Чтение 7–й страницы книги ~Звездный билет~

железнодорожный билет, пробитый звездным компостером,

Я встаю, иду к камере и делаю то, что нужно для ее подключения к
системе. Эх, Димка, бродяга, привести бы тебя сюда! Как ты смеешь презирать
мою жизнь? Как ты смеешь говорить, что я всю жизнь жил по чужой указке? Был
бы ты постарше, я бы ударил тебя тогда. Трепач! Все вы трепачи!

Итак, для постановки опыта все готово. Шурочка будет потрясена, когда
узнает, что защита откладывается на неопределенное время.

Я устал от этих бесплодных раздумий. Хожу по лаборатории, руки в
карманах. Выглядываю в коридор: нет ли там Илюшки или моего друга Бориса?
Никого нет. Снова подхожу к камере и вы нимаю монетку. Орел или решка? Так
делает всегда эта гоп-компания. Подбросят монетку один или три раза-и
порядок. Голову себе особенно не ломают. Орел -- ставлю опыт! Решка -- нет!
Честно говоря, я немного умею крутить так, чтобы получалось то, что нужно.

-- Витька, что ты делаешь? -- изумленно восклицает за моей спиной
Борис.

Он стоит в дверях и с тревогой смотрит на меня. Монетка падает на пол и
укатывается под холодильник.

-- Пойдем покурим? -- говорит Борис участливо.

-- Не мешай работать! -- ору я. -- Что это за манера входить без стука?

Выталкиваю его в коридор, плотно закрываю дверь, подхожу к камере и
соединяю ее с системой. Пусть теперь все это щелкает, мерцает, качается и
гудит.

Что это здесь -- кухня алхимика или бутафория марсианского завода?
Надоедает в конце концов глазеть на непонятные вещи. Пойду искать Илюшку.
Полтора часа с ним можно говорить о богатырской команде "Адмиралтеец".

-- ВИКТОР, ВАШ БРАТ ПРОСИТ ВАС К ТЕЛЕФОНУ! -- кричат мне снизу.

Я спускаюсь и беру трубку.

ДИМКА. Витя, мы уже на вокзале.

Я. Попутный вам в...

ДИМКА. Мы едем в Таллин.

Я. Почему в Таллин? Вы же собирались в Ригу.

ДИМКА. Говорят, в Таллине интереснее. Масса старых башен... А
климатические условия одинаковые.

Я. Понятно. Ну, пока. Привет всем аргонавтам. Вчера мы долго
разговаривали с Димкой, чуть не подрались, но все-таки договорились писать
друг другу до востребования. А ночью он пришел ко мне, сел на кровать и
попросил сигаретку.

-- Маму жалко, Витя, -- сказал он басом. -- Ты уж постарайся все это...
сгладить как-то.

Я молчал.

-- Виктор, скажи ей... Ну что со мной может случиться? Смотри. -- Он
вытянул руку, на ладони его лежал динамометр. -- Видишь? -- Он сжал пальцы в
кулак и потом показал мне стрелку. Она стояла на
60. -- Что со мной может случиться?

-- Извини меня, Дима, я же не знал, что ты выжимаешь 60. Теперь я вижу,
что с тобой ничего не может случиться. Ты раздробишь голову любому
злоумышленнику, посягнувшему на твой пояс, набитый золотыми динарами. А мама
знает, что ты выжимаешь столько?

Димка встал. Всю последнюю зиму он возился с гантелями, эспандером и
динамометром. Рельеф его мускулатуры был великолепен.

-- Виктор, ты на меня злишься. Я тебе тогда наговорил черт знает что.
Ты уж...

-- Наш простой, советский супермен, -- сказал я. -- Ты понимаешь, что
ты сверхчеловек? Когда ты идешь в своей шерстяной пополам с нейлоном
тенниске, и мускулы выпирают из тебя, и прохожие шарахаются, ты понимаешь,
что ты супермен?

Димка помялся в дверях, вздохнул.

-- Ладно, Виктор. Пока.

Теперь я жалею, что говорил с ним так на прощание. У мальчишки кошки на
душе скребли, а я не смог сдержать свою злость. Но ведь не по телефону же
изъясняться.

В странном состоянии я вступаю под вечерние своды "Барселоны". Со двора
вижу, что все окна нашей квартиры ярко освещены. Мгновенно самые страшные
мысли озверевшей ордой проносятся в голове. "Неотложка", ампулы ломают
руками, спины людей закрывают что-то от глаз, тазики, лица, лица мелькают
вокруг. Прыгаю через четыре ступеньки, взлетаю вверх и, подбегая к нашим
дверям, уже слышу несколько голосов. Быстро вхожу в столовую.

Нервы у меня прямо никуда. Надо же так испугаться! Мама разливает чай,
папа курит (правда, ожесточенно, рывками). Вокруг стола, как и следовало
ожидать, расселюсь "кони". Здесь Юркин отец -- наш управдом, мать Гали и
дедушка Алика, персональный пенсионер. Говорят все разом, ничего нельзя
понять. Меня замечают не сразу. Я останавливаюсь в дверях и минуту спустя
начинаю в общем шуме различать голоса.

