Чтение 7–й страницы книги ~Наши~

Когда тетка умерла, библиотеку сразу же распродали. Предварительно брат
и его жена вырвали листы с автографами. А то неудобно... Незадолго до этого
тетка прочитала мне стихи:

Жизнь пройдена до середины,

А я все думаю, что горы сдвину,

Поля засею, орошу долины,

А жизнь давно уже за половину..

- Стихи одной поэтессы, - улыбнулась тетка.

Я думаю, она сама их написала. Стихи, конечно, неуклюжие. Первая
строчка - буквально цитата из Данте.

И все-таки эти стихи растрогали меня.

Жизнь пройдена до середины,

А я все думаю, что горы сдвину...

Тетка ошиблась.

Жизнь подходила к концу.

Исправить опечатки было невозможно...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Биография теткиного мужа Арона полностью отражает историю нашего
государства. Сначала он был гимназистом. Потом - революционным студентом.
Потом - недолгое время - красноармейцем. Потом - как это ни фантастически
звучит - белополяком. Потом опять красноармейцем, но уже более сознательным.

Когда гражданская война закончилась, дядя Арон поступил на рабфак.
Затем он стал нэпманом и, кажется, временно разбогател. Затем кого-то
раскулачивал. Затем он чистил ряды партии. Затем его самого вычистили. За
то, что он был нэпманом...

На собрании мой дядя произнес речь. Он сказал:

- Если вы меня исключите, я должен буду рассказать об этом жене. Что
вызовет дикий скандал. Короче, решайте сами...

Товарищи подумали и решили:

"Исключить!"

Затем его, правда, восстановили. Мало того, дядя Арон так и не сидел.

Он стал административным работником. Он был директором чего-то. Или
заместителем директора по какой-то части...

Сталина мой дядя обожал. Обожал, как непутевого сына. Видя его
недостатки.

Пластинки с речами генералиссимуса хранились в красных альбомах. Были
такие альбомы со шнурками и рельефным портретом вождя...

Когда Сталин оказался бандитом, мой дядя искренне горевал.

Затем он полюбил Маленкова. Он говорил, что Маленков - инженер.

Когда Маленкова сняли, он полюбил Булганина. Булганин обладал
внешностью захолустного дореволюционного полицмейстера. А мой дядя родом был
как раз из захолустья, из Новороссийска. Возможно, он честно любил
Булганина, напоминавшего ему идолов детства.

Затем он полюбил Хрущева. А когда Хрущева сняли, мой дядя утратил
любовь. Ему надоело зря расходовать свои чувства.

Он решил полюбить Ленина. Ленин давно умер, и снять его невозможно.
Даже замарать как следует и то нелегко. А значит, невозможно отнять
любовь...

При этом мой дядя как-то идейно распустился. Он полюбил Ленина, а также
полюбил Солженицына. Сахарова он тоже полюбил. Главным образом за то, что
Сахаров изобрел водородную бомбу. Однако не спился, а борется за правду.

Брежнева мой дядя не любил. Брежнев казался ему временным явлением (что
не подтвердилось)...

В последние годы жизни он был чуть ли не диссидентом. Но диссидентом
умеренным. Власова не признавал. Солженицына уважал выборочно.

Брежневу мой дядя посылал анонимные записки. Он писал их в
сберегательной кассе фиолетовыми чернилами. К тому же левой рукой и
печатными буквами. Записки были короткие. Например:

"Куда ведешь Россию, монстр?"

И подпись:

"Генерал Свиридов".

Или:

"БАМ - это фикция!"

И подпись:

"Генерал Колюжный".

Иногда он пользовался художественной формой:

"Твои брови жаждут крови!"

И подпись:

"Генерал Нечипоренко"...

Дядя хотел вернуться к истокам ленинизма. А я не хотел. Вот мы и
ругались без конца. Уровень полемики был невысок.

- Немецкий шпион, - говорил я о Ленине.

- Святотатец и болван! - реагировал дядя уже в мой адрес.

