Чтение 7–й страницы книги ~Морской волк~

са" (так называли они в шутку свой кубрик) в кают-компанию. Волк Ларсен
курил на юте свою неизменную сигару.

- Идет, идет! Держись! - закричал кок.

Я остановился, так как не понял, что, собственно, "идет". Дверь кам-
буза с треском затворилась за мной, а Гендерсон опрометью бросился к
вантам и проворно полез по ним вверх, пока не очутился у меня над голо-
вой. И только тут я заметил гигантскую волну с пенистым гребнем, высоко
взмывшую над бортом. Она шла прямо на меня. Мой мозг работал медленно,
потому что все здесь было для меня еще ново и необычно. Я понял только,
что мне грозит опасность, и застыл на месте, оцепенев от ужаса. Тут Лар-
сен крикнул мне с юта:

- Держись за что-нибудь, эй, ты... Хэмп! [3]

Но было уже поздно. Я прыгнул к вантам, чтобы уцепиться за них, и в
этот миг стена воды обрушилась на меня, и все смешалось. Я был под во-
дой, задыхался и тонул. Палуба ушла из-под ног, и я куда-то полетел, пе-
ревернувшись несколько раз через голову. Меня швыряло из стороны в сто-
рону, ударяло о какие-то твердые предметы, и я сильно ушиб правое коле-
но. Потом волна отхлынула, и мне удалось наконец перевести дух. Я уви-
дел, что меня отнесло с наветренного борта за камбуз мимо люка в кубрик,
к шпигатам подветренного борта. Я чувствовал острую боль в колене и не
мог ступить на эту ногу, или так по крайней мере мне казалось. Я был
уверен, что нога сломана. Но кок уже кричал мне из камбуза:

- Эй, ты! Долго ты будешь там валандаться? Где чайник? Уронил за
борт? Жаль, что ты не сломал себе шею!

Я кое-как поднялся на ноги и заковылял к камбузу. Огромный чайник все
еще был у меня в руке, и я отдал его коку. Но Магридж задыхался от него-
дования - то ли настоящего, то ли притворного.

- Ну и растяпа же ты! Куда ты годишься, хотел бы я знать? А? Куда ты
годишься? Не можешь чай донести! А я теперь изволь заваривать снова!

- Да чего ты хнычешь? - с новой яростью набросился он на меня через
минуту. - Ножку зашиб? Ах ты, маменькино сокровище!

Я не хныкал, но лицо у меня, вероятно, кривилось от боли. Собравшись
с силами, я стиснул зубы и проковылял от камбуза до кают-компании и об-
ратно без дальнейших злоключений. Этот случай имел для меня двоякие пос-
ледствия: прежде всего я сильно ушиб коленную чашечку и страдал от этого
много месяцев - ни о каком лечении, конечно, не могло быть и речи, - а
кроме того, за мной утвердилась кличка "Хэмп", которой наградил меня с
юта Волк Ларсен. С тех пор никто на шхуне меня иначе и не называл, и я
мало-помалу настолько к этому привык, что уже и сам мысленно называл се-
бя "Хэмп", словно получил это имя от рождения.

Нелегко было прислуживать за столом каюткомпании, где восседал Волк
Ларсен с Иогансеном и шестерыми охотниками. В этой маленькой, тесной ка-
юте двигаться было чрезвычайно трудно, особенно когда шхуну качало и ки-
дало из стороны в сторону. Но тяжелее всего было для меня полное равно-
душие людей, которым я прислуживал. Время от времени я ощупывал сквозь
одежду колено, чувствовал, что оно пухнет все сильнее и сильнее, и от
боли у меня кружилась голова. В зеркале на стене кают-компании временами
мелькало мое бледное, страшное, искаженное болью лицо. Сидевшие за сто-
лом не могли не заметить моего состояния, но никто из них не выказал мне
сочувствия. Поэтому я почти проникся благодарностью к Ларсену, когда он
бросил мне после обеда (я в это время уже мыл тарелки):

- Не обращай внимания на эти пустяки! Привыкнешь со временем. Немно-
го, может, и покалечишься, но зато научишься ходить. Это, кажется, назы-
вается парадоксом, не так ли? - добавил он.

По-видимому, он остался доволен, когда я, утвердительно кивнув, отве-
тил как полагалось: "Есть, сэр".

- Ты должно быть, смыслишь кое-что в литературе? Ладно. Я как-нибудь
побеседую с тобой.

Он повернулся и, не обращая на меня больше внимания, вышел на палубу.

Вечером, когда я справился наконец с бесчисленным множеством дел, ме-
ня послали спать в кубрик к охотникам, где нашлась свободная койка. Я
рад был лечь, дать отдых ногам и хоть на время избавиться от несносного
кока! Одежда успела высохнуть на мне, и я, к моему удивлению, не ощущал
ни малейших признаков простуды ни от последнего морского купания, ни от
более продолжительного пребывания в воде, когда затонул "Мартинес". При
обычных обстоятельствах я после подобных испытаний лежал бы, конечно, в
постели и около меня хлопотала бы сиделка.

Но боль в колене была мучительная. Насколько я мог понять, так как
колено страшно распухло, - у меня была смещена коленная чашечка. Я сидел
на своей койке и рассматривал колено (все шесть охотников находились тут
же - они курили и громко разговаривали), когда мимо прошел Гендерсон и
мельком глянул на меня.

- Скверная штука, - заметил он. - Обвяжи потуже тряпкой, пройдет.