МАТЬ ГАЛИ (еще молодая женщина). И она еще в чем-то обвиняет меня! Это
безумное письмо! Вот, послушайте; "...ты не могла понять моего призвания, а
мое призвание -- сцена. Ты всегда забывала о том, что я уже год назад
обрезала школьные косички".

ДЕД АЛИКА (с пафосом 14-го года). Позорный документ! А мой внук заявил
мне на прощание, что солидные профессии пусть приобретают мещане, и
процитировал: "Надеюсь, верую, вовеки не придет ко мне позорное
благоразумье".

ОТЕЦ ЮРКИ (старый боец). Мало мы их драли, товарищи! Мой олух совеем не
попрощался. Сказал только вчера вечером: "Не дави мне, папаша, на психику".
Ну, я его... кхм... Нет, мало мы их драли. Решительно мало.

НАШ ПАПА (мыслит широкими категориями). Удивительно, что на фоне
всеобщего духовного роста...

НАША МАМА (это наша мама). Какие жестокие дети...

Я вижу, что бурный период слез и валерьянки (то, что меня страшило
больше всего) уже прошел, и, в общем, благополучно. Сейчас кто-нибудь
скажет: "Что же делать?" И все будут думать, что делать, и, конечно, спросят
совета и у меня. А что я могу сказать? Я сказал:

-- Товарищи родители! -- и посмотрел на Галину маму. Мы с ней немного
флиртуем. -- Товарищи родители, -- сказал я, -- не волнуйтесь. Делать
нечего, и ничего не надо делать. Ребята захотели сразу стать большими. Пусть
попробуют. И ничего страшного с ними не случится. Димка просил передать,
чтобы вы не беспокоились, он будет писать мне. Парни здоровенные, и Галю,
Зинаида Петровна, они в обиду не дадут.

Несмотря на мое выступление, родители возмущались еще очень долго.
Часам к 11 они перешли на воспоминания. Я прошел в свою комнату, открыл окно
и лег спиной на подоконник.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Аргонавты *

Глава четвертая

ОНИ СМОТРЕЛИ В ОКНО ВАГОНА. Над Каланчевкой уже зажглись неоновые
призывы Госстраха, а небо было еще совсем светлым. Западный фасад высотной
гостиницы весь пылал под солнцем слюдяным огнем.

И все это медленно-медленно уплывало назад. Станционные пути и совеем
рядом обычная московская улица. Огромный плакат на глухой стене старого
дома: "Лучшие спутники чая", В космическом пространстве вокруг чашки чая
вращаются его лучшие спутники: печенье, варенье, торт. И все это
медленно-медленно уплывало назад.

-- Шикарно придумана реклама, -- сказал Димка. -- Надо бы всю рекламу
построить по этому принципу. Лучший спутник мыла -- мочалка, лучший спутник
водки -- селедка...

Но Галя, Алик и Юрка не подхватили.

А потом все пошло быстрее и быстрее, трах-тах, тах-тах, трах-тах,
тах-тах... То вдруг открывалась дальняя перспектива Москвы, то окно
закрывалось вагонами, стоящими на путях, заборами, пакгаузами. Трах-тах,
тах-тах, трах, свет, мрак, трах-тах-тах, бараки, свет, трах-тах-тах,
встречный паровоз.

Уходила Москва, уносилась назад. Центр, забитый автомобилями, и полные
ветра Лужники, все кинотеагры и рестораны, киностудия "Мосфильм", Ленинская
библиотека и Пушкинский музей, ГУМ, трах-тах-тах, все уже позади, и в
каменном море четырехугольная "Барселона", волна и корабль, что качал нас
семнадцать лет, мама, папа, дедушка, брат, все дальше и дальше улетают они,
трах-тах-тах, свет, мрак, барак, новостройка, тах-тах, это еще Москва,
трах-тах, вдруг лес, это уже не Москва, трах-тах-тах, встречная электричка.

Проводники таскали матрацы и комплекты белья. В обоих концах вагона
скопились граждане со сверточками в руках. По очереди они исчезали и
появлялись снова уже в роскошных полосатых одеждах. Весь вагон возился и
извинялся, а трое парней и девушка все смотрели в окно на лес и поле, где
временами появлялись и стремительно мчались назад последние островки Москвы.

Рядом скрипнула кожа, и Галя почувствовала, что кто-то деликатно взял
ее за талию.

-- Разрешите проследовать? -- пророкотал ласковый командирский басок.
Прошел мужчина в синем костюме и скрипучих сапогах. Налитая красная шея,
пересеченная морщинами, напоминала поверхность футбольного мяча. Обернулся,
скользнул зеленым глазом, поправил рыжий ус и сказал кому-то:

-- Гарная дивчина.

Димка, взглянув на рыжего, вдруг почувствовал себя маленьким и
беспомощным и со злости сжал кулаки. Галя прошла в глубь купе и села там у
окна. Димка сел с ней рядом. Алик вытащил из рюкзака кипу газет и журналов
-- "Дейли уоркер", "Юманите", "Юнге вельт", "Паэзе сера", "Экран", "Курьер
ЮНЕСКО" и "Юность". Юрка вытащил из кармана "Советский спорт".

Напротив Гали и Димы сидели три парня в очень аккуратных костюмах. Двое