даже в нашей просторной квартире жить двум семьям ни к чему. (Она, эта Нюра,
абсолютно раскованна, между нашими комнатами еще так называемый зал, но она
могла бы сообразить, что в ночной тишине все прекрасно слышно и через
комнату, и, возможно, даже на улице, соседи же, наверное, думают, что мы
увлекаемся порно- графическими видеофильмами, - звуки весьма характерные,
правда, гораздо натуральней, чем в этих видеофильмах; скромница, супруга
моя, лежит не шелохнется, делает вид, что ничего не слышит, на меня
взглянуть боится, впрочем, я тоже делаю вид, что сплю уже, хотя заснуть под
такой аккомпанемент трудновато.) В общем, и тут обнаруживается сторона, для
меня не то чтобы выгодная - я имею в виду отношения с Лизой и давно
назревшую необходимость прекратить их, - но своевременная. Иногда я даже
пугаюсь того, насколько удачно складываются для меня обстоятельства в
последние семь-восемь лет. У многих появился шанс - и они его использовали,
но, как правило, это люди моложе меня или с подпольным советским
коммерческим опытом. Я же, вроде бы неподготовленный и, казалось,
неспособный, гуманитарный, обнаружил и готовность, и способности - и удача,
нужно отдать должное, помогла мне. Поэтому я надеюсь, что и у сына
произойдет перелом, когда он женится. Но с этой ли женой? - вот вопрос. Пока
они школьничают, целыми днями где-то шляются. Друзей у него почти нет,
значит, не по друзьям ее водит хвастаться - ведь есть чем хвастаться,
девочка красивая, врать не буду, а повязка придает ее красоте вид разбойный,
лихой, и она прекрасно это понимает. На мои вопросы отвечают: "Гуляли".
чем-то там травилась, попала в больницу, в реанимационную палату, пришлось
ездить туда, контролировать и тому подобное. Пожалуй, придется покупать
другую квартиру, а эту продолжать снимать для Лизы. Она хороший человек, мне
с ней хорошо, и, пожалуй, обошелся я с ней слишком резко - в мягкой,
естественно, форме. Но вечно это продолжаться не может. Кстати, я читал,
что, по статистике, мужчины с собой кончают в большинстве случаев наверняка,
женщины же - лишь в одном случае из пяти, остальные четыре, чтобы попугать.
очень нервная была. Лет примерно до пятнадцати. Я даже завидую этой своей
той нервности, которая была, потому что она детская была и по причинам
детским. Экзамены, например. До экзамена пять дней, а я с ума схожу, я ни о
чем больше думать не могу. Солнышко светит, птички поют, и много разного
другого в мире божьем, но я смотрю на солнышко и птичек и думаю: экзамен
скоро. Я ем, и сплю, и гуляю, и учебники читаю, и телевизор я смотрю, а сама
все думаю - даже до боли какой-то - экзамен скоро. Удивительная нервность.
Но после того лета все изменилось, и все мои нервы исчезли, и я спокойная
стала. И так обрадовалась, что учиться совсем почти перестала, и вот теперь
умная, но ужасно бессистемно необразованная. А нервность вернулась, только
это не та детская смешная нервность, а уже что-то другое. Тихо и спокойно
страшное. Все вокруг движется, и я движусь, а сама думаю об одном: "Его нет
и никогда не будет". Жить я вследствие этого очень просто не хочу. Начинаю
нарочно думать и придумывать, чем бы себя удержать. Гладкий шелк на теле,
любовник гладкий, вкусный, вино радужное. Ах, ах, это земное все? Ну, ладно.
Природа, блин, листья клена падают с ясеня, ох, ни фига себе, ох, ни фига
себе. Мама. Дер Муттер. Ну, жаль. Поговори со мною, мама, о чем-нибудь
поговори. Лирическая эстрадная песня. До звездной полночи до самой мне снова
чего-то там подари. Сказку вроде. Нет, детство. Вот. В самом деле. Подари
мне, мама, детство обратно. Милое, прелестно-нервное мое детство. А отчима
как бы никогда не бывало. Переиграем заново. Чур, так. Отец обратно жив,
замечательнейший, - он ведь любым может быть, поскольку не помню его. Мама
справа сидит. Я в центре с улыбкой на устах. В руке роза. Из фотоаппарата
птичка, блин.
