изнеможении руками на диван и застыла.
к нему непосредственно. Она побежала в смежную комнату за какими-нибудь
каплями, с помощью которых можно было бы привести в чувство мать; Грегор
тоже хотел помочь матери-- спасти портрет время еще было; но Грегор прочно
прилип к стеклу и на-силу от него оторвался; затем он побежал в соседнюю
комнату, словно мог дать сестре какой-то совет, как в прежние времена, но
вынужден был праздно стоять поза-ди нее; перебирая разные пузырьки, она
обернулась и испугалась; какой-то пузырек упал на пол и разбился; осколок
ранил Грегору лицо, а его всего обрызгало ка-ким-то едким лекарством; не
задерживаясь долее, Грета взяла столько пузырьков, сколько могла захватить,
к побе-жала к матери; дверь она захлопнула ногой. Теперь Гре-гор оказался
отрезан от матери, которая по его вине была, возможно, близка к смерти; он
не должен был от-крывать дверь, если не хотел прогнать сестру, а сестре
следовало находиться с матерью; теперь ему ничего не оставалось, кроме как
ждать; и, казнясь раскаянием и тревогой, он начал ползать, облазил все:
стены, мебель и потолок -- и наконец, когда вся комната уже завертелась
вокруг него, в отчаянии упал на середину большого стола.
тихо, возможно, это был добрый знак. Вдруг раздался звонок. Прислуга,
конечно, запер-лась у себя в кухне, и открывать пришлось Грете. Это вернулся
отец.
ему выдал. Грета отвечала глухим голосом, она, очевидно, прижалась лицом к
груди отца:
твердил, но вы, женщины, никого не слушаете.
Греты, решил, что Грегор пустил в ход силу. Поэтому теперь Грегор должен был
попытаться как-то смягчить отца, ведь объясниться с ним у него не было ни
времени, ни возможности. И подбежав к двери своей комнаты, он прижался к
ней, чтобы отец, войдя из передней, сразу увидел, что Грегор исполнен
готовности немедленно вернуться к себе и что не нужно, следова-тельно, гнать
его назад, а достаточно просто отворить дверь-- и он сразу исчезнет.
одновременно зол и рад. Грегор отвел голову от двери и поднял ее навстречу
отцу. Он никак не представлял себе отца таким, каким сейчас увидел его;
правда, в последнее время, начав ползать по всей комна-те, Грегор уже не
следил, как прежде, за происходившим в квартире и теперь, собственно, не
должен был удив-ляться никаким переменам. И все же, и все же -- неужели это
был отец? Тот самый человек, который прежде устало зарывался в постель,
когда Грегор отправлялся в деловые поездки; который в вечера приездов
встречал его дома в халате и, не в состоянии встать с кресла, только
припод-нимал руки в знак радости; а во время редких совмест-ных прогулок в
какое-нибудь воскресенье или по большим праздникам в наглухо застегнутом
старом пальто, осторож-но выставляя вперед костылик, шагал между Грегором и
матерью,-- которые и сами-то двигались медленно,-- еще чуть-чуть медленней,
чем они, и если хотел что-либо ска-зать, то почти всегда останавливался,
чтобы собрать около себя своих провожатых. Сейчас он был довольно-таки
осанист; на нем был строгий синий мундир с золотыми пуговицами, какие носят
банковские рассыльные; над высоким тугим воротником нависал жирный двойной
подбородок; черные глаза глядели из-под кустистых бровей внимательно и живо;
обычно растрепанные, седые волосы были безукоризненно причесаны на пробор и
напомажены. Он бросил на диван, дугой через всю комнату, свою фуражку с
зо-лотой монограммой какого-то, вероятно, банка и, спрятав руки в карманы
брюк, отчего фалды длинного его мунди-ра отогнулись назад, двинулся на
Грегора с искаженным от злости лицом. Он, видимо, и сам не знал, как
посту-пит; но он необычно высоко поднимал ноги, и Грегор поразился огромному
размеру его подошв. Однако Грегор не стал мешкать, ведь он же с первого дня
новой своей жизни знал, что отец считает единственно правильным относиться к
нему с величайшей строгостью. Поэтому он побежал от отца, останавливаясь,
как только отец оста-навливался, и спеша вперед, стоило лишь пошевелиться
отцу. Так сделали они несколько кругов по комнате без каких-либо
существенных происшествий, и так как дви-гались они медленно, все это даже
не походило на пресле-дование. Поэтому Грегор пока оставался на полу, боясь
к тому же, что если он вскарабкается на стену или на потолок, то это
покажется отцу верхом наглости. Однако Грегор чувствовал, что даже и такой
беготни он долго не выдержит; ведь если отец делал один шаг, то ему,
Грегору, приходилось проделывать за это же время бесчис-ленное множество
движений. Одышка становилась все ощутимее, а ведь на его легкие нельзя было
вполне полагаться и прежде. И вот, когда он, еле волоча ноги и едва открывая
глаза, пытался собрать все силы для бегства не помышляя в отчаянии ни о
каком другом способе спа-сения и уже почти забыв, что может воспользоваться
стенами, заставленными здесь, правда, затейливой резной мебелью со
множеством острых выступов и зубцов,-- вдруг совсем рядом с ним упал и
покатился впереди него какой-то брошенный сверху предмет. Это было яблоко;
вдогонку за первым тотчас же полетело второе; Грегор в ужасе остановился;
бежать дальше было бессмысленно, ибо отец решил бомбардировать его яблоками.
