в тепле. До обеда -- пять часов, протяжно.
стали. Эх, к печечке бы!...
оледеневший развязал с шеи, сломил несколько раз и в карман спрятал. Тогда
достал хлебушек в белой тряпочке и, держа тряпочку в запазушке, чтобы ни
крошка мимо той тряпочки не упала, стал помалу-помалу откусывать и жевать.
Хлеб он пронес под двумя одежками, грел его собственным теплом -- и оттого
он не мерзлый был ничуть.
целыми сковородами, кашу -- чугунками, а еще раньше, по-без-колхозов, мясо
-- ломтями здоровыми. Да молоко дули -- пусть брюхо лопнет. А не надо было
так, понял Шухов в лагерях. Есть надо -- чтоб думка была на одной еде, вот
как сейчас эти кусочки малые откусываешь, и языком их мнешь, и щеками
подсасываешь -- и такой тебе духовитый этот хлеб черный сырой. Что' Шухов
ест восемь лет, девятый? Ничего. А ворочает? Хо-го!
стороне приютилась и вся 104-я.
вместе, по очереди, курили половинку сигареты из одного мундштука. Эстонцы
эти были оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с
большими глазами. Они так друг за друга держались, как будто одному без
другого воздуха синего не хватало. Бригадир никогда их и не разлучал. И ели
они все пополам, и спали на вагонке сверху на одной. И когда стояли в
колонне, или на разводе ждали, или на ночь ложились -- все промеж себя
толковали, всегда негромко и неторопливо. А были они вовсе не братья и
познакомились уж тут, в 104-й. Один, объясняли, был рыбак с побережья,
другого же, когда Советы уставились, ребенком малым родители в Швецию
увезли. А он вырос и самодумкой назад институт кончать. Тут его и взяли
сразу.
есть. А эстонцев сколь Шухов ни видал -- плохих людей ему не попадалось.
прямо. Говорить-то с утра язык не ворочается, каждый в мысли свои уперся,
молчит. Фетюков-шакал насобирал где-тось окурков (он их и из плевательницы
вывернет, не погребует), теперь на коленях их разворачивал и неперегоревший
табачок ссыпал в одну бумажку. У Фетюкова на воле детей трое, но как сел --
от него все отказались, а жена замуж вышла: так помощи ему ниоткуда.
со всеми людьми так разговаривает, как командует.
не идут. И, недобро усмехнувшись ртом полупустым, сказал:
то разговор идет, как Буйновский сегодня на разводе погорел. -- Залупаться
не надо было! -- сокрушенно покачал он головой. -- Обошлось бы все.
сорок первом. Потом в плен попал, бежал три раза, излавливали, сунули в
Бухенвальд. В Бухенвальде чудом смерть обминул, теперь отбывает срок тихо.
Будешь залупаться, говорит, пропадешь.
полукруглой верхней корочки -- оставил. Потому что никакой ложкой так
дочиста каши не выешь из миски, как хлебом. Корочку эту он обратно в тряпицу
белую завернул на обед, тряпицу сунул в карман внутренний под телогрейкой,
застегнулся для мороза и стал готов, пусть теперь на работу шлют. А лучше б
и еще помедлили.
водой, кто к арматуре.
104-я вряд ли минут двадцать, а день рабочий -- зимний, укороченный -- был у
них до шести, уж всем казалось большое счастье, уж будто и до вечера теперь
недалеко.
Кильдигс. -- За всю зиму -- ни бурана! Что за зима?!
а из барака вывести боятся: от барака до столовой если веревку не протянешь,
то и заблудишься. Замерзнет арестант в снегу -- так пес его ешь. А ну-ка
убежит? Случаи были. Снег при буране мелочкий-мелочкий, а в сугроб ложится,
как прессует его кто. По такому сугробу, через проволоку переметанному, и
уходили. Недалеко, правда.
