посмеивался и думал, что пока все складывается удачно. Главная удача,
конечно, Андрей, а вторая по значению -- Саша Бармин. Если даже допустить,
что есть у полярников доктора получше и поопытнее Бармина, то по
человеческим качествам равных ему Семенов не знал. Доктора, в общем, народ
избалованный, сознающий исключительность своего положения: от них зависит
жизнь, а редкая зимовка случается без того, чтобы кого-то не приходилось
спасать. Бармин же заставлял забывать о том, что он доктор,-- чрезвычайное
преимущество для человека его профессии. Докторам полярники часто чего-то
недоговаривают, а то и просто боятся пожаловаться: а вдруг, испугавшись
ответственности, не допустит к зимовке, спишет? От Бармина же ничего не
скрывали, в голову никому не приходило, что Саша, известнейший в полярных
широтах мастер розыгрыша, доброжелательнейший из доброжелательных, способен
подвести друга. А врачом был безупречным. Настоящих больных лечил всерьез,
мнительных -- психотерапией и огромными дозами юмора. И доверие к Бармину
было безграничным.
полярников, были свои мерки, рожденные длительными наблюдениями. Так, он
очень уважал молодого доктора за то, что кожаный костюм на нем был истрепан
и донельзя засален. "Покажи мне после зимовки свой кожаный костюм, и я
скажу, какой из тебя полярник",-- вспоминал Семенов Георгия Степаныча,
своего полярного крестного. Хотя и шутка, а умная, со смыслом. С одной
стороны, если твой костюм изодран -- значит, ты не гнушался никакой работы.
А с другой -- значит, ты не скупой человек, потому что кожаный костюм
выдается полярнику на год, и многие его берегут, стараются в целости
сохранить до Большой земли -- для рыбалки и прочего. А доктор своего костюма
не жалел и работал в нем на всех работах: и дизелистам помогал, и авралил я
пургу, и мыл котлы повару, и делал все другое, что положено и не положено по
штату. Но медицинские приемы вел в ослепительно-белом халате и в чепчике, и
несколько аппенликсов удалил без осложнений, и несговорчиво за чистотой на
камбузе следил.
красоте находишь что-то неприятное, вызывающее смутное к ней недоверие, что
ли; наверное, такое бывает, когда между внешностью и душой человека не
угадываешь гармонии, какая только и делает красоту совершенной. Такая
красота скоротечна, рано или поздно духовная ущербность проявится на ней,
как на портрете Дориана Грея. Бармину же от щедрот природы было отпущено на
троих: мощно вылепленное скульптурное тело, энергичное, с богатой мимикой
красивое лицо и широкая, открытая душа; особенно красили его настоящего
синего цвета глаза, которые у взрослых людей вообще почти не встречаются.
Антарктиду,-- посмеивался Бармин.-- Ни одной соперницы на всем континенте!
Бармин а одной ленинградской клинике, поступила с переломом ноги
прехорошенькая фигуристка, и Наде стало это известно. Наутро, когда Бармин
пришел на работу, фигуристка исчезла. Перевели. Оказалось, Надя звонила
главному врачу и очень об этом просила. А мужу объяснила: "Она нарочно
сломала ногу, чтобы к тебе попасть!"
старушек!-- веселился Бармин. К Наде он, впрочем, относился с нежностью и
вовсе не собирался ей изменять. Во всяком случае, не прилагал к этому
никаких усилий, ибо доподлинно знал, что любая другая женщина устроена так
же, как его жена. И ради того, чтобы лишний раз в этом убедиться, стоит ли
рисковать такой важной для полярника ценностью, как мир и согласие в семье?
обязанности. Каждый час был дорог, и первая пятерка приступила к работе.
отвечал за продовольствие, лекарства и оборудование для медпункта, Гаранин
-- за одежду и научные приборы. За собой Семенов оставил кадры и общее
руководство.
"Обь", Семенов и Гаранин вылетели в Москву -- прощаться.
