тоской, спросил:
они тоже будут интеллигенцией, неужели нас
капитализм родил двоешками,-- боже мой, какое у него уже теперь
скучное лицо!
глину, тяжесть веса и механику покоя, но плохо знаю машины и не
знаю, почему бьется сердце в животном. Всего целого или что
внутри -- нам не объяснили.
Глина хороша для кирпича, а для вас она мала!
сосредоточился на нем -- он хотел остаться только с этим темным
комком земли. Вощев отступил за дверь и скрылся за нею, шепча
про себя свою грусть.
самодействующего разума, свободного от надежды и желания
удовлетворения, рассчитывал тот грунт на сжатие и деформацию.
Прежде, во время чувственной жизни и видимости счастья,
Прушевский посчитал бы надежность грунта менее точно,-- теперь
же ему хотелось беспрерывно заботиться о предметах и
устройствах, чтобы иметь их в своем уме и пустом сердце вместо
дружбы и привязанности к людям. Занятие техникой покоя будущего
здания обеспечивало Прушевскому равнодушие ясной мысли, близкое
к наслаждению,-- и детали сооружения возбуждали интерес, лучший
и более прочный, чем товарищеское волнение с единомышленниками.
Вечное вещество, не нуждавшееся ни в движении, ни в жизни, ни в
исчезновении, заменяло Прушевскому что-то забытое и
необходимое, как существо утраченной подруги.
несокрушимость будущего общепролетарского жилища и почувствовал
утешение от надежности материала, предназначенного охранять
людей, живших доселе снаружи. И ему стало легко и неслышно
внутри, точно он жил не предсмертную, равнодушную жизнь, а ту
самую, про которую ему шептала некогда мать своими устами, но
он ее утратил даже в воспоминании.
канцелярию земляных работ. В природе отходил в вечер
опустошенный летний день; все постепенно кончалось вблизи и
вдали: прятались птицы, ложились люди, смирно курился дым из
отдаленных полевых жилищ, где безвестный усталый человек сидел
у котелка, ожидая ужина, решив терпеть свою жизнь до конца. На
котловане было пусто, землекопы перешли трудиться на овраг, и
там сейчас происходило их движение. Прушевскому захотелось
вдруг побыть в далеком центральном городе, где люди долго не
спят, думают и спорят, где по вечерам открыты гастрономические
магазины и оттуда пахнет вином и кондитерскими изделиями, где
можно встретить незнакомую женщину и пробеседовать с ней всю
ночь, испытывая таинственное счастье дружбы, когда хочется жить
вечно в этой тревоге; утром же, простившись под потушенным
газовым фонарем, разойтись в пустоте рассвета без обещания
встречи.
когда-то у дома отца. Летние вечера не изменились с тех пор,--
и он любил тогда следить за прохожими мимо; иные ему нравились,
и он жалел, что не все люди знакомы между собой. Одно же
чувство было живо и печально в нем до сих пор: когда-то, в
такой же вечер, мимо дома его детства прошла девушка, и он не
мог вспомнить ни ее лица, ни года того события, но с тех пор
всматривался во все женские лица и ни в одном из них не узнавал
той, которая, исчезнув, все же была его единственной подругой и
так близко прошла не остановившись.
собаки, но теперь они умолкли: настал труд, и трудящиеся спали
в тишине. Милиция охраняла снаружи безмолвие рабочих жилищ,
чтобы сон был глубок и питателен для утреннего труда. Не спали
только ночные смены строителей да тот безногий инвалид,
которого встретил Вощев при своем пришествии в этот город.
Сегодня он ехал на низкой тележке к товарищу Пашкину, дабы
получить от него свою долю жизни, за которой он приезжал раз в
неделю.
было сгореть, и открытые окна его жилища выходили в культурный
сад, где даже ночью светились цветы. Урод проехал мимо окна
кухни, которая шумела, как котельная, производя ужин, и
остановился против кабинета Пашкина. Хозяин сидел неподвижно за
столом, глубоко вдумавшись во что-то невидимое для инвалида. На
его столе находились различные жидкости и баночки для
укрепления здоровья и развития активности -- Пашкин много
приобрел себе классового сознания, он состоял в авангарде;
накопил уже достаточно достижений и потому научно хранил свое
тело -- не только для личной радости существования, но и для
ближних рабочих масс. Инвалид обождал время, пока Пашкин,
поднявшись от занятия мыслью, проделал всеми членами беглую
гимнастику и, доведя себя до свежести, снова сел. Урод хотел
произнести свое слово в окно, но Пашкин взял пузырек и после
трех медленных вздохов выпил оттуда каплю.
сознававший ни цены жизни, ни здоровья.-- Опять хочешь от меня
кой-чего заработать?
-- он никогда не желал тратить нервность своего тела.
возбуждаешься?
Тяжесть хочешь получить в слепую кишку? Имей в виду -- любой
кодекс для меня слаб!
не пользуясь, бросил их прочь.
понимаю, ведь тебе идет пенсия по первой категории, как же так?
Я уж и так чем мог всегда тебе шел навстречу.
попадался, а не ты шел!
жующими мясо.
сейчас сверток вынесу; это прямо стало невыносимым, с этими
людьми какие угодно нервы испортишь!
сада Жачев.-- На холостом ходу всеми клапанами работает,
значит, ты можешь заведовать такой с...!
раздражаться.
себя подругу: в пенсии учитываются все минимальные потребности.
мрака.-- Моей пенсии и на пшено не хватает -- на просо только.
А я хочу жиру и что-нибудь молочного. Скажи своей мерзавке,
чтоб она мне в бутылку сливок погуще налила!
Ты ведь выдумаешь!
клумбы Жачев.-- Иль окно спальной прошиб до самого пудренного
столика, где она свою рожу уснащивает,-- она от меня хочет
заработать!..
ее мужа и целый месяц шло расследование,-- даже к имени
придирались: почему и Лев и Ильич? Уж что-нибудь одно! Поэтому
она немедленно вынесла инвалиду бутылку кооперативных сливок, и
Жачев, получив через окно сверток и бутылку, отбыл из
усадебного сада.
остановив свой экипаж у калитки.-- Если опять порченый кусок
говядины или просто объедок попадется -- надейтесь на кирпич в
живот: по человечеству я лучше вас -- мне нужна достойная пища.
превозмочь в себе тревоги от урода. Жена Пашкина умела думать
от скуки, и она выдумала во время семейного молчания вот что:
этого Жачева, а потом взял и продвинул его на должность --
пусть бы хоть увечными он руководил! Ведь каждому человеку
нужно иметь хоть маленькое господствующее значение, тогда он