Он напол-нил карманы содержимым стоявшей на буфете вазы для фруктов и
теперь, не очень-то тщательно целясь, швырял одно яблоко за другим. Как
наэлектризованные, эти ма-ленькие красные яблоки катались по полу и
сталкивались друг с другом. Одно легко брошенное яблоко задело Грегору
спину, но скатилось, не причинив ему вреда. Зато другое, пущенное сразу
вслед, накрепко застряло в спине у Грегора. Грегор хотел отползти подальше,
как будто перемена места могла унять внезапную невероятную боль; но он
почувствовал себя словно бы пригвожденным к по-лу и растянулся, теряя
сознание. Он успел увидеть толь-ко, как распахнулась дверь его комнаты и в
гостиную, опережая кричавшую что-то сестру, влетела мать в ниж-ней рубашке--
сестра раздела ее, чтобы облегчить ей ды-хание во время обморока; как мать
подбежала к отцу и с нее, одна за другой, свалились на пол развязанные юбки
и как она, спотыкаясь о юбки, бросилась отцу на грудь и, обнимая его,
целиком слившись с ним,-- но тут зрение Грегора уже отказало,-- охватив
ладонями затылок отца, взмолилась, чтобы он сохранил Грегору жизнь.
не отважился удалить, и оно так и осталось в теле наглядной памяткой),
тяжелое это ране-ние напомнило, кажется, даже отцу, что, несмотря на свой
нынешний плачевный и омерзительный облик, Грегор все-таки член семьи, что с
ним нельзя обращаться как с вра-гом, а нужно во имя семейного долга подавить
отвраще-ние и терпеть, только терпеть.
подвижность и теперь, чтобы пересечь комнату, ему, как старому инвалиду,
требовалось несколь-ко долгих-предолгих минут -- о том, чтобы ползать
ввер-ху, нечего было и думать,-- то за это ухудшение своего состояния он
был, по его мнению, вполне вознагражден тем, что под вечер всегда отворялась
дверь гостиной, дверь, за которой он начинал следить часа за два до этого,
и, лежа в темноте своей комнаты, не видимый из гостиной, он мог видеть
сидевших за освещенным столом родных и слушать их речи, так сказать, с
общего разре-шения, то есть совершенно иначе, чем раньше.
которых Грегор всегда с тоской вспоминал в каморках гостиниц, когда падал,
усталый, на влажную постель. Чаще всего бывало очень тихо. Отец вскоре
пос-ле ужина засыпал в своем кресле; мать и сестра стара-лись хранить
тишину; мать, сильно нагнувшись вперед, ближе к свету, шила тонкое белье для
магазина готового платья; сестра, поступившая в магазин продавщицей,
за-нималась по вечерам стенографией и французским языком, чтобы, может быть,
когда-нибудь позднее добиться луч-шего места. Иногда отец просыпался и,
словно не заметив, что спал, говорил матери: "Как ты сегодня опять долго
шьешь!"-- после чего тотчас же засыпал снова, а мать и сестра устало
улыбались друг другу.
рассыльного; и в то время как его халат без пользы висел на крючке, отец
дремал на своем месте со-вершенно одетый, словно всегда был готов к службе и
даже здесь только и ждал голоса своего начальника. Из-за этого его и
поначалу-то не новая форма, несмотря на за-боты матери и сестры, утратила
опрятный вид, и Грегор, бывало, целыми вечерами глядел на эту хоть и сплошь
в пятнах, но сверкавшую неизменно начищенными пуговицами одежду, в которой
старик весьма неудобно и все же спокойно спал.
уговорить его лечь в постель, потому что в кресле ему не удавалось уснуть
тем крепким сном, в котором он, начинавший службу в шесть часов, крайне
нуждался. Но из упрямства, завладевшего отцом с тех пор, как он стал
рассыльным, он всегда оставался за сто-лом, хотя, как правило, засыпал
снова, после чего лишь с величайшим трудом удавалось убедить его перейти из
кресла в кровать. Сколько ни уговаривали его мать и се-стра, он не меньше
четверти часа медленно качал головой, не открывая глаз и не поднимаясь. Мать
дергала его за рукав, говорила ему на ухо ласковые слова, сестра отры-валась
от своих занятий, чтобы помочь матери, но на отца это не действовало. Он
только еще глубже опускался в кресло. Лишь когда женщины брали его под
мышки, он открывал глаза, глядел попеременно то на мать, то та се-стру и
говорил: "Вот она, жизнь. Вот мой покой на старо-сти лет". И, опираясь на
обеих женщин, медленно, словно не мог справиться с весом собственного тела,
поднимался, позволял им довести себя до двери, а дойдя до нее, ки-вал им,
чтобы они удалились, и следовал уже самостоя-тельно дальше, однако мать в
спехе бросала шитье, а сестра -- перо, чтобы побежать за отцом и помочь ему
улечься в постель.