носом. А теперь еще вот что случилось. И уже никто не смеется, потому
что слишком много погибло людей. Теперь это случилось не только на
участке Уайтов. Миссис Хоран улыбается, но в ее улыбке нет ни капли
веселости.
страховке кругленькую сумму. Дом он тоже в свое время застраховал, но
тут она не получила ни цента, поскольку повреждения были вызваны "волей
Господней". Не правда ли, в этом есть какая-то поэтическая
справедливость?
исчез, сменившись коричневыми тенями, прохладой и всепроникающим запахом
талька. Единственный звук в доме - тиканье старых часов с кукушкой в
гостиной. Мама купила их в свое время на благотворительные купоны.
Как-то в шестом классе Кэрри хотела спросить ее, не грех ли это, но так
и не решилась.
одежды висела светящаяся картина, где изображался призрачный Христос,
парящий над семьей за кухонным столом. Надпись внизу (тоже светящаяся)
гласила: "Незримое присутствие".
почти до основы ковра и закрыла глаза, наблюдая за крохотными точками,
мелькающими в темноте. В висках так стучало, что Кэрри чуть не
выворачивало наизнанку.
лента", что располагалась в районе Чемберлен-центр. Работала она там с
тех пор, как Кэрри исполнилось пять, потому что к тому времени деньги,
выплаченные по страховке за смерть мужа, подошли к концу. Смена ее
начиналась в семь тридцать и заканчивалась в четыре пополудни. Мама
постоянно повторяла, что прачечная - это безбожное место, а самый
главный безбожник там - управляющий Элтон Мотт. По словам мамы, для
Элта, как его называли в "Голубой ленте", Сатана приготовил в аду особый
голубой угол.
У стены, под лампой, притулился стол для шитья, где иногда вечерами
Кэрри шила платья, пока мама вязала салфетки и рассуждала о Втором
Пришествии. На противоположной стене висели часы с кукушкой.
Кэрри нравилась висевшая над ее креслом. На ней изображался Иисус,
который ведет агнцев по холму, такому же гладкому и зеленому как поле
для гольфа в Риверсайде. Другим картинам недоставало ощущения покоя: то
Иисус изгоняет торговцев из храма, то Моисей обрушивает на поклоняющихся
золотому тельцу каменные скрижали, то Фома Неверующий прикладывает руку
к ране на боку Христа (о, ужасное очарование этой картины и ночные
кошмары, преследовавшие ее в детстве) , то Ноев ковчег над тонущими в
волнах, грешниками, то Лот со своей семьей, спасающийся перед великим
сожжением Содома и Гоморры.
религиозных брошюр. На обложке самой верхней изображался грешник (его
духовный статус не вызывал сомнений - лицо человека было искажено
мучительной гримасой), пытающийся залезть под огромный валун. Заголовок
гласил: "И не скроет его В ТОТ ДЕНЬ даже камень!"
взгляд, служило огромное гипсовое распятие высотой фута в четыре на
дальней стене. Мама заказала его по почте аж из самого Сан-Луиса.
Приколотый к кресту Иисус застыл со сведенными словно болезненной
судорогой мышцами и раскрытым в мучительном стоне ртом. Из-под тернового
венца сбегали по вискам и лбу алые ручейки крови. Глаза закатились вверх
- типичная для всех средневековых изображений маска агонии. Обе руки у
него были в крови, а ноги приколочены к маленькой гипсовой перекладине.
В детстве это изображение Христа постоянно вызывало у Кэрри кошмары, в
которых искалеченный Иисус носился за ней по коридорам сна с молотком и
гвоздями в руках, умоляя принять свой крест и последовать за Ним. Лишь
совсем недавно эти сны трансформировались во что-то менее понятное, но
гораздо более зловещее. Казалось, он хочет не убить ее, а сделать что-то
еще более ужасное.