пугался, и упрашивал, и со смеху помирал. Папаша его и мамаша за двумя
стенками в ужасе подыхают, а я изображаю эротические стоны. Лежу себе, жру
яблоки, хорошие яблоки у них, крепкие и хрустящие, осенние сорта, у нас нет
сада, мама продала сад давно, после смерти отца, а был бы у нас сад, я была
б совсем другой человек, потому что человек с садом - это совсем не то, что
человек без сада. Лежу, жру яблоки - и начинаю постанывать, постанывать, все
громче, громче, ах, кричу, ой, май либер мальчик, ай лав ю, битте, еще, еще,
а! а! а! ай, мама, до смерти затрахали, пожалей, а! а! а!
странные тоже дела. К родителям он прохладно, но хочет, чтобы они мне
понравились. Город, в котором живет, ему опостылел, но он хочет, чтобы этот
город мне понравился. На набережную водил. Космонавтов называется. На Волгу
смотреть. Будто в Волгограде у себя я ее не видела. Памятник Гагарину
новенький. В общем-то, конечно, это не Гагарин, а Владимир Ильич Ленин,
только в военном кургузом советском мундирчике и с лицом первого космонавта,
царство ему, конечно, небесное...
Волгоград. Волгоград не любить очень легко, у него ни кожи ни рожи. Война, я
понимаю. И монструальный железобетонный, крупнопанельный Мамаев курган с
ужасающей скульптурой женщины, под которую я таскаю своих ребят портвейн
пить. Она и без портвейна - давит. А с портвейном давит еще лучше - и мне
это ощущение интересно, сидишь, один глаз прикрыв (чтобы не двоилось), и
снизу смотришь. С таким чувством в детстве болячки ногтями любила
сколупывать, кровяную коросту.
дома и пустыри в достаточном количестве. Один пустырь размером со стадион.
Это стадион и есть, - шли в парке, естественно, имени культуры и отдыха,
естественно, Горького, и вышли на заброшенный стадион. Сломанные трибуны,
пацанва шастает, мужички и ребята-девчата группами вино-водку пьют, решают
вопросы за жизнь и смерть, и философию - первично ли, в конце концов,
сознание, или, в конце концов, к матери ее, материя? Один курс университета
дает себя знать. Мама, родная моя, я обязательно буду еще учиться, я взяла
академический бессрочный отпуск. Вот помру - и все начну сначала.
не сомневалась.
довольная казалась, не давала себе понять, что это все туфта и выдумки. Она
сразу это поняла, но не дала понять. Она это умеет. А отчим что - отчим
теперь всему, что я сделаю, безумно рад. Мои друзья научили его деликатности
- на всю жизнь. Он убил бы меня, не задумываясь. Он разрезал бы меня на
куски. Тайная злоба помогает людям жить. Она шепчет им: живи и жди, авось
еще обломится шанс и ты убьешь - и насладишься, блин, ты упьешься торжеством
мести! Потому что других причин жить у него нету.
Ванечка, очень приятно. Знакомьтесь, это Ванечка с Саратова. Огней там много
золотых.
где красивое стекло выдувают. Гусь-Хрустальный. У него и шея как у гуся.
Милый, печальный, музыку слушает двадцать пять часов в сутки, а Бог слуха не
дал, но он таки ударник, он сходит с ума и колотит по своим барабанам,
тамтамам и тарелочкам, добиваясь ритма, - и добивается! Ванечку почему-то не
одобрил.
печальный, а Вася печальный ненавязчиво. Одобрил Ванечку - потому что мне,
миляга, хотел угодить. Ах, Вася.
тоже милый, тоже печальный, но не по природе, а по убеждению. Буддист.
Вранье, конечно. Истерически хочет славы, известности - и чтоб бабы, бабы,
бабы. Презирает славу и снисходителен к женщинам и девушкам. К бабам то
есть. Они ж, дуры, никак его превосходства не хочут заметить, а замечают
лишь то, что юноша волосы по месяцу не моет. К Ванечке отнесся философски,
то есть не поймешь как.
песни. Милые и печальные Гусь-Хрустальный и Вася в восторг пришли - Гусь в
восторг буйный, а Вася в восторг нежный. Кен же сказал: вообще-то, ничего.
Можно даже попробовать аранжировать, чтобы музыка была приличная.
долго объяснять. Короче, мелодия еще не музыка, а музыка - когда звук.
И название у нашей команды серьезное - "Пятый угол". Глубокое. Философское.
Царство четырех углов, кто весел - тот здоров, отыскал себя, собой укутал, и
хватало всем местов, но средь чужих пиров я искал упорно пятый угол. И все
навалом, но с интервалом - длиною в угол. Слова народные, то есть мои,
музыка народная, то есть Кена. Гимн группы. Визитная карточка. Ну, как у
старого "Наутилуса" "Разлука".