Чтение 7–й страницы книги ~Тимур и его команда~

конечно, коза была с характером. И я ее, козушку, продать хотела. А теперь
вот моей голубушки и нету.

Калитка со скрипом распахнулась. Низко опустив рога, во двор вбежала коза
и устремилась прямо на молочницу.

Подхватив тяжелый бидон, молочница с визгом вскочила на крыльцо, а коза,
ударившись рогами о стену, остановилась.

И тут все увидали, что к рогам козы крепко прикручен фанерный плакат, на
котором крупно было выведено:

Я коза-коза,

Всех людей гроза

Кто Нюрку будет бить,

Тому худо будет жить.

А на углу за забором хохотали довольные ребятишки.

Воткнув в землю палку, притопывая вокруг нее, приплясывая, Сима Симаков
гордо пропел:

Мы не шайка и не банда,

Не ватага удальцов,

Мы веселая команда

Пионеров-молодцов

У-ух, ты!

И, как стайка стрижей, ребята стремительно и бесшумно умчались прочь.

...Работы на сегодня было еще немало, но, главное, сейчас надо было
составить и отослать Мишке Квакину ультиматум.

Как составляются ультиматумы, этого еще никто не знал, и Тимур спросил об
этом у дяди.

Тот объяснил ему, что каждая страна пишет ультиматум на свой манер, но в
конце для вежливости полагается приписать:

"Примите, господин министр, уверение в совершеннейшем к Вам почтении".

Затем ультиматум через аккредитованного посла вручается правителю
враждебной державы.

Но это дело ни Тимуру, ни его команде не понравилось Во-первых, никакого
почтения хулигану Квакину они передавать не хотели; во-вторых, ни
постоянного посла, ни даже посланника при этой шайке у них не было. И,
посоветовавшись, они решили отправить ультиматум попроще, на манер того
послания запорожцев к турецкому султану, которое каждый видел на картине,
когда читал о том, как смелые казаки боролись с турками, татарами и ляхами.

За серыми воротами с черно-красной звездой, в тенистом саду того дома,
что стоял напротив дачи, где жили Ольга и Женя, по песчаной аллейке шла
маленькая белокурая девчушка. Ее мать, женщина молодая, красивая, но с лицом
печальным и утомленным, сидела в качалке возле окна, на котором стоял пышный
букет полевых цветов. Перед ней лежала груда распечатанных телеграмм и писем
- от родных и от друзей, знакомых и незнакомых. Письма и телеграммы эти были
теплые и ласковые. Они звучали издалека, как лесное эхо, которое никуда
путника не зовет, ничего не обещает и все же подбадривает и подсказывает
ему, что люди близко и в темном лесу он не одинок.

Держа куклу кверху ногами, так, что деревянные руки и пеньковые косы ее
волочились по песку, белокурая девочка остановилась перед забором. По забору
спускался раскрашенный, вырезанный из фанеры заяц. Он дергал лапой, тренькая
по струнам нарисованной балалайки, и мордочка у него была
грустновато-смешная.

Восхищенная таким необъяснимым чудом, равного которому, конечно, и нет на
свете, девочка выронила куклу, подошла к забору, и добрый заяц послушно
опустился ей прямо в руки. А вслед за зайцем выглянуло лукавое и довольное
лицо Жени.

Девочка посмотрела на Женю и спросила:

- Это ты со мной играешь?

- Да, с тобой. Хочешь, я к тебе спрыгну?

- Здесь крапива, - подумав, предупредила девочка. - И здесь я вчера
обожгла себе руку.

- Ничего, - спрыгивая с забора, сказала Женя, - я не боюсь. Покажи, какая
тебя вчера обожгла крапива? Вот эта? Ну, смотри: я ее вырвала, бросила,
растоптала ногами и на нее плюнула. Давай с тобой играть: ты дерзки зайца, а
я возьму куклу.

Ольга видела с крыльца террасы, как Женя вертелась около чужого забора,
но она не хотела мешать сестренке, потому что та и так сегодня утром много
плакала. Но, когда Женя полезла на забор и спрыгнула в чужой сад,
обеспокоенная Ольга вышла из дома, подошла к воротам и открыла калитку. Женя
и девчурка стояли уже у окна, возле женщины, и та улыбалась, когда дочка
показывала ей, как грустный смешной заяц играет на балалайке.

По встревоженному лицу Жени женщина угадала, что вошедшая в сад Ольга
недовольна.