кровотечения. Слово "менструация" вдруг сделало все логичным и
неизбежным. Это просто ее "месячные". Кэрри испуганно хихикнула в
настороженной тишине комнаты. Слово почему-то ассоциировалось у нее с
дурацкими телевикторинами: "Ваш шанс! В этом месяце вы можете выиграть
бесплатную поездку на Бермуды!" Подобно воспоминанию о каменном граде,
сведения о менструальном цикле, похоже, давно хранились у нее в памяти,
только притаились и ждали своего часа.
Деревянный пол в ванной комнате был выскоблен чуть не до белизны
("Чистота сродни Святости"), а у стены стояла большая ванна на литых
когтистых лапах. Из-под хромированного крана капало, и на эмалированной
поверхности ванны давно уже образовался длинный ржавый потек. Душа у них
не было: мама говорила, что это грех.
содержимое - целенаправленно, но аккуратно, возвращая все на свои места,
чтобы мама ничего не заметила.
полотенцами, которыми они больше не пользовались. На коробке было
размытое изображение женщины в длинной, просвечивающей ночной рубашке.
вытирала такими же помаду, что носила с собой в сумочке - один раз даже
на улице. И теперь ей вспомнились (или показалось, что вспомнились)
удивленные, шокированные взгляды. Лицо ее запылало. И ведь они
действительно говорили ей что-то. Стыд тут же сменился раздражением и
обидой, щеки побелели.
картин, только в основном с агнцами, а не со сценами праведного гнева.
Над комодом висел вымпел Ювинской школы. На самом комоде - Библия и
светящийся в темноте пластиковый Христос.
юбку ниже колен, комбинацию, пояс, чулки. Куча тяжелой одежды с
пуговицами и резинками вызывала у нее чувство отвращения. На полке в
школьной библиотеке лежала целая стопка старых номеров
"Семнадцатилетней", и Кэрри часто перелистывала эти журналы, старательно
храня на лице выражение идиотского спокойствия. Манекенщицы в своих
коротеньких юбчонках, колготках и нижнем белье с рисунками и кружевами
выглядели так легко и естественно, но именно этим словом - легкие, то
есть доступные - мама называла их. И разумеется, Кэрри знала, каков
будет мамин ответ, если она когда-нибудь заикнется о чем-то подобном.
Кроме того, она понимала, что в таком белье ей будет далеко до
естественности. Голая, греховно-голая, очерненная грехом
эксгибиционизма, и каждое дуновение ветерка, ласкающего ноги, вызывает
греховную похоть. Конечно же, им не составит труда догадаться, как она
себя чувствует. Они всегда понимали. И они опять что-нибудь придумают,
унизят ее, обсмеют грубо, бесчеловечно затолкают обратно в отведенную
для нее, словно для шута, нишу.
становилось так паршиво, одиноко и тоскливо, что единственным способом
заполнить эту зияющую заунывную пустоту было есть, есть и есть. Впрочем,
и не настолько уж она полна. Организм сам не позволял ей перейти
определенный предел. А ноги даже красивые, ничуть не хуже, чем у Сью
Снелл или Викки Хэнском. Она могла бы
Непременно. А еще она могла бы сделать прическу. Купить колготки и
зеленые или синие обтягивающий рейтузы. Нашить себе коротеньких юбчонок
и платьев. Стоит-то это всего ничего. Она могла бы, могла бы...
пол. Гладкие, мелочно-белые, твердые груди со светло-кофейными сосками.
Она притронулась к ним ладонями, и ее охватила дрожь. Зло, грех. Мама не
раз говорила ей про Нечто. Опасное, древнее, невыразимо греховное Нечто.
Нечто, которое может сделать ее Слабой. "Остерегайся, - говорила мама. -
Оно является по ночам и заставляет думать о грехах, творящихся на
автостоянках и придорожных мотелях".
ней пришло то самое Нечто. Она снова погладила руками груди.
Кэрри почувствовала, как слабеет и словно растворяется. Да, да, это то
самое Нечто. Трусы оказались в пятнах крови.
вырвать из себя это Нечто и раздавить, растоптать, убить его.
Лукьяненко Сергей
Суворов Виктор
Свержин Владимир
Панов Вадим
Сертаков Виталий
Муркок Майкл