Сказка для детей
проходят по-разному. Когда возвращаешься, время тянется бесконечно, каждая
неделя превращается в месяц-спишь и видишь встречу на причале. А туда -- дни
и недели бегут вскачь, оглянуться не успеешь, как остаются за спиной и
Европа с ее глубокой осенью и благодатные тропические широты с их вечным
летом. Потому что на зимовку полярник не спешит, никуда она не денется, а
морское же путешествие -- удовольствие, которое очень хотелось бы продлить.
вот-вот он появится, а все равно волнуешься, как при виде пограничного
столба. Показался первый айсберг -- считай, путешествие подошло к концу,
кончился твой беззаботный отдых. С айсбергом до полярника доносится ледяное
дыхание Антарктиды; пока что она не захватывает человека целиком, а лишь
предупреждает его о том, что он переступил границу ее владений и потому
должен быть начеку. Отныне капитан и его штурманы потеряют покой и будут
беспокойно ворочаться в постелях, проклиная ненавистные туманы с их молочной
пеленой и ускользающие от локаторов айсберги.
форму одежды, но и сильно сказывается на его настроении: начинается пусть не
объявленный, но первый день зимовки. Ломай себя, наступай себе па горло, но
перестраивайся, перестань думать о том, что ты оставил, то есть думай,
конечно, но в перекур, а все твое остальное время и твои мысли должны
принадлежать работе.
перелом.
уходивший вдаль айсберг. Вблизи отт казался огромным, да и был таким --
высотой с тридцатиэтажный небоскреб, но, уходя, он мельчал и съеживался,
словно подавляемый грандиозностью океана.
трагическое. Титан, обреченный на гибель.
снегом, с возрастом превратился в ледниковый лед, всю жизнь мерз, как
собака. А теперь познает солнце, тепло, ласку. Так бы и человеку: если уж
умирать, то от избытка нежности и тепла.
Поберегись, ветерок-то с насморком!.. Знаешь, Андрей, больше всего не люблю
на Востоке июнь: кончается первое дыхание и хочется погрузиться в спячку. На
Льдине все-таки веселее.
был совсем рядом, его можно было достать рукой, как этого альбатроса... Чего
это ты вдруг, Сергей?
Думал сегодня о Вере и детях, о том, что виноват перед тобой. Да не качай ты
головой, виноват! Жизнь наша перевалила через экватор, к этому возрасту
нормальные люди обычно достигают того, на что способны, мирно живут себе и
"возделывают свой сад", работают, любят жен и ласкают детей. А мы с тобой и
недолюбили, и недоласкали, и самое горькое, что нам не дано уже этого
наверстать.
разговор -- бери шире, Сергей. Да, мы в самом деле недолюбили и недоласкали.
Зато нам дано другое...
концентрированная грусть, то встреча -- сжатая, как энергия взрыва в
гранате, радость. Ожидание счастья -- тоже счастье, друг мой.
наоборот... Этого, кажется, я тебе не рассказывал. В школе, в географическом
кружке, помнится, мы выбирали себе меридиан. Ну, нечто вроде самодеятельной
игры. Каждый, кто выбрал, начинал жить по законам своего меридиана. В
соответствии с этим исчислялись дни, часы, времена года. Я, например,
вопреки логике долгое время жил, опережая действительность на несколько
часов в день и на целый сезон в году. Никакая сила в мире не могла тогда
убедить меня в обратном. Так, наверное, и в жизни. Человек однажды делает
выбор, и уже ничто не может изменить его судьбу. Я выбрал и теперь не могу
да и не хочу жить иначе... А ты что?
станцию, представился начальнику. Тот спросил: "Арктику знаешь?" "А как
же,-- гордо прощебетал юнец,-- два месяца был на практике!" Рядом с
начальником стоял один метеоролог...
знаешь?" "Что вы, Георгий Степаныч, я здесь всего три года!"
Семенов.-- Он сказал: "Слышал? Арктика -- она как любимая женщина: думаешь,
знаешь каждую ее привычку, каждую прихоть, а она вдруг откалывает такое
коленце, что только в затылке почесываешь!"
Перумов Ник
Прозоров Александр
Роллинс Джеймс
Мичурин Артем
Бажанов Олег
Посняков Андрей