сил и нас почти не эксплуатировал.
главе которого восседал тесть, Иван Алексеевич, сменивший по случаю
праздника свой обычный, дачный, из старых ношеных вещей наряд на белую
рубашку. Рядом с ним разместился наш единственный гость, сосед, Павел
Иванович, которого иначе как Бондарем никто не называл - фамилия у него
была такая, и которого я тоже всегда воспринимал, как неотъемлемую часть
дачных участков, настолько он был серым, невзрачным, будто припорошенным
землей. Сегодня на Павле Ивановиче был надет серый пиджак, сияющий блес-
ком орденов и медалей.
вить такой жизни, когда изо дня в день над тобой висит смертельная опас-
ность или может прийти страшная весть о гибели твоих близких. И так в
течение четырех с лишним лет.
поминать, проклятую, а Павел Иванович, наоборот, охотно рассказывал:
тересуешься, это, когда меня в тыл к врагу забрасывали. Под Краснодаром
станица есть, Черкесская, вот в ее район нас и выкинули. Задание от-
ветственное, надо было разузнать, действительно ли немцы меняют румын на
этом участке фронта или нет. Раз меняют, значит, готовят что-то серьез-
ное. Уже три группы послали, но они пропали, не было связи с ними. Вот в
следующую группу я и попал, я же до войны в аэроклубе занимался, имел
шесть прыжков. Остальные, как оказалось, ни разу не прыгали. Четверо нас
было, радист пятый. Перед самым вылетом один исчез, как потом выясни-
лось, в санчасть ушел, но никому не сказался, испугался, видно, а у меня
во взводе товарищ был, Петр. Я - Павел, он - Петр, нас так и звали Пет-
ропавловском, все время вместе - он и вызвался лететь. Я попросил летчи-
ка пониже спуститься, чтобы не раскидало нас, он кивнул, ладно, мол, а
когда парашют раскрылся, вижу - до земли далеко. Ночью прыгали, но луна
светила, и, что самое главное, мешок с продовольствием у меня оторвался,
видно, узел я не туго затянул. Ну, так обидно стало, до сих пор обидно,
не поверишь. Я пытался запомнить, где он упал, но куда там. Разнесло нас
друг от друга - на второй день только вместе собрались. Да там, считай,
неделю по тылам ходили, сведения передавали - вот и получилось, что этот
мешок нам бы очень пригодился. Когда получили приказ возвращаться, через
линию фронта переходили. Вот тут и случилась беда. На немцев напоролись.
Один из них гранату бросил, взрыв пришелся в приклад автомата, что у
Петра в руках был. А мы бежали цепочкой, и Петя еще метров четыреста бе-
жал сгоряча. Потом в воронке на нейтральной полосе укрылись, тут и уви-
дели, что у него весь живот разворочен. Не дожил Петя до победы, кровью
истек. Ему за эту операцию орден Отечественной первой степени посмертно,
мне - второй степени. Правда, теперь мы все пятеро - почетные граждане
станицы Черкесская. На двадцатилетие Победы ездил я туда, Петру покло-
ниться...
то, что он ночью прыгал в тыл к врагу, это ладно, но обидно, что мешок с
провизией оторвался, а так воевать можно. И еще мне подумалось, что вой-
на, эта всенародная беда, обнажила до корней человеческую душу - трус
бежал в санчасть, а друг шел на смерть за товарищем. Какими же должны
стать люди после Победы? Неужели после такой крови, после атомной бомбы
они не поняли, что жизнь - самое дорогое на свете чудо и прожить ее надо
по законам добра и терпимости? Ни Иван Алексеевич, ни Елизавета Афа-
насьевна ни разу не навестили меня в больнице, хотя в почти образцовом
дачном хозяйстве у тестя на крыльце жил паук, которого он не вымел, а,
наоборот, подкармливал пойманными мухами, а Елизавета Афанасьевна -
детский врач по профессии - уговаривала Тамару бросить больного мужа.
Или я несправедлив к этим достаточно хлебнувшим горя в своей жизни лю-
дям?
Глава девятая
Глава девятая
... Изогнутое лицо Тамары в блестящем цилиндре ведерного самовара, который она
пыталась поднять, ее вой от безумной боли... Серая спина Бондаря, за которой я
спешу, спотыкаясь, раздвигая ветви вишен... Большой, розовый, полусонный,
полупьяный хозяин "Москвича", худая, как половая щетка, его жена, визгливо
ноющая в дверях - не пущу!.. Тесть, стоящий, как в резной раме, на крыльце как
раз под паучьей сетью... Долгий путь в "Москвиче", упирающемся светом фар то в
разъезженную дорогу, то в пустую темноту неба... Добродушный голос большого,
розового водителя - ты мне в машине не рожай, потерпи, голубушка... Безлюдные
улицы города Железнодорожный - волком вой, не у кого спросить, где роддом...
Невозмутимая полнолицая медсестра в приемном покое, равнодушно заполняющая
карточку под стоны Та мары...
мы сидели за праздничным столом, вели неторопливую беседу - и вдруг об-
вал, оползень...
жа в руках сетку с яблоками и бутылками сока. Уже другая дежурная, осве-
домившись, когда поступила Тамара, поводила пальцем по списку, вспыхнула
улыбкой:
метров.
улицу. Неподалеку, на лавочке сидел светловолосый мужчина, нага на ногу.
Он долго смотрел на меня, потом окликнул:
лучше домой не возвращайся, так нет, назло непарня родила. Прямо не
знаю, что делать... А ты чего сидишь?
руге, радость же у тебя, эх, ты...
неровными, размытыми строчками, может плакала?
надо. Т."
у меня есть сын. Сынок. Мальчишка. Подросток. Он придет ко мне и спросит
- как жить, отец? Почему на свете есть зло? Помоги, отец... Что я ему
отвечу?.. А пока для него все будет впервые - первый вздох и крик, пер-
вая боль и вкус материнского молока, первый сон и пробуждение...
Глава десятая
Глава десятая
В то время, когда Тамара находилась в роддоме, я получил письмо от Наташи.
Впечатление от первых строк было такое, будто она затаила дыхание перед тем,
как броситься в ледяную воду. Она писала,что чувствует, случилось у меня
что-то непоправимое, и как ей пусто без меня, нет меня рядом, нет меня в
бывшей усадьбе, где мы разлучались только на ночь, и если я есть, то только в
ее снах.
Мимо вокзалов, полей и берез
Перечитывать письмо я не стал.
ким почерком, видел глаза Наташи сквозь окно уходящего автобуса... Что
ей сказать?