достоверно аподиктически. Постулат, гласящий, что линию можно вести до
бесконечности (in in-definitum) или что ряд изменений (например,
пространства, пройденные в движении) можно продолжать бесконечно,
предполагает представление о пространстве и времени, связанное только с
созерцанием, а именно поскольку оно само по себе ничем не ограничено,
потому что из понятий оно никогда не могло бы быть выведено. Таким образом,
в основе математики действительно лежат чистые априорные созерцания,
делающие возможными ее синтетические аподиктические положения; поэтому наша
трансцендентальная дедукция понятий пространства и времени объясняет также
возможность чистой математики, которую хотя И можно допустить без такой
дедукции и без признания положения все, что может быть дано нашим чувствам
(внешним - в пространстве, внутреннему - во времени), мы созерцаем только
так, как оно нам является, а не как оно есть само по себе, но понять без
всего этого никак нельзя.
Те, кто не может еще отказаться от представления, будто пространство и
время суть действительные свойства вещей самих по себе, пусть изощряют свою
проницательность на приводимом ниже парадоксе, и; если их попытки разрешить
его будут тщетными, то пусть, избавившись, хотя бы на несколько мгновений,
от предрассудков, признают, что сведение пространства и времени к одним
лишь формам нашего чувственного созерцания, может быть, и имеет основание?
Если две вещи во всех отношениях, которые только смогут быть познаны каждое
в отдельности (во всех определениях величины и качества), совершенно
одинаковы, то отсюда должно следовать, что во всех случаях и отношениях
одна из этих вещей может быть заменена другой, так что замена не вызовет
никакого заметного различия. Так в действительности обстоит дело с плоскими
фигурами в геометрии; однако различные сферические фигуры, несмотря на
полное их внутреннее совпадение, так различаются во внешнем отношении, что
одна фигура никак не может быть замещена другой; например, два сферических
треугольника обоих полушарий, имеющие общим основанием ту или иную дугу
экватора, могут быть совершенно равны и сторонами, и углами, так что если
описывать в отдельности и полностью один из них, то в нем не будет ничего
такого, чего бы не было также и в описании другого; и тем не менее нельзя
один поставить на место другого (а именно в противоположном полушарии); и
здесь ведь есть какое-то внутреннее различие обоих треугольников, которое
никаким рассудком не может быть показано как внутреннее, а обнаруживается
только через внешнее отношение в пространстве. Но я приведу более обычные
случаи, взятые из повседневной жизни.
равно им в большей мере, чем их изображения в зеркале? И тем не менее я не
могу такую руку, какую видно в зеркале, поставить на место ее прообраза;
действительно, если это была правая рука, то в зеркале будет левая, и
изображение правого уха будет левым, и никогда оно не может его заместить.
Здесь нет никаких внутренних различий, которые мог бы мыслить какой-нибудь
рассудок; и все же эти различия внутренние, насколько учат чувства:
несмотря на все свое равенство и подобие, левая и правая руки не могут быть
заключены между одинаковыми границами (не могут быть конгруэнтны); перчатка
одной руки не годится для другой. Каково же решение? Эти предметы не
представления о вещах, каковы они сами по себе и какими бы их познавал
чистый рассудок, а чувственные созерцания, т. е. явления, возможность
которых основывается на отношении некоторых самих по себе неизвестных вещей
к чему-то другому, а именно к нашей чувственности. Что касается нашей
чувственности, то пространство есть форма внешнего созерцания, а внутреннее
определение всякого пространства возможно только благодаря определению
[его] внешнего отношения ко всему пространству, частью которого будет
каждое отдельное пространство (частью отношения к внешнему чувству), т. е.
часть возможна только благодаря целому, а это имеет место у одних только
явлений, а никак не у вещей самих по себе как предметов чистого рассудка.
Поэтому мы не можем объяснить различие подобных и равных, но тем не менее
не конгруэнтных вещей (например, раковин улиток с противоположными по
направлению извилинами) никаким одним понятием; это различие можно
объяснить только с помощью отношения к правой и левой руке, которое
непосредственно касается созерцания.
