решение,- так и теперь: лежавшая между мной и всем миром мучительная
грань обнаружилась, прояснилась и встала перед ущербными очами. Я понял
в ту минуту, почему поставила меня в угол Золюшко и почему красные
революционные флаги на детском рисунке оказались зелеными. Я понял,
почему всегда хуже других собирал в лесу бруснику и находил грибы,
почему иногда брал красную ручку и учителя сердились на сделанные ею
упражнения по русскому языку или неверно раскрашенную географическую
карту. Я был действительно физически непохож на большинство людей.
мою жизнь. Но теперь, в отчаянные университетские ночи, когда я сидел и
мучился над нерешенными задачами, все отчетливее рисовалась передо мной
дразнящая книжка с кружочками, прихотливо образовывавшими красные и
зеленые, желтые и синие цифры и геометрические фигуры, но лучший
математик Московского университета назвать их не мог. Я бродил по
пустынному темному зданию, поднимался на верхние этажи, дожидаясь, когда
рассосется ночная мгла. Ранним утром выходил в парк и шел к реке. Просил
помощи у громадного города, его дорог и камней, у деревьев и домов,
куполов церквей и черных птиц. Но город жил своей жизнью, и дела ему не
было до душевных и умственных расстройств одного из его маленьких
обитателей, которому не хватило природного дара, и чей тонкий голосок
сломался так же естественно и легко, как ломается звонкий голос
мальчика-подростка в переходном возрасте.
недостаточная природная способность, а, скажем, слабый характер или
неуверенность в себе, так что минутную усталость, обыкновенный кризис,
который в душе каждого человека случается, и, чем он талантливее, тем
кризис глубже, я принял за окончательный приговор? Может быть, просто
слишком рано сдался и опустил руки и, вместо того чтобы поддержать и
ободрить, дать утешение и совет, меня подтолкнул в пропасть злой и
безжалостный горбун?
бабищу, в два раза превосходившую его по объему.
Худое лицо, надменное и презрительное, клочья тронутой сединой курчавой
бороды, узкий кривой нос, начинающийся от высокого лба, чернильные
глаза, смотревшие равнодушно и отчужденно, а за этой отчужденностью
странное удовлетворение, точно он давно меня поджидал.
странную книжку маленького формата в гибкой обложке. Я испугался, что
она тоже состоит из тех разноцветных символов, которыми обозначен ответ
на не решенные мною задачи, но когда раскрыл, то увидел множество
тоненьких-претоненьких страниц шелестящей папиросной бумаги, заполненных
убористыми строками.
голосом,- открой заложенную страницу,- он не выдержал и закашлялся,-
V
время, но в третьем или четвертом часу просыпался и не мог уснуть до
утра. Я привык к бессоннице как к болезни и не пытался более ее
обмануть, зная, что она меня все равно не отпустит. Я жил в ту пору в
маленькой, похожей на опрокинутый набок гроб келье. По преданию, комнаты
в общежитии Главного здания были в два раза больше и рассчитаны на
одного человека, но, когда верховному строителю высотки принесли проект
на утверждение, он посчитал, что этого будет слишком много, и велел
разделить нормальные помещения пополам, отчего они сделались уродливыми.
Раньше это было не важно, но теперь меня стали мучить и запах, и
теснота, и узость моего жилища, раздражать тараканы, которых я прежде не
замечал, и даже сосед по блоку - щуплый, словно двенадцатилетний
ребенок, вьетнамец.
мешало плохое знание русского языка, но учиться ему было трудно.
Брезгливые университетские преподаватели ставили заикающемуся азиату
плохие оценки, строгое посольство было готово отправить за
неуспеваемость на родину, где была у него большая, жившая в нужде и
постоянной работе семья. Студенты смеялись за его спиной, буфетчицы и
продавщицы в магазинах хамили в глаза. Однако он не унывал, вымаливал
тройки, канючил, брал экзаменаторов измором, дарил им подарки и так
добивался своего. Он даже ухитрился завести русскую подружку, хорошую,
стеснительную девочку с факультета почвоведения, которая была уверена,
что когда идет по коридору в его комнату, то ее видит весь университет и
все знают, зачем и к кому она ходит, хотя я подозревал, что Хунгу куда
важнее были практические уроки мудреного славянского языка в постели,
нежели сама постель.
дешевке джинсы, билеты в театр и редкие книги, но я от всего уклонялся.