не вовремя, тепло из барака выдует; муки в лагерь не подвезут -- хлеба нет;
там, смотришь, и на кухне не справились. И сколько бы буран тот ни дул --
три ли дня, неделю ли, -- эти дни засчитывают за выходные и столько
воскресений подряд на работу выгонят.
все на небо запрокидываются: матерьяльчику бы! матерьяльчику!
надо, и быстро.
мог, он быстро стал разнаряжать. Эстонцев двоих да Клевшина с Гопчиком
послал большой растворный ящик неподалеку взять и нести на ТЭЦ. Уж из того
стало ясно, что переходит бригада на недостроенную и поздней осенью
брошенную ТЭЦ. Еще двоих послал он в инструменталку, где Павло получал
инструмент. Четверых нарядил снег чистить около ТЭЦ, и у входа там в
машинный зал, и в самом машинном зале, и на трапах. Еще двоим велел в зале
том печь топить -- углем и досок спереть, поколоть. И одному цемент на
санках туда везти. И двоим воду носить, а двоим песок, и еще одному из-под
снега песок тот очищать и ломом разбивать.
бригаде мастера. И, отозвав их, бригадир им сказал:
"ребята".) С обеда будете шлакоблоками на втором этаже стены класть, там,
где осенью шестая бригада покинула. А сейчас надо утеплить машинный зал. Там
три окна больших, их в первую очередь чем-нибудь забить. Я вам еще людей на
помощь дам, только думайте, чем забить. Машинный зал будет нам и растворная
и обогревалка. Не нагреем -- померзнем, как собаки, поняли?
шестнадцати, розовенький, как поросенок, с жалобой, что растворного ящика им
другая бригада не дает, дерутся. И Тюрин умахнул туда.
это, и важно было переступить только его.
и уважали друг в друге и плотника и каменщика. Издобыть на снегу на голом,
чем окна те зашить, не было легко. Но Кильдигс сказал:
рулон толя. Я ж его сам и прикрыл. Махнем?
деревня была старообрядческая, сыздетства и научился. А в лагерях Кильдигс
только два года, но уже все понимает: не выкусишь -- не выпросишь. Зовут
Кильдигса Ян, Шухов тоже зовет его Ваня.
корпусе авторемонтных взять свой мастерок. Мастерок -- большое дело для
каменщика, если он по руке и легок. Однако на каждом объекте такой порядок:
весь инструмент утром получили, вечером сдали. И какой завтра инструмент
захватишь -- это от удачи. Но Шухов однажды обсчитал инструментальщика и
лучший мастерок зажилил. И теперь каждый вечер он его перепрятывает, а утро
каждое, если кладка будет, берет. Конечно, погнали б сегодня 104-ю на
Соцгородок -- и опять Шухов без мастерка. А сейчас камешек отвалил, в щелку
пальцы засунул -- вот он, вытянул.
Густой пар шел от их дыхания. Солнце уже поднялось, но было без лучей, как в
тумане, а по бокам солнца вставали, кесь, столбы.
от столба до столба колючку не натянули, ты вот что смотри.
латыши со всего лагеря его почитают как! Ну, правда, питается Кильдигс
нормально, две посылки каждый месяц, румяный, как и не в лагере он вовсе.
Будешь шутить.
дороге из 82-й бригады ребятишки -- опять их ямки долбать заставили. Ямки
нужны невелики: пятьдесят на пятьдесят и глубины пятьдесят, да земля та и
летом, как камень, а сейчас морозом схваченная, пойди ее угрызи. Долбают ее
киркой -- скользит кирка, и только искры сыплются, а земля -- ни крошки.
Стоят ребятки каждый над своей ямкой, оглянутся -- греться им негде, отойти
не велят, -- давай опять за кирку. От нее все тепло.
оттаяла, земля-та.
Махров Алексей
Грабб Джеф
Круз Андрей
Лукьяненко Сергей
Орлов Алекс
Зыков Виталий