Чтение 7–й страницы книги ~Синяя борода~

x x x

Любопытная вдова Берман, она же Полли Медисон, не может ни проникнуть,
ни даже заглянуть в студию, потому что окон там нет, а что касается дверей,
то два года назад, сразу после смерти жены, я собственноручно с одного конца
амбара забил их изнутри шестидюймовыми костылями, а с другого запер снаружи
по всей высоте шестью массивными засовами с висячими замками.

Я и сам с тех пор внутри не был. А там кое-что есть. И не какая-нибудь
там чушь собачья. Когда я умру и буду похоронен рядом с дорогой моей Эдит,
душеприказчики наконец откроют эти двери и обнаружат не только затхлый
воздух. Только не думайте, что там какой-то патетический символ, вроде
разломанной пополам кисти на голом, чисто выметенном полу, или ордена,
полученного мной за ранение.

И никаких убогих шуточек, вроде картины, на которой написан картофель -
так сказать, возвращение амбара картофелю, или картины, на которой написана
Дева Мария в котелке и с арбузом в руках, и т.д.

И не автопортрет.

И не религиозное откровение.

Вы заинтригованы? Вот подсказка: это больше, чем хлебница, но меньше,
чем планета Юпитер.
x x x

Даже Пол Шлезингер не догадывается, что спрятано в амбаре, и не раз
говорил, что не понимает, как можно оставаться друзьями, если я боюсь
доверить ему свой секрет.

В мире искусства амбар приобрел широкую известность. Когда я кончаю
экскурсию по домашней галерее, посетители обычно спрашивают, нельзя ли
осмотреть и амбар. Я говорю: снаружи можно, если охота, и поясняю, что
наружная часть амбара - важная веха в истории живописи. Когда Терри Китчен
впервые взял в руки пульверизатор с краской, мишенью ему служил кусок
старого картона, который был прислонен как раз к наружной стене амбара.

"А вот что внутри амбара, - говорю экскурсантам, - так это бесценная
тайна вздорного старикашки, и мир узнает ее, когда я отправлюсь на большой
художественный аукцион к Господу Богу".
5

В одном журнале по искусству написали: им точно известно, что я
припрятал в амбаре - там шедевры абстрактных экспрессионистов, которые я не
выпускаю на рынок, желая поднять в цене менее значительные работы,
выставленные в доме.

Это неправда.
x x x

После выхода этой статьи Геворк Ованесян, мой собрат-армянин, живущий в
Саутхемптоне, всерьез выразил готовность купить не глядя лежащее в амбаре за
три миллиона долларов.

- Поймать бы тебя на слове да надуть, - ответил я ему. - Но уж очень
это не по-армянски.

А если бы я согласился, то это было бы все равно что продать ему
Бруклинский мост.
x x x

Другой отклик на ту статью меня уже не позабавил. Человек, которого я
не помнил, в письме к издателю сообщал, что встречался со мной во время
войны. Что ж, очень может быть. Во всяком случае, взвод из художников,
которым я командовал, он описал во всех подробностях. Знал, какое нам дали
задание, когда союзники выбили немецкую авиацию с неба и отпала
необходимость в нашей роскошной маскировке, которой мы немцам голову
морочили. Задание нам дали - все равно что детей в лавку Деда Мороза
запустить: поручили заниматься оценкой и составлением каталога трофейных
произведений искусства.

Человек этот писал, что служил в штабе Верховного главнокомандующего
Объединенных сил союзников и я время от времени имел с ним дело. По его
мнению я присвоил кое-какие шедевры, которые должны быть возвращены законным
владельцам в Европе. А я, из опасения, что против меня возбудят судебный
процесс, запер шедевры в амбар.

Ошибается.
x x x

Да, он ошибается насчет запертого в амбаре. Надо сказать, чуточку он не
прав и насчет того, что я воспользовался возможностями моей необычной
военной службы. Никаких ценностей, которые передавали нам подразделения,
захватившие их, я украсть не мог. Я был обязан выдать расписку, а кроме
того, нас регулярно контролировали ревизоры из финансовой службы.

Но в наших поездках через пограничные линии мы и правда сталкивались с
людьми, которые, находясь в отчаянном положении, продавали произведения
искусства. И кое-какие прекрасные вещи мы купили - за бесценок.

Никто из моего взвода не приобрел полотен старых мастеров или
произведений, которые явно были из церквей, музеев или выдающихся частных
собраний. Я по крайней мере думаю, что никто. Не могу поручиться, конечно. В
мире искусства, как и всюду, ловкач остается ловкачом, а вор вором.

Но о себе скажу, что я действительно купил у частного лица недописанный
набросок углем, который показался мне похожим на Сезанна - потом его
подлинность была установлена. Сейчас он находится в постоянной экспозиции
род-айлендской школы рисования. А еще я купил любимого своего Матисса у
вдовы, которая рассказала, что картина досталась ее мужу в подарок от самого
художника. Раз уж на то пошло, мне подсунули фальшивого Гогена, и поделом.