Мы затрагивали довольно узкий круг тем: суд Линча, падение нравов,
вьетнамская эпопея...

Мой дядя ужасно сердился:

- Фашист, - кричал он иногда, - матерый власовец!..

И вдруг мой дядя умер. Вернее, тяжело заболел. И решил, что ему пора
умирать. Ему было 76 лет.

- Вызовите Сережу. - попросил он.

Я сразу же приехал. Дядя лежал на высоких подушках, худой и бледный. Он
попросил всех уйти из комнаты.

- Сергей, - очень тихо произнес мой дядя, - я умираю...

Я молчал.

- Я не боюсь смерти, - продолжал мой дядя.

Он выждал паузу и заговорил снова:

- Я честно заблуждался... Мучительно переживал свои ошибки... И вот что
я понял. Те святыни, под знаком которых я жил, оказались ложными... Я
потерпел идейный крах...

Дядя попросил воды. Я поднес чашку к его губам.

- Сергей, - продолжал мой дядя, - я всегда ругал тебя. Я ругал тебя,
потому что боялся. Я боялся, что тебя арестуют. Ты очень невоздержан... Я
критиковал тебя, но внутренне соглашался. Ты должен меня понять. Сорок лет в
этой... (тут дядя грязно выругался) партии. Шестьдесят лет в этом... (тут
дядя повторил ругательство) государстве...

- Успокойся, - сказал я.

- ... превратили меня в шлюху, - закончил дядя.

Он сделал усилие и продолжал:

- Ты всегда был прав. Я возражал, потому что боялся за тебя. Прости...

Он заплакал. Мне стало очень жаль его. Но тут приняли медработники и
увезли дядю в больницу.

Моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Тетка думала, что его увезут
в Свердловскую.

- Ты же старый большевик, - говорила она.

- Нет, - возражал мой дядя, - я не старый большевик.

- То есть как?

- Старый большевик - конкретное понятие. Старый большевик - это кто
вступил до тридцать пятого года. А я вступил несколько позже.

Тетка не могла поверить.

- Значит, ты не старый большевик?!

- Нет.

- Все равно, - говорила она, - может, и тебе что-нибудь полагается?

- Возможно, - соглашался дядя, - возможно, и мне что-то полагается.
Например, яблоко...

Короче, моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Когда его осматривал
лечащий врач, дядя спросил:

- Доктор, вы фронтовик?

- Да, - ответил врач, - я фронтовик.

- И я фронтовик, - сказал мой дядя, - ответьте честно, как фронтовик
фронтовику, долго ли я пролежу в больнице?

- При благоприятном ходе событий - месяц, - ответил врач.

- А при неблагоприятном, - усмехнулся дядя, - значительно меньше?..

Он пролежал в больнице недели три. И его привезли домой. Я сразу же его
навестил.

Мой дядя казался печальным и тихим. Словно обрел какую-то высшую
мудрость.

Однако когда я упомянул в разговоре Че Гевару, дядя насторожился.

- Авантюрист и гангстер, - сказал я.

- Тунеядец и болван! - реагировал дядя. И дальше с огромным подъемом: -
Укажи мне благую идею, лежащую вне коммунизма!..

Тут он неожиданно прервал свою речь. Очевидно, вспомнил наш
предсмертный разговор. Виновато покосился на меня.

Я промолчал.

С тех пор мы часто виделись и неизменно ругались. Дядя проклинал
рок-музыку, невозвращенца Барышникова и генерала Андрея Власова. Я -
бесплатную медицину, "Лебединое озеро" и Феликса Дзержинского.

Потом мой дядя снова заболел.

- Вызовите Сережу, - попросил.

Я сразу же приехал. Дядя выглядел осунувшимся и бледным. На табурете у
его изголовья стояли бесчисленные флаконы. Там же интимно розовела вставная
челюсть.

- Сергей, - глухо произнес мой дядя.

Я погладил его руку.

- У меня к тебе огромная просьба. Дай слово, что выполнишь ее.