Вот и все; а случись это со мной на суше, меня лечил бы хирург и, не-
сомненно, прописал бы полный покой. Но следует отдать справедливость
этим людям. Так же равнодушно относились они и к своим собственным стра-
даниям. Я объясняю это привычкой и тем, что чувствительность у них при-
тупилась. Я убежден, что человек с более тонкой нервной организацией, с
более острой восприимчивостью страдал бы на их месте куда сильнее.

Я страшно устал, вернее, совершенно изнемог, и все же боль в колене
не давала мне уснуть. С трудом удерживался я от стонов. Дома я, конечно,
дал бы себе волю но эта новая, грубая, примитивная обстановка невольно
внушала мне суровую сдержанность. Окружавшие меня люди, подобно дикарям,
стоически относились к важным вещам, а в мелочах напоминали детей. Впос-
ледствии мне пришлось наблюдать, как Керфуту, одному из охотников, раз-
мозжило палец. Керфут только не издал ни звука, но даже не изменился в
лице. И вместе с тем я много раз видел, как тот же Керфут приходил в бе-
шенство из-за сущих пустяков.

Вот и теперь он орал, размахивая руками, и отчаянно бранился - и все
только потому, что другой охотник не соглашался с ним, что тюлений белек
от рождения умеет плавать. Керфут утверждал, что этим умением новорож-
денный тюлень обладает с первой минуты своего появления на свет, а дру-
гой охотник, Лэтимер, тощий янки с хитрыми, похожими на щелочки глазами,
утверждал, что тюлень именно потому и рождается на суше, что не умеет
плавать, и мать обучает его этой премудрости совершенно так же, как пти-
цы учат своих птенцов летать.

Остальные четыре охотника с большим интересом прислушивались к спору,
- кто лежа на койке, кто приподнявшись и облокотясь на стол, - и време-
нами подавали реплики. Иногда они начинали говорить все сразу, и тогда в
тесном кубрике голоса их звучали подобно раскатам бутафорского грома.
Они спорили о пустяках, как дети, и доводы их были крайне наивны.
Собственно говоря, они даже не приводили никаких доводов, а ограничива-
лись голословными утверждениями или отрицаниями. Умение или неумение но-
ворожденного тюленя плавать они пытались доказать просто тем, что выска-
зывали свое мнение с воинственным видом и сопровождали его выпадами про-
тив национальности, здравого смысла или прошлого своего противника. Я
рассказываю об этом, чтобы показать умственный уровень людей, с которыми
принужден был общаться. Интеллектуально они были детьми, хотя и в об-
личье взрослых мужчин.

Они беспрерывно курили - курили дешевый зловонный табак. В кубрике
нельзя было продохнуть от дыма. Этот дым и сильная качка боровшегося с
бурей судна, несомненно, довели бы меня до морской болезни, будь я ей
подвержен. Я и так уже испытывал дурноту, хотя, быть может, причиной ее
были боль в ноге и переутомление.

Лежа на койке и предаваясь своим мыслям, я, естественно, прежде всего
задумывался над положением, в которое попал. Это же было невероятно,
неслыханно! Я, Хэмфри Ван-Вейден, ученый и, с вашего позволения, люби-
тель искусства и литературы, принужден валяться здесь, на какой-то шху-
не, направляющейся в Берингово море бить котиков! Юнга! Никогда в жизни
я не делал грубой физической, а тем более кухонной работы. Я всегда вел
тихий, монотонный, сидячий образ жизни. Это была жизнь ученого, затвор-
ника, существующего на приличный и обеспеченный доход. Бурная дея-
тельность и спорт никогда не привлекали меня. Я был книжным червем, так
сестры и отец с детства и называли меня. Только раз в жизни я принял
участие в туристском походе, да и то сбежал в самом начале и вернулся к
комфорту и удобствам оседлой жизни. И вот теперь передо мной открывалась
безрадостная перспектива бесконечной чистки картофеля, мытья посуды и
прислуживания за столом. А ведь физически я совсем не был силен. Врачи,
положим, утверждали, что у меня великолепное телосложение, но я никогда
не развивал своих мускулов упражнениями, и они были слабы и вялы, как у
женщины. По крайней мере те же врачи постоянно отмечали это, пытаясь
убедить меня заняться гимнастикой. Но я предпочитал упражнять свою голо-
ву, а не тело, и теперь был, конечно, совершенно не подготовлен к предс-
тоящей мне тяжелой жизни.

Я рассказываю лишь немногое из того, что передумал тогда, и делаю
это, чтобы заранее оправдаться, ибо жалкой и беспомощной была та роль,
которую мне предстояло сыграть.

Думал я также о моей матери и сестрах и ясно представлял себе их го-
ре. Ведь я значился в числе погибших на "Мартинесе", одним из пропавших
без вести. Передо мной мелькали заголовки газет, я видел, как мои прия-
тели в университетском клубе покачивают головой и вздыхают: "Вот бедня-
га!" Видел я и Чарли Фэрасета в минуту прощания, в то роковое утро, ког-
да он в халате на мягком диванчике под окном изрекал, словно оракул,
свои скептические афоризмы.

А тем временем шхуна "Призрак", покачиваясь, ныряя, взбираясь на дви-
жущиеся водяные валы и скатываясь в бурлящие пропасти, прокладывала себе
путь все дальше и дальше - к самому сердцу Тихого океана... и уносила
меня с собой. Я слышал, как над морем бушует ветер. Его приглушенный вой
долетал и сюда. Иногда над головой раздавался топот ног по палубе. Кру-
гом все стонало и скрипело, деревянные крепления трещали, кряхтели, виз-