ямка, в которой был всего один очень маленький и очень
тощий птенец, получивший у нас имя Генриэтты Вакантум. Генриэтта была
жертвой неупорядоченной семейной жизни. Я подозреваю, что родители ее были
или неумны, или попросту ленивы, потому что добывание пищи для Генриэтты
занимало у них вдвое больше времени, чем у других пингвинов, а доставлялась
эта пища в таких мизерных количествах, что Генриэтта была вечно голодна. О
привычках родителей говорило и неряшливое гнездо -- настолько мелкое, что
оно едва защищало Генриэтту от непогоды. Оно было совершенно непохоже на
глубокую, тщательно отделанную виллу, служившую резиденцией семейству
Джонсов. И неудивительно, что на заморенную, неухоженную большеглазку
Генриэтту было больно смотреть. Она вечно искала, что бы поесть, и так как
взрослым Джонсам по пути к собственному аккуратному гнезду приходилось
проходить мимо ее дома, то она всегда предпринимала наглые попытки заставить
их отрыгнуть пищу.
лишь жестокие взбучки, от которых пух ее разлетался большим облаком.
Разъяренная, она отступала и страдальческими глазами наблюдала за тем, как
два жирных до отвращения младенца Джонсов пожирают пищу. Но однажды,
случайно, Генриэтта нашла способ красть у Джонсов пищу без неприятных для
себя последствий. Вот взрослый Джонс начал бороться с икотой, значит, сейчас
он будет отрыгивать. Младенцы Джонсов принимаются бегать вокруг, хлопая
крылышками и хрипло крича, и тут, улучив момент, Генриэтта присоединяется к
ним, осторожно приблизившись к взрослому Джонсу сзади. Громко крича и широко
открывая клювик, она просовывает головку через плечо взрослой птицы или под
ее крылом, предусмотрительно оставаясь сзади, чтобы не быть узнанной. Все
помыслы взрослого Джонса, занятого кормлением своего разинувшего клювы
выводка, направлены на то, чтобы отрыгнуть целую пинту креветок, и он,
видимо, не замечает, как в общей свалке появилась третья головка. В
последний момент с отчаянным видом пассажира, хватающего маленький бумажный
пакет на пятидесятой воздушной яме, он сует свою голову в первый же
попавшийся клюв. Но когда кончается последняя спазма и взрослый Джонс может
сосредоточиться не только на своих внутренних ощущениях, он замечает, что
кормил чужого отпрыска, и тогда Генриэтте приходится убегать от гневного
возмездия, изящно переваливаясь на больших толстых лапах. И даже если ей не
удавалось удрать и она получала взбучку за свое преступление, то и тогда ее
довольная физиономия говорила, что игра стоила свеч.
патагонских индейских племен, тщетно сопротивлявшихся колонистам и солдатам,
которые навязали им войну на истребление. Говорят, что индейцы были
неотесанны, не хотели приобщаться к цивилизации и вообще не обладали
никакими качествами, за которые они хоть в малейшей степени заслуживали бы
христианского милосердия. Словом, подобно великому множеству видов животных,
под благотворным влиянием цивилизации они исчезли с лица земли, и,
по-видимому, никто не оплакивал их исчезновения. В различных музеях
Аргентины можно увидеть немногие оставшиеся после них предметы -- копья,
стрелы и тому подобное -- и неизбежную большую и довольно мрачную картину,
которая должна иллюстрировать наиболее отвратительную черту характера
индейцев -- их склонность к распутству. На каждой из этих картин изображена
Сертаков Виталий
Шломо Вульф
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Каргалов Вадим