года, не [сидишь] ещё и пяти полных? И уже устал? Добивайся путёвки в Крым.
Ленинки? Речи знаменитых адвокатов. Мемуары Кони. "Работу актёра над собой".
И наконец, уже совсем потеряв стыд. -- исследование о принцессе Турандот?
Какой ещё зэк в ГУЛаге может похвастаться таким подбором книг?
становилось глупо-смешным:
рабочее время читал вместе? Не с тобой ли?
трудовой колеи выбивают два обстоятельства. Во-первых, меня мучит вопрос о
паркетных полах.
в сорок пятом году был наш лагерь, и там я работал учеником паркетчика.
Сегодня узнаю, что Ройтман, оказывается, живёт в этом самом доме. И меня
стала терзать, ну, просто добросовестность созидателя или, если хочешь,
вопрос престижа: скрипят там мои полы или не скрипят? Ведь если скрипят --
значит халтурная настилка? И я бессилен исправить!
если знаешь, что в воскресенье выходной будет только вольняшкам?
Конечно, довольно откровенное гадство.
удовлетворения от жизни, чем мы -- это ещё вопрос.
Серафима Витальевна, сидевшая против Нержина, не должна была слышать их. Они
развернулись теперь каждый вполоборота: ко всей прочей комнате спинами, а
лицами -- к окну, к фонарям зоны, к угадываемой в темноте охранной вышке, к
отдельным огням отдалённых оранжерей и мреющему в небе белесоватому столбу
света от Москвы.
звучанье русской речи стало материалом работы Марфинского
научно-исследовательского института, Нержина всё время спаривали с
единственным здесь филологом Рубиным. Два года уже они по двенадцать часов в
день сидели, соприкасаясь спинами. С первой же минуты выяснилось, что оба
они -- фронтовики; что вместе были на Северо-Западном фронте и вместе на
Белорусском, и одинаково имели "малый джентльменский набор" орденов; что оба
они в одном месяце и одним и тем же СМЕРШем арестованы с фронта, и оба по
одному и тому же "общедоступному" [десятому пункту;] и оба получили
одинаково по [десятке] (впрочем, и все получали столько же). И в годах между
ними была разница всего лет на шесть, и в военном звании всего на единицу --
Нержин был капитаном.
заражён антисоветским зарубежным духом: Нержин был наш советский человек, но
всю молодость до одурения точил книги и из них доискался, что Сталин якобы
исказил ленинизм. Едва только записал Нержин этот вывод на клочке бумажки,
как его и арестовали. Контуженный тюрьмой и лагерем, Нержин, однако, в
основе своей оставался человек [наш], и потому Рубин имел терпение
выслушивать его вздорные запутанные временные мысли.
как говорит Спиридон.
заблудились?
рыболов, пьяница и женолюб, спокойно и откровенно презирающий всякую ложь,
взыскующий простоты, очень человечный, гениально-наивный...
жаргоном. Без Хемингуэя тридцать лет я прожил, ещё поживу немножко. Мне и
так жизнь растерзали. Дай мне -- ограничиться! Дай мне хоть направиться
куда-то...
Эту карту он вырезал как-то из газеты и наклеил на картон; весь минувший год
красным карандашом закрашивал по ней продвижение коммунистических войск, а
теперь, после полной победы, оставил её стоять перед собой, чтобы в минуты
упадка и усталости поднималось бы его настроение.
победившего Китая не мог её пересилить.
мельчайшим почерком, будто не пером, а остриём иглы, выписывал на крохотном
листике, утонувшем меж служебного камуфляжа:
при девяноста градусах, взмыв к бесконечности, тут же и рушится в пропасть
минус бесконечности. Так и Россия, впервые взлетев к невиданной свободе,
сейчас же и тут же оборвалась в худшую из тираний.
бытом. Гудел моторчик электро-слесаря. Слышались команды: "Включи!"
"Выключи!" Какую-то очередную сентиментальную обсосину подавали по радио.
Кто-то громко требовал радиолампу "шесть-Ка-семь".
внимательно взглядывала на Нержина, продолжавшего игольчато исписывать
клочок бумаги.
Витальевна, лейтенант МГБ в апельсиновой блузке, куталась в тёплый платок.
разнообразные права и в том числе -- право на труд. Однако, право это было
ограничено восемью часами в день и тем, что труд их не был создателем
ценностей, а сводился к догляду над зэками. Зэки же, лишённые всех прочих
прав, зато имели более широкое право на труд -- двенадцать часов в день. Эту
разницу, включая ужинный перерыв, с шести вечера и до одиннадцати ночи --
вольным сотрудникам каждой из лабораторий приходилось отдежуривать по
очереди для надзора за работою зэков.
похожая на птичку девушка была сейчас единственная власть и единственное
начальство.
бездельничали, чтоб они не использовали рабочего помещения для изготовления
оружия или для подкопа, чтоб они, пользуясь обилием радиодеталей, не
наладили бы коротковолновых передатчиков. Без десяти минут одиннадцать она
должна была принять от них всю секретную документацию в большой несгораемый
шкаф и опечатать дверь лаборатории.
была по своей кристальной анкете назначена в этот особый таинственный
номерной научно-исследовательский институт, который заключённые в своём
дерзком просторечии звали шарашкой. Принятых вольных здесь сразу же
аттестовали офицерами, выплачивали двойную по сравнению с обычным инженером
зарплату (за звание, на обмундирование) -- а требовали только преданности и
бдения, лишь потом -- грамоты и навыков.
подруги тоже не вынесли знаний. Причин тут было много. Девчёнки и из школы
пришли, ни математики, ни физики не зная (ещё в старших классах до них
дошло, что директор на педсовете ругает учителей за двойки, и хоть совсем не
учись -- аттестат тебе выдадут). И в институте, когда находилось время, и
девочки садились заниматься -- они продирались сквозь эту математику и
радиотехнику как сквозь беспонятный безвылазный бор, чуждый их душам. Но
чаще просто не было времени. Каждую осень на месяц и дольше студентов
угоняли в колхозы убирать картошку, из-за чего весь год потом слушали лекции
по восемь и по десять часов в день, а разбирать конспекты было некогда. А по
понедельникам была политучёба; ещё в неделю раз какое-нибудь собрание
обязательно; а когда-то надо было и общественную работу, выпускать
стенгазеты, давать шефские концерты; да нужно и дома помочь, и в магазины
сходить, и помыться, и приодеться. А в кино? а в театр? а в клуб? Если в
студенческое время не погулять, не поплясать -- так когда же потом? Не для
того нам молодость дана, чтобы убиваться! И вот к экзаменам Симочка и её