горсовет. Куда - по решению суда - передала её вдова кутаисского большевика,
харьковская хохлушка, уверенная, что хранила посвящённый ей мужем грузинский
перевод украинского эпоса. Судьбой рукописи горсовет распорядился не раньше,
чем несколько набожных петхаинцев всучили там кому-то взятку, в результате
чего она была отписана на хранение учреждённому тогда Музею Грузинского
Еврейства имени Лаврентия Берия.
будто его существование убедит мир в бережном отношении советской власти к
еврейской старине. Скоро стало очевидно, что кроме рукописи Пятикнижия иных
сколько-нибудь ценных символов этой старины оказаться в музее не может по
той причине, что их никогда и не существовало.
учреждение было удостоено имени Берия, решил восполнить отсутствие
экспонатов собственными историческими гипотезами, изложенными в форме
объёмистых докладов. Хотя никто этих докладов не читал, горком распорядился
держать их под плохо освещенным стеклом, ибо, по слухам, Абон убеждал в них
главным образом самого себя, будто интернациональное по духу мингрельское
население Грузинской республики находится в кровном родстве с наиболее
передовым и знатным из еврейских колен. С грузинским еврейством.
Берия и непредсказуемостью его реакции на изыскания Абона. Свою любовь к
еврейству последний проявлял в том, что стремился повязать с евреями всё
истинно величественное. За мудрость научного вымысла Москва наградила его в
37-м году приглашением на коллективную встречу с немецким романистом Лионом
Фейхтвангером, поведавшим потом мировой общественности, что "национализм
советских евреев отличается трезвым воодушевлением".
утрачивать трезвость. На собрании по случаю 15-летнего юбилея музея он
доложил ошалевшим петхаинцам, будто вдобавок к тому, что прямые предки
Лаврентия Берия были истыми иудеями, они и сочинили моисеево Пятикнижие.
Бретская копия которой представляет собой авторский экземпляр, подаренный
этой примечательной семьёй всему грузинскому народу.
15. Бежал куда глядели косившие глаза
глаза глядят, ибо главный прокурор города подписал уже ордер на закрытие
музея и арест директора. Через полчаса Абон примчался к отцу с огромным
банным саквояжем, из которого вытащил толстенную книгу в деревянном
переплёте и драматическим жестом вручил её при мне Якову с заклятием хранить
её от врагов еврейства как зеницу ока.
поводу неблагодарности властей. Это моё впечатление, впрочем, могло быть и
неадекватным, поскольку Абон косил.
я?
Абон, хлопнул за собою дверью и, как посоветовал отец, убежал. Убежал он,
однако, не туда, где можно было скрыться, но туда, куда глядели его косившие
вправо глаза, в чём мы с отцом и с матерью убедились, провожая его взглядом
из-за осторожно приоткрытой оконной ставни.
возможность сосредоточиться над прощальной просьбой Абона. Сосредоточиться
ему никак не удавалось, и эта его растерянность сковала, как показалось мне,
не только нас с матерью, но и книгу, пролежавшую всю ночь на краешке стола
рядом со старым немецким будильником, стрелка которого цеплялась с опаской
за каждое деление на циферблате.
встрепенулся, задушил звонок ладонью и - с возвращением полной тишины -
сообщил нам шёпотом, что чекисты станут искать Бретскую библию в нашей
квартире.
ашкеназийскую синагогу и схоронить там рукопись в шкафу для хранения
порченых свитков Торы.
власти Бретскую библию, которую гражданин Цицишвили, задержанный неподалёку
от нашего дома, выкрал из музея и вручил на хранение отцу.
ибо, мол, никакой рукописи тот на хранение не приносил.
шкафу Бретскую библию, ашкеназы побежали с нею в Чека и божились там, будто
чудотворная книга сефардов сама укрылась в синагоге, за что заслуживает
строжайшего суда. Чекисты согласились с последним, но поверить ашкеназам,
будто рукопись пробралась в шкаф без внешнего содействия отказались, и в
наказание надолго лишили их синагоги.
должности.
16. Неутоление любовной тоски
охватывало смущение, которое испытывают подростки, обнаружившие в душе
пугающее единство противоречивых чувств. Взрослого человека этим уже не
смутить. Он способен совершать невозможное: расчленять ощущения и
справляться с ними поодиночке. Эта премудрость оказалась для меня столь же
непостижимой, как умение лечить бессонницу сном. Поэтому все эти годы
воспоминания о Библии обновляли во мне ноющую боль в той ложбинке, вправо от
сердца, где вместе с душой и таится совесть.
вовсю тогда, когда стало известно, что, наткнувшись в парадном шкафу на
рукопись, ашкеназы выдали её на строгий суд. Никакого суда над библией не
учинили бы и никакие ашкеназы её бы не нашли - положи я рукопись в старый
шкаф из-под порченых свитков Торы. В тот самый шкаф, который имел в виду
отец и который никто обычно не открывал, а не в парадный, куда прихожане
лазали каждодневно.
тем, что питалась пергаментом, к тому же - с порченым текстом. При дневном
свете я бы не побоялся её, но ломиться к Жанне ночью смалодушничал, зная по
себе, что ничто не раздражает сильнее, чем перебитый сон.
возмущение, что сперва греки, потом турки, и наконец грузины считали, будто
она принадлежит им. Больше того: с какой стати, негодовал я, картлийский
кретин Авраам, задумавшийся у речки о тайне существования, побежал с библией
к князю?
ликовали, когда им удавалось выторговать у господ свою же собственную вещь?!
О тбилисских ашкеназах я и не думал: живя на чужбине, они, естественно,
заискивали перед аборигенами и молили их только о позволении держать
синагогу, где им удавалось отыгрываться на более капризном, Верховном,
землевладельце. У Которого в обмен на примитивные славословия они ухитрялись
вырывать дорогостоящие бытовые услуги.
библии, была, конечно, моя любовная тоска по Исабеле-Руфь.
представлял её себе либо с некрасивыми кистями рук, либо со шрамом на губе,
либо ещё с каким-нибудь изъяном, ибо абсолютное совершенство возбуждает
слабее и не дразнит ни рассудок, ни плоть. Совершенство лишает женщину ещё и
другого достоинства - доступности.
полупрозрачной жидкости: то ли непросыхающей влаги, зачерпнутой в
материнской утробе, то ли вязкой росы, порождаемой неотступной плотской
истомой. Подобно султану Селиму, меня волновало и то, что ослепительная
иудейка из западной Иберии говорила с акцентом, который выдавал в ней
чужеземку.
влечение к ней пронзительной остротой, возвращающей любовному восторгу его
первозданную разнузданность. Но если мусульманина возбуждало, что еврейка
заявилась к нему из жизни, отдалённой от него великим пространством, меня
вдобавок влекла к ней и отчуждённость во времени.
плоти, которая порождает в душе меланхолию извечного ненахождения
всенасыщающей любви.
сама Исабела-Руфь, поскольку после долгих скитаний по пространству и времени
именно этот недуг и занёс её вместе с Бретской библией сперва к дряхлеющему
султану Селиму, а потом - из легенд - в мои разгульные сновидения, постольку
в её дыхании я слышал не сладкую скверну стамбульского гарема, а смешанный
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Корнев Павел
Никитин Юрий
Белов Вольф
Афанасьев Роман