Моя неуступчивость приводила его в замешательство. Бог знает, зачем ему
так важно было иметь со мной хорошие отношения, однако он никогда не
упускал меня из виду и дожидался своего часа. И вот однажды, когда я
сидел и листал подаренную Горбунком бельгийскую Библию, псалмы царя
Давида и Соломоновы притчи, подробное описание Ноева ковчега и ковчега
завета, перечисление имен в коленах израильских царей, останавливаясь на
страданиях праведников и наказаниях грешников, поражаясь страшной
жестокости человеческой истории, суровости и мстительности
ветхозаветного Бога, так похожего на моего Евсея Наумовича, и мне
казалось, что все грозные пророчества этой книги направлены против
читающего, Хунг прервал мои катехизические штудии, постучавшись в дверь
и пригласив на вечеринку.
тесно, а потом еще устроить в ней танцы. В углу сидела почвовед Люся с
глупеньким треугольным лицом и светлыми кудряшками. Маленький,
изрезанный за долгие годы университетской жизни и сменивший множество
хозяев стол был уставлен всяческой снедью. Пахло рисом и острыми
приправами. Стояла невзрачная вьетнамская водка, в которой плавали
коренья экзотического растения, а вся комната звенела от азиатской
птичьей речи. Здесь, среди совершенно чужих людей, впервые в жизни не
совладал я с собой, и юной пионеркой понеслась в рай душа.
увеличиваясь в размерах и расползаясь по углам. Я пытался собрать ее,
как разбежавшихся из шкатулки сказочных бычков, вьетнамцы превращались в
фантастических существ, и мне чудилось, я понимаю их интонирующий
вниз-вверх язык. На этом языке я стал спрашивать одного из них, зачем
они бросили свою щедрую землю, что делают в этом городе, где невозможно
купить бананы и манго, а вечную зелень с деревьев уносит ветром и на
полгода засыпает грязным снегом.
ленсо!" За спиной, на полу и на потолке хихикали свистящим смехом
вьетнам-ки, погас свет, включили музыку, и начались медленные танцы,
объятия, поцелуи, сопение. Но чем больше я становился пьян, тем
пронзительнее делалась обида на мир, и отчаяние, перемешанное со сладкой
жалостью к себе, стояло во мне по самое горло. Наскучив глядеть на
глуповатую Люсю, сидевшую посреди веселия со сдвинутыми коленками, так
похожую на ученицу чагодайской средней школы, и на копошившихся в углах
азиатов, я встал у окна и долго смотрел в покрытое изморозью стекло -
туда, где за рекой мерцал огнями холодный город, отнявший у меня
детство, право на тихую и бессобытийную жизнь, использовавший и за
ненадобностью отбросивший.
вьетнамочка со смуглым круглым лицом, от которой пахло чужим,
дурманящим, как в мастерской моего надменного учителя. Она крепко
прижималась ко мне, касался худой шеи острый язычок, но разбуженная
обида была сильнее тела. Она застилала ее лицо и прикосновения, я
оттолкнул наседавшую девочку, и она нежно меня оставила. Добрый Хунг
отвел напившегося соседа в сторонку и стал убеждать, что всякое дело
"мозно поплавитя, суду ести нузние луди". Он говорил и говорил, все хуже
справляясь со звуками русской речи, но во мне точно срабатывал
внутренний переводчик, и я понимал, что он хочет выразить своим лепетом.
Что только по молодости, по незнанию жизни и той среды, в которую попал,
я так трагично ко всему относился. Ничего особенного-то ведь не
случилось. Нужно просто уйти от одного научного руководителя к другому,
перевестись из семинара в семинар, и никто не воспримет это как
поражение - мало ли людей уходят от Горбунка, а потом все равно
поступают в аспирантуру и пишут диссертации, преподают на факультете и
работают в научных институтах. Я был не первым и не последним, скорее
наоборот: мне был дан шанс примкнуть к ордену отвергнутых им, ибо ничто
так не скрепляет людей, как общее оскорбление.
девочка. Она взяла меня за голову и стала втирать в виски мазь, а потом
повела в свою комнату. Она делала все очень ловко, совсем не так жадно,
как интернатская маркитантка Ниночка Круглова. Я лежал без сил, а она
расстегивала мне рубашку, целовала грудь, было щекотно от прикосновений
ее маленьких и легких горячих ладоней. Но, когда мое грехопадение уже
Никитин Юрий
Роллинс Джеймс
Махров Алексей
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Громыко Ольга