- Вы на нее не сердитесь, - негромко сказала Ольге женщина. - Она просто
играет с моей девчуркой. У нас горе... - Женщина помолчала. - Я плачу, а
она, - женщина показала на свою крохотную дочку и тихо добавила: - а она и
не знает, что ее отца недавно убили на границе.

Теперь смутилась Ольга, а Женя издалека посмотрела на нее горько и
укоризненно.

- А я одна, - продолжала женщина. - Мать у меня в горах, в тайге, очень
далеко, братья в армии, сестер нет.

Она тронула за плечо подошедшую Женю и, указывая на окно, спросила:

- Девочка, этот букет ночью не ты мне на крыльцо положила?

- Нет, - быстро ответила Женя. - Это не я. Но это, наверное, кто-нибудь
из наших.

- Кто? - И Ольга непонимающе взглянула на Женю.

- Я не знаю, - испугавшись, заговорила Женя, - это не я. Я ничего не
знаю. Смотрите, сюда идут люди.

За воротами послышался шум машины, а по дорожке от калитки шли два
летчика-командира.

- Это ко мне, - сказала женщина. - Они, конечно, опять будут предлагать
мне уехать в Крым, на Кавказ, на курорт, в санаторий...

Оба командира подошли, приложили руки к пилоткам, и, очевидно, расслышав
ее последние слова, старший - капитан - сказал:

- Ни в Крым, ни на Кавказ, ни на курорт, ни в санаторий. Вы хотели
повидать вашу маму? Ваша мать сегодня поездом выезжает к вам из Иркутска. До
Иркутска она была доставлена на специальном самолете.

- Кем? - радостно и растерянно воскликнула женщина. - Вами?

- Нет, - ответил летчик-капитан, - нашими и вашими товарищами.

Подбежала маленькая девчурка, смело посмотрела на пришедших, и видно, что
синяя форма эта ей была хорошо знакома.

- Мама, - попросила она, - сделай мне качели, и я буду летать туда-сюда,
туда-сюда. Далеко-далеко, как папа.

- Ой, не надо! - подхватывая и сжимая дочурку, воскликнула ее мать. -
Нет, не улетай так далеко... как твой папа.

На Малой Овражной, позади часовни с облупленной росписью, изображавшей
суровых волосатых старцев и чисто выбритых ангелов, правей картины
"страшного суда" с котлами, смолой и юркими чертями, на ромашковой поляне
ребята из компании Мишки Квакина играли в карты.

Денег у игроков не было, и они резались "на тычка", "на щелчка" и на
"оживи покойника". Проигравшему завязывали глаза, клали его спиной на траву
и давали ему в руки свечку, то есть длинную палку. И этой палкой он должен
был вслепую отбиваться от добрых собратий своих, которые, сожалея усопшего,
старались вернуть его к жизни, усердно настегивая крапивой по его голым
коленям, икрам и пяткам.

Игра была в- самом разгаре, когда за оградой раздался резкий звук
сигнальной трубы.

Это снаружи у стены стояли посланцы от команды Тимура.

Штаб-трубач Коля Колокольчиков сжимал в руке медный блестящий горн, а
босоногий суровый Гейка держал склеенный из оберточной бумаги пакет.

- Это что же тут за цирк или комедия? - перегибаясь через ограду, спросил
паренек, которого звали Фигурой. - Мишка! - оборачиваясь, заорал он. - Брось
карты, тут к тебе какая-то церемония пришла!

- Я тут, - залезая на ограду, отозвался Квакин. - Эге, Гейка, здорово! А
это еще что с тобой за хлюпик?

- Возьми пакет, - протягивая ультиматум, сказал Гейка. - Сроку на
размышление вам двадцать четыре часа дадено. За ответом приду завтра в такое
же время.

Обиженный тем, что его назвали хлюпиком, штаб-трубач Коля Колокольчиков
вскинул горн и, раздувая щеки, яростно протрубил отбой. И, не сказав больше
ни слова, под любопытными взглядами рассыпавшихся по ограде мальчишек оба
парламентера с достоинством удалились.

- Это что же такое? - переворачивая пакет и оглядывая разинувших рты
ребят, спросил Квакин. - Жили-жили, ни о чем не тужили... Вдруг... труба,
гроза! Я, братцы, право, ничего не понимаю!..

Он разорвал пакет, и, не слезая с ограды, стал читать:

- "Атаману шайки по очистке чужих садов Михаилу Квакину..." Это мне, -
громко объяснил Квакин. - С полным титулом, по всей форме, "...и его, -
продолжал он читать, - гнуснопрославленному помощнику Петру Пятакову, иначе
именуемому просто Фигурой..." Это тебе, - с удовлетворением объяснил Квакин