Чистая математика, и в особенности чистая геометрия, может иметь
объективную реальность только при том условии, что она направлена
единственно на предметы чувств, а о них имеется твердо установленное
Основоположение, гласящее, что наше чувственное Представление никоим
образом не есть представление о вещах самих по себе, а есть представление
только о том способе, каким они нам являются. Отсюда следует не то, что
положения геометрии суть определения одного лишь порождения нашей фантазии,
которые нельзя было бы с достоверностью отнести к действительным предметам,
а то, что эти положения необходимо Применимы к пространству и потому ко
всему, что в нем может оказаться, так как пространство есть не что иное,
как форма всех внешних явлений, в которой только и могут быть нам даны
предметы чувств. Возможность внешних явлений основывается на чувственности,
форму которой геометрия кладет себе в основу; таким Образом, эти явления
могут содержать только то, что им предписывает геометрия. Совсем иначе было
бы, если бы чувства должны были представлять предметы так, как они суть
сами по себе. Действительно, тогда из представлений о пространстве, которые
со всеми его свойствами геометр a priori кладет в основу, вовсе еще не
следовало бы, будто все это, включая то, что отсюда выводится, именно
таково в природе. Пространство геометра считали бы просто выдумкой и не
приписывали бы ему никакой объективной значимости, потому чтo никак нельзя
понять, почему вещи должны необходимо соответствовать тому образу, который
мы себе составляем о них спонтанно и заранее. Но если этот образ или,
вернее, это формальное созерцание есть неотъемлемое свойство нашей
чувственности, посредством которой только и даются нам предметы,
чувственность же эта представляет не вещи сами по себе, а только их
явления,- то становится вполне понятным и вместе с тем неопровержимо
доказанным, что все внешние предметы нашего чувственно воспринимаемого мира
необходимо должны со всей точностью согласовываться с положениями
геометрии, так как сама чувственность делает возможными эти предметы лишь
как явления только посредством своей формы внешнего созерцания
(пространства), которой занимается геометр. Всегда останется замечательным
явлением в истории философии то, что было время, когда даже математики,
бывшие вместе с тем философами, начали сомневаться если не в правильности
своих геометрических положений - насколько они касаются только
пространства,- то в объективной значимости самого этого понятия и всех его
геометрических определений и в применении их к природе; они опасались, не
состоит ли линия в природе из физических точек, а следовательно, не состоит
ли истинное пространство в объекте из простых частей, хотя пространство,
которое мыслит себе геометр, нисколько из этого не состоит. Они не
признавали, что именно это пространство в мыслях делает возможным
физическое пространство, т. е. протяжение самой материи; что пространство
есть вовсе не свойство вещей самих по себе, а только форма нашей
способности чувственного представления; что все предметы в пространстве
суть лишь явления, т. е. не вещи сами по себе, а представления нашего
чувственного созерцания; что поскольку пространство, как его мыслит себе
геометр, есть как раз форма чувственного созерцания, которую мы a priori
находим в себе и которая содержит основание для возможности всех внешних
явлений (по их форме), то эти явления необходимо и со всей точностью должны
согласовываться с положениями геометра, которые он выводит не из
какого-нибудь выдуманного понятия, а из субъективной основы всех внешних
явлений, а именно из самой чувственности. Только так, и никак иначе, может
геометр быть гарантирован в отношении несомненной объективной реальности
своих положений против придирок поверхностной метафизики, какой 6bi
странной ни казалась этой метафизике реальность таких положений, поскольку
она не добирается до источников своих понятий.
Все, что нам дается как предмет, должно быть дано нам в созерцании. Но
всякое наше созерцание происходит только посредством чувств: рассудок
ничего не созерцает, а только рефлектирует. А так как, согласно только что
доказанному, чувства никогда и ни в каком отношении не дают нам познания
вещей самих по себе, а позволяют нам познавать только их явления, которые
суть лишь представления чувственности, "то, следовательно, и все тела
вместе с пространством, в котором они находятся, должны считаться только
представлениями в нас самих и существуют они только в ;- наших мыслях". Не
есть ли это явный идеализм? Идеализм состоит в утверждении, что существуют
только мыслящие существа, а остальные вещи, которые мы думаем воспринимать
в созерцании суть только представления в мыслящих существах, представления,
которым на самом деле не соответствует никакой вне их находящийся предмет.
Я же, напротив, говорю: нам даны вещи как вне нас находящиеся предметы
наших чувств, но о том, каковы они сами по себе, мы ничего не знаем, а
знаем только их явления, т. е. представления, которые они в нас производят,
воздействуя на наши чувства. Следовательно, я, конечно, признаю, что вне
нас существуют тела, т. е. вещи, относительно которых нам совершенно
неизвестно, каковы они сами по себе, но о которых мы знаем по
представлениям, доставляемым нам их влиянием на нашу чувственность а
получающим от нас название тел,-.название, означающее, таким образом,
только явление того неизвестного нам, но тем не менее действительного
предмета. Разве можно назвать это идеализмом? Это его прямая
противоположность,что о множестве предикатов внешних вещей, не отрицая
действительного их существования, можно сказать: они не принадлежат к этим
вещам самим по себе, а только к их явлениям и вне нашего представления не
имеют собственного существования,- это еще задолго до Локка, но в
особенности после него считается общепринятым и признанным. Сюда относится
Буркатовский Сергей
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Акунин Борис
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия