закапризничает кузен Адольф. Как странно, как трогательно, что
эта твердыня так хрупка. Ничто не властно ее прервать, и все
может ее разрушить.
я всем своим существом чувствую: что-то произошло -- ЧТО-ТО
СЛУЧИЛОСЬ.
зазвучал голос, тело мое отвердело и Тошнота прошла. В одно
мгновенье; это было почти мучительно -- сделаться вдруг таким
твердым, таким сверкающим. А течение музыки ширилось,
нарастало, как смерч. Она заполняла зал своей металлической
прозрачностью, расплющивая о стены наше жалкое время. Я ВНУТРИ
музыки. В зеркалах перекатываются огненные шары, их обвивают
кольца дыма, которые кружат, то затуманивая, то обнажая жесткую
улыбку огней. Моя кружка пива вся подобралась, она утвердилась
на столе: она приобрела плотность, стала необходимой. Мне
хочется взять ее, ощутить ее вес, я протягиваю руку... Боже
мой! Вот в чем главная перемена -- в моих движениях. Взмах моей
руки развернулся величавой темой, заструился сопровождением
голоса Негритянки; мне показалось, что я танцую.
шоколадной стене. В ту минуту, когда рука моя сомкнулась вокруг
кружки, я увидел голову Адольфа -- в ней была очевидность,
неизбежность финала. Я стискиваю стеклянную кружку, я смотрю на
Адольфа -- я счастлив.
моего соседа, разваренного старика. Щеки его фиолетовым пятном
выступают на коричневой коже стула. Он шлепает по столу картой.
Бубновый туз.
склонившись над столом, следит за ним снизу, готовый к прыжку.
мгновение парит в воздухе и вдруг коршуном устремляется вниз,
прижимая карту к сукну. Краснорожий толстяк подпрыгивает:
потом короля перевертывают лицом вниз, игра продолжается.
Красавец король явился издалека, его приход подготовлен
множеством комбинаций, множеством исчезнувших жестов. Но вот и
он в свою очередь исчезает, чтобы дать жизнь новым комбинациям,
новым жестам, ходам и ответам на них, поворотам судьбы,
крохотным приключениям без счета.
отдыхе. Ведь я-то пережил настоящие приключения. Подробностей я
уже не помню, но я прослеживаю неукоснительную связь событий. Я
переплывал моря, я оставил позади множество городов, поднимался
по течению рек и углублялся в лесные чащи и при этом все время
стремился к другим городам. У меня были женщины, я дрался с
мужчинами, но я никогда не мог возвратиться вспять, как не
может крутиться в обратную сторону пластинка. И куда все это
меня вело? Вот к этой минуте, к этому стулу, в этот гудящий
музыкой пузырь света.
Барселоне вечером сотни раз пройтись взад и вперед по бульвару
Рамблас, я, который возле Ангкора в Бассейне Священного Меча
видел баньян, обвивший своими корнями храм Священных Змей, я
сижу здесь, я существую в том же мгновении, что и игроки в
манилью, я слушаю, как поет Негритянка, а за окном бродит хилая
темнота.
но она здесь, она отуманила лампы; в воздухе что-то сгустилось
-- это она. Холодно. Один из игроков пододвинул другому
рассыпанные карты, тот их собирает. Одна карта осталась
валяться на столе. Не видят они ее, что ли? Девятка червей.
головой.
карандаша, склонился над листком бумаги. Мадлена смотрит на
него ясным, пустым взглядом. Парень вертит в своих руках
червонную девятку. Боже мой!..
мной проплывает нечеловечье лицо.
нет хмельного запаха вермута. Но, господи, какая стужа!
в девять, что же мне делать? Надо идти побыстрее, чтобы
согреться. Я в нерешительности: бульвар за моей спиной ведет к
центру города, к пышным огненным узорам главных улиц, к "Пале
Парамаунт", к "Империалю", к зданию громадного универмага
"Яан". Меня все это отнюдь не прельщает: сейчас время
аперитива, а я по горло сыт одушевленными предметами, собаками,
людьми, всеми этими самопроизвольно шевелящимися мягкими
массами.
кончается вереница газовых фонарей, -- пойду по бульвару Нуара
до проспекта Гальвани. Из дыры задувает ледяной ветер -- там
одни только камни и земля. Камни -- штука твердая, они
неподвижны.
тротуаре серая, дымчатая масса с прочерками огней -- это старый
вокзал. Его присутствие оплодотворило первые сто метров
бульвара Нуара, от бульвара Ла Редут до Райской улицы, дав
жизнь десятку фонарей и четырем стоящим бок о бок кафе: "Приюту
путейцев" и трем другим, которые днем чахнут, но по вечерами
вспыхивают огнями, отбрасывая на мостовую светлые
прямоугольники. Я еще трижды окунаюсь в струи желтого света, я
вижу, как из магазина "Рабаш", торгующего бакалеей и
галантерейными товарами, выходит старуха, натягивает на голову
платок, куда-то бежит бегом, и -- конец. Я стою у последнего
фонаря на Райской улице, на краю тротуара. Здесь асфальтовая
лента круто обрывается. По ту сторону улицы -- тьма и грязь.
Перехожу Райскую улицу. Правой ногой я ступил в лужу, носок у
меня промок.
суровый, а почва слишком неблагодарная, чтобы жизнь могла
пустить здесь корни и развиваться дальше. Три лесопилки братьев
Солей (это братья Солей были поставщиками панелей для сводов
церкви Святой Цецилии Морской, обошедшихся в сто тысяч франков)
всеми своими окнами и дверями выходят на запад, на уютную улицу
Жанны-Берты Керуа, которую заполняют своим грохотом. Бульвару
Виктора Нуара они показывают три своих зада, соединенных
заборами. Здания лесопилки тянутся вдоль левого тротуара на
четыреста метров -- ни единого окошка, хотя бы слухового.
Перехожу дорогу -- на другой стороне улицы одинокий газовый
фонарь, словно маяк на краю света, освещает щербатый,
искалеченный забор.
звездообразно изорванного зеленого клочка искажено гримасой
ненависти, под носом кто-то пририсовал закрученные кверху усы.
На другом обрывке можно разобрать намалеванное белыми буквами
слово "чистюля", из которого сочатся красные капли -- может
быть, кровь. Не исключено, что это лицо и это слово составляли
части одной афиши. Теперь афиша изодрана в клочья, простые
соединявшие их по изначальному замыслу связи распались, но
между искривленным ртом, каплями крови, белыми буквами,
окончанием "юля" само собой возникло новое единство; словно
какая-то неутомимая, преступная страсть пытается выразить себя
с помощью этих таинственных знаков. В просветах между досками
поблескивают огоньки железной дороги. Рядом с забором тянется
длинная стена. Стена без отверстий, без дверей и окон, которая
через двести метров упирается в дом. Я миновал сферу влияния
фонаря, я вступаю в черный провал. Моя тень тает у меня под
ногами в потемках, и мне чудится, будто я погружаюсь в ледяную
воду. Впереди, в глубине провала, сквозь толщи черноты смутно
Никитин Юрий
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Перумов Ник
Каменистый Артем