Приобретения свои я отправлял на хранение единственному человеку,
которого знал и которому мог доверять во всех Соединенных Штатах Америки,
Сэму By, владельцу китайской прачечной в Нью-Йорке, - он одно время работал
поваром у моего учителя, иллюстратора Дэна Грегори.

Вообразите только - сражаться за страну, где единственный штатский,
которого вы знаете, - китаец из прачечной!

И вот однажды меня с моим взводом художников бросили на передовую,
сдержать, если сумеем, последнее крупное наступление немцев.
x x x

Но ни одной из тех картин в амбаре нет, да и вообще я ими больше не
владею. Вернувшись с войны, я все их продал, и это дало мне возможность
вложить недурненькую сумму в акции фондовой биржи. От юношеской мечты стать
художником я отказался. Пошел на курсы бухгалтерского дела, экономики,
делового законодательства, маркетинга и т.д. при Нью-Йоркском университете.
Я собрался стать бизнесменом.

Вот что я думал о себе и об искусстве: я могу в мельчайших подробностях
передать на полотне все, что вижу, если запасусь терпением и хорошими
кистями и красками. В конце концов, я же был способным учеником самого
дотошного иллюстратора нашего столетия Дэна Грегори. Но то, что делал он и
могу делать я, делает и фотокамера. И я понимал, что та же мысль заставила
импрессионистов, кубистов, дадаистов, сюрреалистов и прочих "истов"
предпринять щедро вознагражденные усилия с целью создания хороших картин,
которых не повторят ни камера, ни художники вроде Дэна Грегори.

Я пришел к выводу, что воображение у меня заурядное, то есть никакое, я
могу быть только относительно хорошей камерой. Поэтому мне не стоит
заниматься серьезным искусством, а лучше выбрать другое, более обычное и
доступное поле деятельности: деньги. И я из-за этого не расстроился.
Наоборот, вздохнул с облечением!

Но поболтать об искусстве я все же любил, и хотя не мог писать картин,
разбирался в них не хуже других. И вот, слоняясь вечерами по барам около
Нью-Йоркского университета, я без труда сошелся с несколькими художниками,
которые считали, что почти обо всем судят правильно, но не надеялись, что их
поймут и признают. В разговорах я никому из них не уступал. И в выпивке
тоже. А главное, в конце вечера я мог оплатить чек, благодаря деньгам,
заработанным на бирже, небольшому пособию, которое выдавало правительство на
время учебы в университете, и пожизненной пенсии от благодарной американской
нации за то, что я отдал один глаз, защищая Свободу.

Настоящие художники считали меня бездонным кладезем. Я мог заплатить не
только за выпивку, но и за квартиру, сделать первый взнос при покупке
машины, рассчитаться за аборт подружки - и жены, впрочем, тоже. В общем,
платил за все. Сколько бы денег им ни понадобилось, неважно, на что, всегда
можно было перехватить у толстосума Рабо Карабекяна.
x x x

Так я покупал друзей. На самом деле кладезь мой не был бездонным. К
концу месяца они выбирали из него все. Но потом колодец - он же неглубокий -
снова заполнялся.

В жизни, как на ярмарке. Мне, конечно, нравилось их общество - прежде
всего по той причине, что они относились ко мне так, словно я тоже художник.
Я был для них своим. Новая большая семья, заменившая мой исчезнувший взвод.

И они рассчитывались со мной не только дружеским отношением. Они, как
могли, покрывали долги своими картинами, которых, заметьте, никто не
покупал.
x x x

Чуть не забыл: я был тогда женат, и жена была беременна. Дважды была
она беременна стараниями несравненного любовника Рабо Карабекяна.

Стучу на машинке, только что вернувшись с прогулки у бассейна, где я
спросил Селесту с приятелями, которые вечно толкутся у этого излюбленного
подростками спортивного сооружения, слышали ли они про Синюю Бороду? Я
собирался упомянуть про Синюю Бороду в своей книге. И хотел выяснить, надо
ли объяснять юным читателям, кто такой Синяя Борода.

Никто не знал. Раз уж зашел разговор, я заодно спросил, знакомы ли им
имена Джексона Поллока, Марка Ротко, Терри Китчена, а также Трумена Капоте,
Нельсона Олгрена, Ирвина Шоу и Джеймса Джойса, которые вошли не только в
историю искусства и литературы, но и в историю Хемптона. Никого они не
знают. Это к вопросу о бессмертии через служение музам.

Значит, так: Синяя Борода - персонаж старинной детской сказки, и за
ним, возможно, стоит история жившего когда-то человека из знатного рода,
жуткого типа. В сказке он все время женится. Женившись в очередной раз,
приводит новую молоденькую жену, совсем еще девочку, в свой замок. Говорит,